Э-э-эх! Вот вы говорите "фе-е-ермерство". Да-а-а... А со мною в прошлом годе такая история приключилась...
Зима уж на носу, а я весь сезон лопатился, что твой Геракл в конюшнях. Его б к нам, на село, я бы посмотрел на его героические подвиги. О чём бишь я? А-а-а-а! Ну, да! Так вот, зима на носу, а я, за хлопотами, фуражу своим бурёнкам заготовить-тка и не успел. Как быть? Ну, знамо дело, я к старому Кузьмичу бегом - соседу своему, стало быть, за советом.
- Кузьмич! - кричу. - Выручай с фуражом, не то мои бурёнки к лету в усмерть отощат, ежели к Новому году не околеют!
- Дело такое, Фёдор, - отвечает Кузьмич. - У меня, в ентом годе, у самого фуражу в обрез, да я тебе, вона что скажу. Позвони-тка ты на базу колхозную, они, надысь, излишки продавали. Глядишь, что и осталось.
Ну, я, значит, домой бегом. Снимаю трубку, звоню... А там - гудки длинные, к телефону, видать, подойти-тка и некому. Я уж и трубку собрался положить, да тут на дворе у меня что-то ка-а-а-к шандарахнет! В дому разом все стёкла повышибало, в ушах звон, точно кузнец наш, Егор, по затылку мне кулачищем двинул. Огляделся я - не видать кузнеца, да и откуда ему в моём дому взяться, коли пить сегодня не собирались? На двор глянул - мать честная!!! Я ажно забыл, что у уха трубку телефонную до сих пор держу. А тут и гудки прекратились - видать, на том конце трубку сняли.
- Аллё! - кричу, - Это база?!
А мне какой-то сапог, чётко так, рапортует:
- Никак нет! Вы не туда попали! Это - ракетная база!
- Это вы, ироды, не туда попали! - ору я в ответ. - Кто мне теперь за коровник заплатит?!
Да-а-а... А вы говорите "фермерство"...
Ну, нет худа без добра, однако. Народ наш, местный, долго меня добрым словом поминал. А то! Три деревни, ажно цельных две недели моей говядиной, что по-окрест собрали, питались! Да и в фураже, опять же, нужда отпала. Кузьмич, тот же, в беде меня не бросил - всю зиму, почитай, у меня на кухне самогонку пили. В общем, перезимовал я, в тот раз, с Божией помощью. Да-а-а...
А по ранней весне сердце затосковало. Не могу без бурёнок, хоть ты тресни!
Сел я на свой трактор и махнул в соседнюю деревню - коровками обзаводиться. Прикупил бычка и двух телушек, Гаврюшу и Машку с Зорькой. Под коровник, покамест, решил сарай приспособить. В делах-заботах время до лета, незаметно, пролетело. В том годе я пшеницу засеял, погоды стояли дивные, в общем, заколосилось поле на загляденье. Тут, начинаю я кумекать, что один в этом сезоне, ну никак, не управлюсь. Что ты будешь делать! Ну, я, знамо дело, к Кузьмичу - так, мол, и так. Дескать, что посоветуешь?
- Та забота - не забота! - толкует Кузьмич. - Моей племянницы, что в городе, сын - Димка, Митька, стало быть, по-нашенски - студиозус. Чем летом без толку по городу болтаться, да пыль с гарью глотать, пусть в деревне здоровья наберётся. Тебе по хозяйству поможет управиться, да и денег себе заработает. Чего у матери на шее сидеть - лоб-то здоровый ужо! Вот ты и возьми его на лето к себе на ферму, сезонным рабочим.
Сказано - сделано. Выпили мы с Кузьмичом самогону, и пошли ко мне, звонить его племяннице, в город. В назначенный день, завёл я свой трактор и поехал в райцентр на вокзал, электричку с Митяем встречать.
Как вышел он из вагона - я его сразу узнал. Тощой, бледный, ажно до синевы, в ухе кольцо, как у цыгана, порты кожаные - и как только причиндалы не взопрели?
- Здрасьте, - говорит.
- Ты б, ещё, в нос кольцо вдел, - отвечаю ему, - тогда б точно был на моего Гаврюшу похож.
- Ху из Гаврюша? - спрашивает.
- Да, - отвечаю, - немаленький, но всё равно, матом не ругайся, не люблю я этого.
Познакомились, одним словом. Приехали ко мне на ферму, а там уже Кузьмич встречает. Выпили по маленькой. Я Митьку-то и спрашиваю:
- Ты пошто такой бледный-то, да синий? Вас, там, в институтах, учат или бьют смертным боем?
- Вообще-то, учат... - грустно так, говорит. - Но лучше бы били.
- Ничего, - утешаю я его. - За лето загоришь, молочком парным отопьёшься, вернешься, по осени, в свои институты ладный, да складный. А пока мы с Кузьмичом ещё по маленькой хлопнем, ты возьми ведро, да сходи в сарай, попробуй корову подоить. Смогёшь?
- А чего тут мочь-то? - говорит.
В общем, погремел он ведром в сенях и, смотрю в окно, к сараю направился. Мы, тем временем, с Кузьмичом ещё по маленькой опрокинули. Посидели, покурили. Нет Митяя. Я, уж, волноваться начинаю.
- Ничего, - успокаивает Кузьмич. - Парень-то и корову, небось, вблизях первый раз видит. Да ты не переживай! Паренёк он сообразительный. Справится!
Снова мы выпили. Покурили, за жисть поговорили. Ещё выпили. Смотрю, уж третий час, как студент в сарай ушёл. Собрался сам за ним пойтить, да Кузьмич опять отговаривает, дескать, Митька пацан настырный, свово всё равно добьётся, так пошто ж ему обедню портить? Три часа минуло, как студент ушёл... Поднялся я, тогда, из-за стола, а тут и дверь открывается - Митька вернулся, стало быть. Руки до кровавых мозолей стёрты, пот градом и ведро мне протягивает. Я в ведро заглянул, а там – на донышке еле плещется. Я у него тогда и спрашиваю:
- Это ты за три часа надоил?
- Сколько смог, - отвечает Митька. – Что я вам, насос что ли?
- Ну-к, Митяй, пошли. Покажешь, как доил, - встрял Кузьмич.
- А и покажу! – хорохорится Митька.
Пошли мы, значица, в сарай. А Митька… Мать честная! Прямым ходом к Гаврюше направляется!!! Тут я как заору благим матом:
- Да шо ж ты делаешь, вражина!
- А чего я? – не понимает студент.
- Так то ж бык, дубина ты стоеросовая!!!
Я к бычку бегом, глядь, а он, горемычный, глазки закатил, еле стоит, ножки под ним подламываются – горе-то, какое! В общем, думал, что околеет Гаврюша мой. Однако ж нет, выдюжил, оклемался. Обошлося, одним словом.
Потом потекли рабочие фермерские будни. Митька, хоть и студент, а оказался трудолюбивым и толковым помощником и я, в общем-то, был им вполне доволен. Одна беда – Гаврюша с той самой подойки на бурёнок и смотреть перестал. Бродит по ферме, куда студент – туда и он, а в глазах его бычьих такая тоска неизбывная, что ажно самому плакать хочется. Ну, думаю, с такой-то кручины, точно животина околеет, опять я без говядины останусь и тогда я Митьке-то и говорю:
- Ну, Митяй, коли ты общий язык с Гаврюшей нашёл, так тады и занимайся с ним дальше. Что надоишь, аккуратно в морозильник собирай, я потом ветеринара вызову, он со шприцем пройдёт и всё уладит. А в поле, я уж и сам, как-нибудь управлюсь.
На том и порешили. С той поры, Митька с Гаврюшей стали друзья – не разлей вода. Где один, там, значица, и второй поблизости ошивается.
Так, в хлопотах, и лето пролетело…
Пшеница в том годе родилась такая, что даже Кузьмич, старожил, ничего похожего припомнить не смог. Зерно я сдал с большой для себя выгодой. Полезных вещей прикупил множество, Митьке сполна за работу в коровнике заплатил, да ещё и осталось. Митька, деньги получив, был дюже доволен. А то! За одно лето, я, почитай, за все пять лет обучения стипендию ему выплатил. Да и лето в деревне пошло парню явно на пользу: загорел до бронзы, возмужал, в плечах раздался. Руки, раньше белые и нежные, задубели, стали мужскими, мозолистыми. Сразу видно – работал человек, а не х… ерундой всё лето занимался.
Так о чём, бишь, я? А, ну да! Да-а-а-а… Пришёл, значица, день прощания. Собрались мы за столом: я, Кузьмич и Митяй. Хлопнули по маленькой, посидели на дорожку, и отправился наш студент на автобус до райцентра. Гаврюша, в тот день, сам не свой был. Исходил с утра, в сарае, рёвом нечеловеческим, а как автобус с Митькой в путь тронулся, так высадил ворота и, глядь, полторы тонны цельной говядины высшего сорта, понеслись за уходящим, в сторону райцентра, автобусом. Я вскочил трактор свой заводить, но Кузьмич меня удержал: оставь, мол, до райцентра всё равно не доскачет, а окрест перебесится, дык сам, к вечеру, в стойло и вернётся. И правда, думаю, куда ж он денется? В общем, продолжили мы с Кузьмичом застолье по поводу удачно реализованного урожая. А время идёт. Тут и солнце за горизонт валиться стало, а быка – нет, как нет. Пока я разыскивал его по окрестным перелескам, тут и ночь наступила. Вернулся я в дом, стало быть… Сидим мы, с Кузьмичом, на кухне, он меня утешает, ну, то есть, усердно подливает в стакан. Вдруг, слышу – шум на дворе. Я во двор шасть, а там… Мать честная! Гляжу: автобус с ОМОНом разворачивается, перед ним УАЗик милицейский (начальство, стало быть), а за прицепное – батюшки-светы!!! Гаврюша мой привязан! Весь в синяках, ну, прям бандит с большой дороги! Из УАЗа хмурый майор из райцентра вылезат и ко мне прямым ходом. И спрашивает так сурово:
- Ты Фёдор-то будешь?
- Я, - отвечаю. А что стряслося-то?
- Что стряслось, мать твою?! – так майор заорал, что аж Гаврюша присел, а у меня, так и вовсе в ушах заложило, да ещё похлеще, чем в прошлом годе, когда в мой коровник ракета попала.
- Что стряслось, спрашиваешь?! – орёт майор. – Ты, быть, кого воспитал, быть?! Быка производителя или убийцу наёмного, быть?! Да ты знаешь, быть, что твой бычара утворил на вокзале?! Да он, быть, как начал в вагон электрички ломиться, так чуть весь состав с рельсов не спихнул!!! Двенадцать бойцов ОМОНа в травматологии, восемь в реанимации, быть! Ущерб железнодорожному составу поезда пригородного сообщения на сто тридцать восемь тысяч рублей, быть!!! Что делать-то будем, Фёдор?
Да-а-а-а-а… Натворил делов мой Гаврюша… Совсем я загрустил, головой поник. Смотрю печально на майора и спрашиваю:
- Бойцы-то, хоть, жить будут?
- Да будут, - устало протянул майор. – Ты, Фёдор, слышь… Отдал бы быка своего нам, что ли, а?
У меня ажно рот шире ворот:
- Вот те на, - говорю. – Пошто он вам то?
Его, даже в виде тушёнки, в качестве компенсации, на всех пострадавших не хватит.
- Ну, Фёдор, обижаешь, - говорит майор. – Ты сам подумай, зачем нам его на тушёнку, когда криминогенная обстановка в районе – хуже некуда?
- Ничего не понимаю, - говорю. – А бык-то тут при чём?
- Экий ты несообразительный, Фёдор, - с жалостью посмотрел на меня майор. – Ну, ты сам прикинь, чудак-человек, мы, как на стрелку бандитскую ни приедем, там такие быки! Вам и не снилось. Вот и будет у нас в ОМОНе свой, штатный бык. Пусть один, зато двух десятков ихних стоит. А мы его в штат зачислим, на довольствие поставим, форму, опять же, сошьём. В общем, при благородном деле борьбы с организованной преступностью твой Гаврюша будет.
Немного помолчал и шёпотом мне говорит:
- А мы, ущерб железной дороге, на естественные убытки спишем, да и пострадавшие претензий ни к тебе, ни к твоему быку не имеют. А, Фёдор?
Гляжу я на Гаврюшу, а он косит на меня своим умным глазом, очень ему, понимаешь, разговор наш с майором интересен. Видать, вошёл в боевой кураж. Я только рукой махнул, дескать, забирайте! А сам пошёл с Кузьмичом самогонку с горя пить. Что и говорить, с говядиной у меня и в тот раз ничего не получилось, потому, как без Гаврюши, мои бурёнки с тоски чахнуть начали. Пришлося по поздней осени зарезать.
Да-а-а-а… А вы говорите «фермерство»…
Ну, нет худа без добра, однако. Всю зиму говядиной питались. Да и в фураже, опять же, нужда отпала. Кузьмич, тот же, в беде не бросил – всю зиму, почитай, у меня на кухне самогонку пили. В общем, перезимовал я и в тот раз, с Божией помощью… Да-а-а-а…
А по весне… Что и говорить, не могу я без животины. С говядиной, однако, решил больше не связываться. Сел на трактор, махнул в соседнюю деревню, да прикупил десяток розовых поросят. Под свинарник, бывший сарай, он же бывший коровник, решил обустроить. На загоны сараюху разбил, кормушки наладил. В общем, справили мои чушки новоселье. Казалось бы, трудись, живи и радуйся… Дык, ведь енти свиньи мне ТАКУЮ свинью подложили! Вот говорят в народе: «Жрёт, как свинья». Дык, они не только по-свинячьи, они и по человече есть отказываются! Что я только не пробовал: и салфетки им под пятаками подвязывал, и вместо кормушек по тарелкам им жратву сервировал, разве что вилки с ножами не предлагал по причине полной свинячьей культяпости – всё без толку. Тощают свинки на глазах, а к еде – ни-ни! Ну что за напасть!!! Я, значица, к Кузьмичу бегом. Так, мол, и так, помоги. А Кузьмич посмеивается, так хитро и говорит:
- Ну, ты, Фёдор, сам мозгами пораскинь. Вот представь, плохо тебе…
- Да мне, - кричу, - представлять не надо! И так уж тошно через ентих свиней, аж самому кусок в горло не лезет!
- ВОТ!!! – поднял Кузьмич к потолку свой заскорузлый палец.
Проследив за его указующим перстом, я ничего, кроме одинокой мухи на потолке не увидел.
- Что «ВОТ»??? – непонимающе уставился я на Кузьмича.
- И-эх! Голова твоя садовая! Ну, ладно… Наливай!
Как-то, в одночасье, появились на столе и изрядный шмат сала, и перья зелёного лука с чесноком, и каравай хлебный, и бутыль запотевшая – куды ж без неё-то?
За неспешной беседой, остались только хлебные крошки и осиротевшая пустая бутылка.
- А баял, что кусок в горло не лезет, - смеётся Кузьмич.
- Ба! А, ведь, правда твоя, Кузьмич! Спасибо за думку добрую! – кричу, а сам бегом домой, чушек своих кормить. Вытащил из подпола бомбу пятилитровую и в свинарник, он же бывший коровник, он же бывший сарай – шасть! Ну и что им пять литров самогона на десять-то рыл?! Побежал я опять в дом, а по радио, моя любимая передача – «Час фермера» называется. Да такие чудные сказки в тот раз баяли! Дескать, свинья – натура организованная. И до того ейна душа тонко устроена, что ежели, во время кормёжки, приобщать её к высокому искусству, то есть корма задавать под ублажающую слух музыку, то такая свинья, набирает вес быстрее свиньи, культурно необразованной и, кроме того, вырастает ажно на треть больше! И, даже, рассказали про такой эксперимент на американской ферме, только я фамилию фермера не запомнил – больно уж чудная была, без пол-литры не выговоришь. Ну, думаю, чем ихние, американские свиньи наших-то лучшее? Нырнул я, значица, в погреб за второй бутылью, снял со стены свою любимую трёхрядку и к свиньям. От выпивки они, знамо дело, не отказались. Дык… На то и свиньи. Я и себя не забыл, как водится. Потом, разлил им по лоханям помоев и смотрю, батюшки светы! Как начали мои чушки уплетать – только треск за ушами стоит! Тут я ещё трёхрядку свою любимую растянул, да как жахнул: «Бэс-са мэ, бэс-са мэ му-у-учьо!». Пою, значит. Свиньи чавкают, да чудно-то как, прямо на глазах оживают! Пятаки ихние розовеют, глазки здоровым блеском поблескивают, ну и я, знай наяриваю, лишь бы свиньи не останавливались! Весь свой богатый репертуар переиграл. От «Не сыпь мне сахер»… Тьфу ты, пропасть какая! От «Не сыпь мне соль на рану» до «Смоук он зе ватер» - мне её, ещё тем летом, студент насвистывал, дык я, как-то незаметно, и запомнил. Под неё гвозди удобно заколачивать, как удар – так по шляпку и дрова рубить – только щепки во все стороны. В общем, пою, стараюсь, да и свиньи – твари благодарные, поели, окружили меня со всех сторон и тихонько подвизгивают и похрюкивают на разные голоса. Тут-то, Кузьмича и принесла нелёгкая! Открыл он ворота, смотрит на нашу честную компанию, а у самого глазищи, что у филина, словно нечистого увидал. Перекрестился он, так, меленько, развернулся и ка-а-а-ак чухнет от сарая, только я его и видел! Ну, думаю, не бросать же из-за дурня старого, честную компанию. В общем, решил я доиграть до конца своим чушкам, а под конец, «на бис», опять «Бэсса мэ мучьо» затянул. Тут ворота вдругорядь открываются. Влетели в сараюху два мужика в халатах, здоровые оба-два, что мой Гаврюша омоновец! Ну, я, однако ж, тоже не их хлипких. Трёхрядку отстоял. Смирительную рубашку на меня, прям поверх гармони одели…
Да-а-а-а… А вы говорите «фермерство»…
Дык, я и сейчас вам, дорогая редакция, отсель пишу. А что? Здесь ничего, нормально. Соседи, правда, мужики беспокойные. Особенно человек-торшер и тихий мужичок у окна, который считает себя Еленой Троянской… И едят они неважно – бледные да тощие ходють. Ну, ежели честно, то такими они до моего приезда сюда были. Сейчас уже, большинство из них, на поправку идут. А дело в том, что как время обеда подходит, так я свою любимую гармонь достаю и начинаю: «Бэс-са мэ, бэс-са мэ мучьо»… А вот с алкоголем здесь туго – главврач, мужик дюже суровый… Но справедливый… Да и выписывать меня, пока, не собирается.
- При тебе, - говорит, - пациенты вес хорошо набирают. Пока, Фёдор, ты у нас лежишь, мы их уже с десяток выписали. Так что, ты давай, выздоравливай, а мы, по выписке, тебя в штат зачислим, будешь у нас в клинике РЕ-А-БИ-ЛИ-ТА-ЦИ-ОН-НЫМ (слово-то, какое чудное!) кабинетом заведовать.
О как!!! А вы говорите «ФЕРМЕРСТВО»!!!
15.10.2005