- Как тут у вас принято убивать? - Спросила Кэт как-то несколько дней спустя. Неожиданно выдалось несколько свободных дней, когда их присутствие не требовалось где-либо на официальных приемах, полуофициальных встречах и родственники не предъявляли своих прав. Все это время королевская пара провела в принадлежавших ей комнатах дворца, общаясь только друг с другом, и не выходя наружу.
- Зачем тебе?
- Борджиа и Медичи предпочитали яды. И те и другие были итальянцами, заметь. Так же и Валуа, французы. Но если в ранние времена это обычно было несварение, то позже стало почечными коликами или внезапной простудой. Американцы, наоборот, любят огнестрельное оружие. Я лично склоняюсь к нему же — это проще и менее омерзительно. Как подумаешь, брр...
- Ты хочешь кого-то убить? Или ожидаешь нападения?
- Не знаю, у меня предчувствие.
- Какое?
- Просто предчувствие. Я хочу знать, чего мне ждать здесь. Какие методы убийства наиболее популярны? Откуда ждать удар? Как защищаться?
- Если дойдет до этого, ты не сможешь защититься.
- Вообще никак-никак?
- Никак- никак. Противостоять профессиональному убийце может разве что прошедший подготовку военный, да и то, ему понадобится изрядный талант предчувствия.
- Интуиция. У нас это называют интуицией. Как получилось, что ты убежал?
- Они не планировали убивать меня. Иначе я бы не продержался и часа.
- А разве похищения делают не для того, чтоб убить?
- Обычно да, но в тот момент произошел раскол фракций. Пока они делили полномочия... Ты подозреваешь Олафа?
- Те, кто сделал это, не достигли своей цели. Они захотят повторить попытку.
- Не так скоро. Любое покушение требует подготовки, но главное — чтоб сберечь свое лицо, заговорщикам необходимо выжидать.
- Чего ждать?
- Убив меня, он проявит отсутствие выдержки и жадность. Это сигнал слабости. Он не сумеет ни образовать новую коалицию, ни удержаться. Сейчас он думает, что может управлять – мной, попечительным советом, комитетами, но… в общем, не завидую я тому, кто попытается сесть на мое место раньше чем через десять лет. В прошлый раз это привело к двухсотлетнему периоду смуты, теперь Император – самая контролируемая должность во вселенной.
- Но ведь он уже пытался?
- Страх – плохой советчик.
- У нас говорят: «Победивших не судят!»
- Это слишком цинично.
- Но ведь заговорщики и должны быть циничными!
- Но не дураками. Чаще всего гибнут те, кто уверен в безнаказанности.
- Не думаю, что это когда-то кого-нибудь останавливало... - Пробормотала Кэт, но так тихо, что можно было не расслышать. Она покачала головой, и каскад светлых волос окутал плечи.
Кэт сидела на огромной кровати в комнате, сочетавшей в себе роскошь, комфорт и строгость именно в тех пропорциях, что не противоречат друг другу. Огромное, как и везде тут, окно, выходило на склоны холмов, петляющую между ними реку и полоски темного леса за ней. Не самая обычная обстановка для разговоров о политике: утро, пусть и не раннее, молодожены, едва прикрытые легкими тканями. Но, как убедилась за последние дни Кэт, тут всегда было место разговорам о политике, чем бы вы ни занимались и где бы вас не застали.
- Говоря о заговорах, ты имеешь в виду дядю? - Повторил Джон.
- Да. Не нравится мне этот его предстоящий визит.
- Джек подстрахует. У него развитый талант предчувствия.
- Это связано с обетом?
- Тебе уже сказали? Да, это прямое следствие обета.
Видя ее недоумение, Джон продолжил:
- Близкие люди ощущают друг друга. Чем ближе, тем сильнее. Ты не можешь чувствовать меня так, как чувствую я тебя, но это потому что ты не одна из нас... подожди, - прервал он начавшиеся было возражения, - это не в осуждение. Тут ничего нельзя поделать. Я полюбил тебя и так это есть. Когда я увидел тебя на дороге в том... механизме, я был поражен тем, какая ты... хрупкая. Мне сразу захотелось тебя спасти.
- Но...!
Вот тебе и на! Хрупкая! Слабая! После того, как протащила его на себе до машины, и от машины до дома! После месяцев на улице...
Но Джон обнял ее, и поколебленное спокойствие мгновенно вернулось.
- У Джека никогда не будет этого. - Сказал он. - Но то, что он имеет, как каждый из нас, он использует для нашей с тобой защиты.
- Никогда-никогда?
- Никогда.
- А бывало так, что те, кто... ну те, что давали обет...
- Нарушали его?
- Да.
- Бывало. Но я не думаю, что Джек...
- У нас их называют монахами. - Почему-то ей стало жаль Джека.
- Потерявший свою элу становится сломанным, как поломанная игрушка. - Продолжил Джон. - Он рассыпается на части, чаще всего умирает. И это самое лучшее, что может с ним случиться. Потому что выжившие сходят с ума или становятся умственно неполноценными. Умственно и эмоционально.
- Как тот старик?
- О, он выжил! Один из редких случаев.
- Он болен?
- Нет. Насколько мне известно, явных признаков не наблюдается, хотя изменение характера, конечно, налицо. Но тех, кто выжил, у нас не любят.
- Почему? Бедному старику и так пришлось нелегко.
- Таких подозревают в том, что они не сумели или не захотели установить полноценную связь. Это не предосудительно, но...
- Бросает тень?
- Хуже только тот, кто заводит временные связи, как животное.
- Это редкость?
- Не настолько, как хотелось бы. Считается, что в обществе их не менее десяти процентов, хотя по неофициальным данным в некоторые декады насчитывают и до двадцати. И, конечно, намного больше среди низов, где это не считается настолько постыдным.
- И не влияет на карьеру?
- И это в том числе. И это возвращает нас к разговору о дяде.
- Что дядя?
- Дядя вдов вот уже двадцать лет. И, хотя доказательств не было, ходят слухи, что он содержит специальных женщин для временных связей, причем менял их несколько раз.
Это звучало так комично, как если бы дома, на Земле, кто-то сказал Кэт, что застал своего родственника, по совместительству, президента большой корпорации, за чтением маркиза Де Сада, иллюстрированного порнокартинками. И Кэт не могла удержаться и не улыбнуться.
Факт распущенности родственника может быть прискорбным и вызывать разочарование, но влиять на политику? Если бы дома Кэт узнала о каком-либо сенаторе, что тот распутник, она скорее бы прониклась к нему сочувствием. Если известно о похождениях стареющего мужчины, то следующее, что вы можете о нем утверждать — то, что он, скорее всего, безопасен. Он будет слишком занят своими деньгами и своими женщинами, чтоб оказаться садистом-убийцей или международным шпионом. Возможно, и нет. Распутника легко шантажировать, но Кэт почему-то всегда не доверяла застегнутым на все пуговицы, подтянутым и вежливым до тошноты мужчинами. Ей казалось, что декларированный цинизм и ограниченная законом безнравственность безопасны.
Здесь же к этому относились совершенно иначе. Нормальное функционирование психики требует постоянства и верности идеалам. Человек, не способный на это, болен, или от рождения патологичен и несет следы генетического вырождения, или уже находится на одной из стадий распада личности. Поэтому такое поведение скрывали. Подозрения в распущенности было достаточно для того, чтоб человека начали сторониться, независимо от должности и титула — это в равной мере относилось к мужчинам и женщинам, которые играли такую же активную роль в общественной жизни. Все это казалось странным Кэт, так же как и постоянная готовность рассуждать о политике и дворцовых интригах. Но к первому она привыкла со временем, а второе объяснялось положением — дворец есть дворец.
Надежды Кэт на то, что удастся спрятаться в роли комнатной королевской жены, не оправдались. Ее участие требовалось чуть ли не в каждой церемонии, но, что еще удивительнее — ее присутствие было обязательным и на проводимых почти ежедневно советах. Совет по военным вопросам, совет по экономическим санкциям, совет по общественным отношениям, совет по культуре и воспитанию... для себя она называла их «Советы по». А был еще Попечительный Совет, чьи функции Кэт, как ни старалась, не могла себе уяснить.
Розы были изумительны. Крупные, черные – насыщенного темно-красного, что превращается в конце концов в черный, но все еще несет на себе отпечаток пурпура, в алых звездочках, разбегающихся из центра чашечки по лепесткам. Во всем остальном это были просто розы, обычные розы, и у них было все, что было на Земле у роз — и мясистый круглый стебель, усыпанный шипами, и цвет резных листьев и даже сладкий маслянистый запах. Может, только чуть острее лепестки и крупнее соцветия. Этот сорт назывался «Звездным паучком». А другой - «Траурная песнь». Это были черные цветы с белой каймой по краю лепестка. Нельзя не признать поэтичность и смелость местных садоводов, заметила Кэт. Вряд ли дома кто-нибудь решился бы назвать цветок «Траурной песнью» или каким-либо другим словом, вызывающим неприятные ассоциации. Дома все прикрывалось эвфемизмами, иносказаниями и пересказами до такой степени, что терялось чувство реальности. А здесь — нет.
Но были тут и другие цветы, и не только темного цвета. Были и розовые, цвета облаков на рассвете, и линяло-розовые, как старое детское платье, и белые, как свежие сливки, и алые, желтые, синие.
- Как вы называете этот цветок? - Спросила Кэт своего спутника, притянув к себе один из особенно крупных и высоких «паучков».
- Это, госпожа моя, риг.
- Риг? Что это значит?
- Король. Этот цветок — король среди цветов, поскольку его красота и совершенство превосходит все иные цветы, а его живучесть обеспечила ему широкое распространение по всем землям Гротарка.
Цветастый ответ, достойный бывалого царедворца. Поскольку они провели в саду уже более получаса — в знойный час полуденного солнцепека и все еще не сказали друг другу ничего значимого, Кэт ожидала увидеть раздражение на красивом румяном лице новообретенного родственника. Несомненно, будь это Земля, будь ее собеседник обычным человеком, это бы уже произошло. Но тот, кто принял бы Гейрмунда за обычного человека, сделал бы непоправимую ошибку. Возможно, последнюю.
- Во дворце, этом огромном доме моего мужа, есть оранжереи с дальними родственниками этого цветка, - задумчиво произнесла Кэт. Эта фраза содержала как минимум две бестактности и одну двусмысленность, но Олаф лишь сдержанно кивнул. Любопытная реакция, подумала Кэт.
- Это его предки, такие, какими они были тысячи лет назад.- Продолжила она. - Такими же они выглядят у меня дома, где их называют розами и тоже считают королем среди цветов.
- Эла Ингратем любит цветы. - Констатитровал Олаф Гейрмунд.
- Нет. Не очень. - Властным жестом она подозвала к себе маячившего в стороне садовника, взяла из его корзины ножницы и обрезала стебель «паучка» близко к соцветию. - Но мне нравится бывать тут, даже в жаркое время. Цветы наталкивают меня на интересные ассоциации.
- Какие же? - Показалось или нет — в голосе Гейрмунда проскользнуло, наконец, нетерпение?
«Вы торопитесь», - сказало недовольное покачивание головы Кэт, но вслух она произнесла совсем другое:
- Я не зря пригласила Вас сюда, дядя. Можно мне так Вас называть?
- Можно. Для меня честь — знать, что Эла Ингратем помнит о той незначительной степени родства, что есть между нами. - Машинально ответил он. Она бесила его, эта надменная маленькая самозванка. Гейрмунд был прекрасно осведомлен о ее образе жизни до появления во дворце, и, конечно, о том, что найдена она была на помойке. На планете, куда не спустился бы ни один приличный человек.
- В оранжереях дома моего мужа, - снова продолжила она, - есть цветок, напоминающий этот.
Повертев в руках обрезанный «паучок», она, наконец, воткнула его в свои светлые густые волосы. Олафа передернуло от отвращения. Это было так вульгарно. Подобного жеста не позволяли себе даже те из его любовниц, которых он возвысил из низов.
- Не знаю почему, я подозреваю, что все дело в стеклах.
- Что? - Внезапно Олаф осознал, что потерял нить разговора, разглядывая черный цветок в белых волосах. Сколько он уже смотрит на него?
- Он не изменился за все это время.
- Кто?
- Цветок розы. Он такой же розовый, как у меня дома. И листья покруглее, чем у этих. Наверно, какое-то излучение меняло его под открытым небом, и лишь специальные стекла оранжереи позволили нескольким кустам сохраниться нетронутыми.
- Вы хотите пройти туда?
- Нет. - Рассмеялась женщина. - Если бы я хотела пройти туда, я бы сразу пригласила Вас в оранжерею, дядя. А не мучила бы полуденным солнцем. Не скрою, мне было бы проще выдвинуть эту ассоциацию там, но Вам легче принять ее здесь. Поэтому мы тут.
- Я весь внимание, Эла Ингратем.
Несомненно, последнюю фразу можно было счесть оскорблением. «Вам будет легче понять, дядя» - и это сказано полновластному правителю Гротарка и ее колоний, не терявшему своего влияния на протяжении более чем половины века. И сказано кем? - замарашкой, не владеющей символикой цвета, не умеющей сделать себя привлекательной в глазах мужчины, занимающей свою позицию исключительно номинально.
- Мы с Вами родственники, как уже установлено.
- Очень далекие.
- Не скажите. Эла Гейрмунд была двоюродной сестрой Эла Доратем, матери Императора. Поэтому я разрешаю Вам называть меня Кэт.
- Это честь для меня, - поклонился мужчина.
Тихо, сказал он сам себе. Она невежественна. Олаф Гейрмунд всегда сам выбирал, какими именами называть тех или иных знакомцев. Но откуда ей знать, как вести себя при дворе? Еще никто не претендовал на родственные связи с ним с такой наглостью и не навязывал ему надлежащую форму общения. Такие замашки типичны для тех, кто внезапно поднимается из низов. И, как правило, они не удерживаются надолго. В истории было всего несколько исключений, и это не тот случай.
- Этот цветок, дядя, - продолжила она, прицелившись к следующему стеблю, на этот раз, темно-лиловому, увенчанному короной многоцветных лепестков, каждый из которых сиял несколькими оттенками красного — от алого до бордового, а несколько также имели вкрапления огненного и фиолетового цветов, - это прямая аналогия нашему с вами случаю.
- В каком смысле?
- У меня дома он называется ромашкой и выглядит намного скромнее. А этот и тот, - она указала на несколько других, а заодно дала сигнал садовнику отойти подальше, - как уже установлено — розой. Непостижимо, невероятно, безумно и абсолютно противоестественно, однако же факт — мы с вами родственники. Я не имею в виду — по материнской линии моего мужа, я имею в виду — по общей для нас с Вами природе. Мы с Вами находимся в таком же близком родстве, как этот цветок — к моей ромашке, а те кусты — к розам в оранжерее, и оба они — к розам моей Земли. Если ваши медики разрежут меня, они наверняка найдут те же клетки и те же органы, что и у любого из вас. Доказательство этого — хотя бы в том, что я все еще жива под вашим небом и особенно, после вчерашнего ужина в посольстве.
- Почему это Вас удивляет? Общие корни человечества — давно установленный факт.
- Для Вас возможно, но не для меня. Для меня это ново и я все еще не могу прийти в себя от потрясения.
- Ну, хорошо, и что же из этого следует?
- А из этого следует, что как из одинаковых семян вырастают похожие цветы, так история Гротарка повторяет историю Земли. Возможно, в каком-то одном, приуменьшенном или преувеличенном варианте.
- А почему не наоборот?
- Может быть и наоборот. Возможно, если я проживу здесь достаточно долго, чтоб ознакомиться с историей отдельных графств за прошлые века, будут еще аналогии. Но сейчас...
- Что сейчас?
- Пока что я этого не вижу.
Олаф поклонился. Глупая девчонка! Подумать только, сколько времени потрачено на бессмысленные рассуждения невменяемого подростка. Его всегда раздражала самодовольная некомпетентность.
- Вы ведь пришли предложить мне мир? - Вдруг спросила она.
- А разве это необходимо? Вы — моя госпожа, Эла Ингратем, и я служу Вам.
- Правдивы ли слухи о том, что за покушением на моего мужа стояла Ваша рука?
- Люди всегда сплетничают. Если я стану опровергать их, я не сумею оправдаться, и Вы не поверите мне. А если не стану — не поверите тоже. Какую же линию мне избрать?
- Разумно. Я принимаю Вашу службу. - Произнесла она протокольную фразу, и он снова поклонился. - Но, дядя, я чужая тут, и мне необходимы союзники. Видите ли, я довольно живуча, и я собираюсь выжить.
- А разве что-то угрожает Вам...
- Кэт, зовите меня Кэт.
- Кэт. Чего Вы опасаетесь? Вы занимаете вторую по значимости позицию в государстве, и нет такой силы, которая могла бы помешать Вам.
- То же самое можно было сказать о Джоне год назад, и тем не менее. Вы умны, дядя Олаф, да вы и сами это знаете. Вы красивы, Вы красивее обоих своих племянников. Что не так уж важно для людей вроде нас с Вами, однако, приятно. Что намного важнее — Вы и есть та реальная настоящая власть, что стояла за троном многие десятилетия.
Он снова поклонился.
- Я предлагаю Вам союз, дядя Олаф. Вы знаете, что я не только чужая тут, но я и не способна установить настоящее Слияние. Мне не так уж важно, кто будет моим союзником и моим партнёром до тех пор, пока всё идет так, как нужно.
- Как нужно государству.
- Разумеется. Именно государству.
- Вы умная женщина, Кэт. - Сказал Олаф, целуя ее руку.
- А вот и еще одно доказательство. Такой же обычай существует и у нас. - Целовать руку, - объяснила она, в ответ на вопросительный взгляд. И тут же обернулась к садовнику и дала ему знак.
- Умная и... красивая. - Повторил Олаф.
- Садовник дал знак. Сюда идут. Благодарю Вас, Олаф Гейрмунд, за этот визит.
- Это была честь для меня, - сказал он, еще раз поцеловал её руку и дал выпроводить себя подошедшему садовнику.
Он, разумеется, не обманывал себя иллюзией столь легкого успеха. В его интересах было предложить союз этой выскочке. Если, как говорили, ее любовь к мужу столь сильна, она должна была принять позу оскорбленной невинности, поэтому предложение должно было иметь настолько завуалированный вид, насколько возможно. То, что она перехватила инициативу, была ведущей в разговоре и предложила союз первой, могло означать слишком многое. Либо она действительно умна и все это — первый ход в задуманной Джоном многоходовке. А может быть она действительно напугана и действует самостоятельно. Она успешно притворялась болтливой глупышкой и лишь в последние минуты разговора частично сбросила маску. Но, возможно, болтливой глупышкой она и была, и иллюзия последних минут создана лишь благодаря внезапному повороту разговора.
Эла Игратем тем временем оставалась в саду, обрезая цветы ножницами, которые ей подал подошедший садовник.
Дав время Олафу удалиться, два человека вышли из дома и не спеша подошли к ней.
- Это было смело. - Сказал Джек.
Если только она умела понимать его, он смеялся.
- Смело и безрассудно. - Добавил второй. - А тем более — устроить здесь нашу встречу. Кто-нибудь из работников может быть...
- Никто. - Быстро ответил Джек на незаданный вопрос. - Я проверил.
- Ах, сенатор, ужасно, что Вы слышали это! - Рассмеялась Кэт. - Вы теперь имеете все основания обвинить меня в государственной измене.
- Но это было смешно. - Повторил Джек.
- Кажется, я начинаю привыкать к условиям жизни на этой планете. Я бы дала Вам руку, сенатор, но боюсь, что нарушу при этом какой-нибудь протокол. Не сердитесь.
- Мы поговорим об этом в другой раз.
- Разумеется. После... обеда с представителями Гильдии. А теперь, господа, мне пора — переодеваться.
Она кивнула им в формальном приветствии, повернулась и пошла к дому — танцующей походкой, соблазнительно и вульгарно виляя бёдрами.
- Возможно, мы сделали ошибку, Джек.
- Чтобы оценить ее, ее нужно видеть в действии.
- Да. Но возможно, мы сделали ошибку. Возможно, было бы правильнее сменить династию, чем везти ее сюда.
«Мы не сможем ею управлять».
- Возможно. - Ответил Джек.
«Да. Не сможем».
Все возможно.
При его работе это не так уж и важно. Ведь вряд ли ты проживешь достаточно долго, чтобы увидеть последствия своей ошибки.
В тот же вечер.
Веймунд Над Ингратем, Джон, Администратор Вечной Империи, Властелин Семи Морей, Распорядитель Снежного Полюса, Управитель Колоний, Император.
Эла Ингратем, Кэтрин Вустер, Хранительница Спокойствия, Постоянный Партнер Императора, Соправитель.
- Я ему не понравилась.
- Не думаю, что тут нужно огорчаться. Вкусы дяди всегда отличались... и к тому же нравиться ему небезопасно. Но почему в саду?
- Не знаю. Это кажется мне нелогичным, как и тебе. Может быть, Джек рассчитывал, что встреча в саду выглядит более незначительным событием, чем разговор в его апартаментах.
Олаф Торвальдсон Гейрмунд, Глава Лиги Свободной Торговли, Глава Комитета по Управлению Колониями, Сопредседатель Комитета Детского Развития, Заместитель Главы Департамента по Управлению Внутренними Интересами, и пр.
Асвард Гунтер Халльбьёрн, служащий Департамента по Управлению Внутренними Интересами.
- Это точно?
- Да. Телохранитель привел его в сад, как только Вы ушли.
- Они подслушивали?
- Маловероятно. Говардсон сообщает, что передвижения Торвальсона шли по обычной схеме.
- Отклонения были?
- Задержался на четверть часа в центральном зале Комитета, поэтому совещание провел немного позднее. Затем завтрак, работа с бумагами, и на пути в Зал Встреч отклонился, так как встретил Льота Ингратем, который попросил у него совета и задержал в коридоре.
- Это было как раз, когда я был в саду?
- Да.
- А далеко от сада?
- Расстояние одного перехода. Примерно.
- То есть близко... И, говоришь, потом они вышли в сад?
- Да.
- Сразу?
- Разговор закончился через несколько минут после того...
- И они пошли в сад?
- Да, Торвальсон сказал Льоту, что хочет сократить путь. «Я слишком стар для всех этих переходов», так он сказал.
- Слишком стар?
- Да.
- Старый лис. Хитер он, а не стар.
- Вы думаете?
- Я думаю! Вопрос, почему вы не думаете? Чем занимается служба? Через час чтоб у меня лежали протоколы разговоров: Льот — Торвальсон, Льот — Торвальсон — Ингратем и все сопутствующие записи.
- Выполняю.
Вебранд Торвальсон, Глава Попечительного Совета.
Льот Ингратем, телохранитель Императора и Эла Ингратем.
- Уже обсуждают?
- Насколько мне известно, в службе намечаются перестановки. Больше всего обсуждается, была ли встреча в саду заранее запланирована...
- Хорошо.
- ...и чье послание передала Кэтрин.
- Ты зовешь ее Кэтрин?
- Иногда.
- Следи за собой. Иначе Совет поставит твою кандидатуру на обсуждение.
- Совет — это ты.
- Я и поставлю.
Ала Ингреторе, Гвельд Ранн Гейрмунд, Бывшая невеста Императора, ныне Свободная Женщина.
Селена Ранн, костюмер.
- Значит, цветок в волосах?
- Да. Черное на белом.
- Что еще?
- Белый хитон. До пола.
- Руки?
- Голые.
- Вот как. А плечи?
- Плечи закрыты.
- Интересно. А складки?
- От пояса.
- Украшения?
- Нет.
- Совсем?
- Совсем. А еще бледно-лиловая накидка. На три четверти ладони выше подола хитона, золотой орнамент по краю.
- С капюшоном?
- Нет.
- Минимализм, псевдодеревенский стиль. Как интересно. Что еще обсуждают?
- Говорят о встрече в парке.
- А, да. Что еще?
- Ходят слухи об Эле Ингратем и ее телохранителе.
- О Джеке? Что же?
- Ну, она дала ему прозвище, он ее спас. Люди говорят...
- Глупцы. Завтра я надену...
Той же ночью.
Олаф Торвальдсон Гейрмунд, Глава Лиги... и пр.
Асвард Гунтер Халльбьёрн, служащий Департамента по Управлению Внутренними Интересами.
- Уже известно, чью волю выполняла Эла Ингратем?
- Работаем.
Веймунд Над Ингратем, Джон, Император.
Эла Ингратем, Кэтрин Вустер, Соправитель.
- Но ты не должна думать, что они так просты, как пытаются выглядеть.
- Я так не думаю.
- Я люблю тебя.
- Я тоже очень тебя люблю.
На другой день.
- И говоря о том, что мне приятно Ваше общество, я не хочу и на минуту создавать у Вас представление о том, что я считаю Вас неспособной стать опасной для меня.
- Ну, так-то лучше, - умиротворенно проговорила Ала Ингратем, Гвельд Гейрмунд, Бывшая Невеста Императора. - Конечно, я этого не думала.
- Конечно. Но кто-нибудь обязательно подсказал бы эту мысль, рано или поздно. - Ответила Кэтрин. И, увидев улыбку на лице собеседницы, спросила, - Как сильно я опоздала?
- Насколько. Правильно будет звучать «насколько».
- Насколько?
- Добрых людей много.
- Как всегда. - Улыбнулась Кэт. - Что еще обсуждают?
- Как всегда — тех, кто на виду. Императора, Телохранителя, теперь и вашу встречу в саду.
- Уже?
- Кэтрин! Это было вчера днём!
- Ну да, когда они уже успели?
- Это была самая обсуждаемая тема прошедшей ночи!
- У вас не принято спать по ночам?
- У нас - здесь, у нас с вами, дома – ночь – самая активная часть дня. Я начинаю думать, что со стороны Джона это было жестоко – вырвать Вас из безопасности и привезти сюда. Кэт, Вы слишком легкомысленны для жизни во дворце.
«У него не было выбора», - подумала Императрица, но не сказала этого вслух.
- Уже лучше. – Похвалила Гвельд. – Брови не дергаете, ноздри не расширять, щеки краснеть не должны, и, конечно, зрачки…
- Но, Гвельд, зрачками я не могу управлять!
- Вы должны.
- Я медик, Гвельд. Это невозможно.
- Придется научиться. Ни я, ни Джек не успеем добежать, если Вы поведете себя легкомысленно. Кстати о Джеке.
- Да?
- Вы знаете, что вам приписывают роман?
- Нет. У вас ведь такое не случается!
- Официально нет, но иногда бывает. Вы, например, не способны на образование стабильной пары.
- Я нет, но Джек способен.
- Ходят слухи, что он извращенец.
- Что?
- Это человек, который...
- Я знаю, что такое извращенец!
- На Земле, возможно, но не тут.
- И что же это значит у вас?
- Человек, который неспособен установить связь и жить в паре. Более того — человек, который стремится к частой смене партнеров.
- У вас это называется извращением?
- Да.
- У нас это норма.
- Никто не сомневался, что Эла Ингратем прибыла из диких земель. И это подводит нас к еще одному слуху.
- Какому же?
- Говорят, Кэт, говорят, что Джон ненормален.
- Ну да, он же был болен. - Удивленно сказала Кэт. - Все знают, как сильно он болел, когда меня не было. Ведь именно поэтому попечительный совет отправил Джека за мной.
- Но дело не в этом, - быстро сказала Гвельд. И покачала головой. Неприятный слух, она сожалела, что вынуждена говорить об этом.
- Что же?
- Как мы уже установили, Эла Ингратем прибыла из диких земель.
- Да.
- Из таких, где нормальными считаются ужасные вещи.
- Ну...
- Где мужчины и женщины не живут долго вместе, где брак не абсолютен, гомосексуален, где дети оставляют родителей, выйдя из переходного возраста, и любого человека могут выкинуть из собственного дома и оставить умирать под открытым небом.
- Ну, да. - Удивленно сказала Кэт. - Всё это есть. Всё это варианты нормы. Разве у вас такого не бывает?
- У нас бывают другие вещи, которые могли бы удивить Вас, но не это. - Мягко ответила Гвельд. - И то, что Джон оказался способен к единению с человеком из такого мира, с таким воспитанием, некоторые рассматривают как доказательство его изначальной ненормальности. Испорченности, можно сказать.
- Да как они смеют! - Возмутилась Кэт. - Джон — самый добрый, самый смелый, самый разумный человек в обоих мирах! Самый порядочный, честный и чистый!
- Но так говорят. - Возразила Гвельд.
- Люди всегда что-нибудь говорят!
- И слух основан на информации о Вас, Кэт. Надо признать, в этом достаточно Вашей вины, пусть и непроизвольной. Но тут уж ничего нельзя поделать. Родственные связи — всё на Гротарке.
Кэт поморщилась. Как бы ни хотела она защитить имя Джона, сделать ничего было нельзя. Ничто, кроме времени, не способно преодолеть барьеры восприятия одних людей другими. Но разговор о родственных связях напомнил ей кое-что важное.
- Говоря о связях, Гвельд. - Начала она. - Я хотела спросить. Ваше клановое имя — Гейрмунд?
- Да.
- Как у дяди Олафа?
- Вы называли его дядей? В лицо? Понятно, почему весь дворец сходит с ума.
- Почему?
- Никто не может безнаказанно называть Гейрмунда просто «дядей», даже я. Это приводит его в бешенство.
- Мне он этого не показал.
- Тем хуже. Да, мы родственники. Олаф Гейрмунд — и мой дядя тоже. Сейчас он глава нашего клана, но было время, когда этим главой был мой отец. До своей внезапной кончины десять лет назад.
- Вы — наследница?
- Я была наследницей. Именно поэтому планировался наш брак с Джоном. Но в свете успехов партии Гейрмунда в последние годы, моё право сейчас ничего не значит.
- Вам обидно?
- Не более, чем...
- А, да.
- Но, что важнее, - сказала Гвельд, и голос ее зазвенел, - Вас должно интересовать, я ли тот враг, приближение которого вы ощущаете так явно.
- А Вы бы сказали?
- Нет, - Улыбнулась та. - Я бы не сказала.
- Значит, нет смысла и спрашивать. - Улыбнулась Кэт.
- А кто был автором идеи встречи в саду? - Спросила Гвельд, как бы невзначай.
- Этого я не могу сказать.
- Я Ваш друг, Кэт, но иногда Вы меня раздражаете.
- Вы мой друг, но иногда я не доверяю Вам.
- И это тоже разумно, - сказала Гвельд. - Здесь, на Гротарке, Вы можете доверять лишь тем, кто связан с Вами кровным родством. И никому чужому.
- Но мы с Вами...?
- Мы с Вами связаны родством через мужчину. Это особого рода связь, и я не думаю, что даже Олаф Гейрмунд или Вебран Торвальсон смогли бы понять ее характер. Возможно, только Джек, ведь он связан с вами обоими обетом.
- О Боже, как же всё это сложно! - Воскликнула Кэт.
Полуденное солнце высветило ее золотистые пряди, подчеркнуло нежный овал лица и точеные черты. Гвельд с горечью подумала вдруг, что всё ёё искусство, всё ёё умение одеваться, говорить, вести нескончаемые войны, вся её сложная индивидуальность не смогла перевесить для Джона красоту этого профиля, простоту и мягкость характера Кэт.
- Что? - спросила Кэт.
- Еще одна вещь, о которой Вам нужно думать, Кэт.
- Какая? Не состоите ли вы на службе у нашего дяди? Не являетесь ли его тайным орудием, добровольным союзником, или, ненавидите за убийство брата, вашего отца так, что используете союз со мной против него?
- Вы делаете успехи, Кэт. - Похвалила Гвельд. - Но я имею в виду другое.
- Что же?
- Не хочу ли я вернуть Вашего мужа настолько, что забыла об убийстве моего отца, забыла об отобранном у меня наследстве и вошла в союз с дядей ради его возвращения.
- Брр... - Сказала Кэт. - Вы пугаете меня. И что? Да?
То же полуденное солнце высветило неземную красоту лица Гвельд, её строгий, сложный и изысканный наряд, кинуло краску на щеки и заставило мерцать глаза.
- Об этом Вам стоит подумать. - Ответила она.
- Джон, ах, Джон! - Простонала вечером Кэт, в изнеможении рухнув на постель и вытянув усталые ноги. Ступни отчаянно гудели, и ныли натруженные связки. К тому же от местного солнца и ветра, а может от пыльцы или чего-то еще, нестерпимо зудела кожа.
Неужели всё это — это всё, что получаешь, от титула Императрицы и Соправительницы? Не удивительно тогда, что Гвельд так радовалась своему избавлению.
- Ах, Джон! - Повторила она. - Я никогда, никогда, никогда к этому не привыкну. Вся ваша жизнь — это же сплошное безумие!
- Почему? - Удивленно спросил он.
Да ведь он тут как рыба в воде, он родился и вырос в атмосфере заговоров, переворотов, и научился читать, кто есть кто, и кто что чувствует еще до того, как нарисовал свой первый равнобедренный треугольник.
- А ты знаешь, какие ходят о тебе слухи? - Спросила она.
- Люди всегда о чем-нибудь говорят. - Ответил Джон. - Давай, я помассирую тебе стопы.
Следующие несколько дней прошли спокойно. Если не считать ежедневного участия в советах, заседаниях, комитетах и приемах. И она даже поверила, что к этой жизни можно приспособиться.
Кэт уже начала постигать сложные правила подбора нарядов. Особенности столового этикета и поведение при встрече гостей разного ранга. Это что! Она даже немного поняла в тему, которую обсуждали на военном совете — а был и такой.
В общих чертах, суть обсуждаемого вопроса была в том, что Гортанк находился в состоянии войны. Война эта, впрочем, носила вялотекущий и скрытный характер. Стычки происходили на периферийных колониальных планетах и масштабами своими напоминали обмен тычками в деревенской драке. Опасность была в том, что в любой момент тлеющий очаг конфликта мог разгореться в любой точке, что потребовало бы намного больше сил от всех участвующих сторон. Другой причиной опасений служило то, что монолитность Империи Гортанк на самом деле была мифом. Не только колонии шатались, поддаваясь воздействию агитации врага, но даже и те, кто был обязан обеспечить военную силу — а именно древние дворянские семьи — обещали больше, чем исполняли на самом деле. На словах всё обстояло хорошо, но на деле было известно, что почти во всех случаях, когда их вмешательство действительно требовалось государству, происходило что-то, и мобилизация срывалась. Саботаж, волнения профсоюзов, срывы поставок, несчастные случаи на производстве, а иногда даже завуалированный шантаж.
Все это не было похоже не только на преуспевающее, но даже и на здоровое государственное тело. Кэт, однако, успокоила себя тем, что плохо знает примеры из Земной истории. Наверняка там были аналоги. И еще, Гвельд сказала правду — тут людей не выгоняли умирать на улицу.
Кстати, о Гвельд.
Неделю спустя, скучая на заседании комитета жен и матерей, Кэт получила записку, в которой та назначала встречу в Нижнем Зале сразу после заседания.
«Приходи немедленно, очень тебя прошу». - Писала Гвельд. Что могло заставить ее проявить отчаяние? Или это очередной ход в игре кого-то из основных политических фигур дня?
Гвельд с лицом Лукреции Панчиатики, словно сошедшая с картины, репродукцию которой Кэт когда-то мельком видела и вспомнила теперь, эта безмятежная и уверенная в себе Гвельд не могла бы о чем-то просить, да еще с нотками отчаяния.
Проходя по коридорам, Кэт лишь смутно отмечала вехи пути и навязчивую роскошь окружения. Парча, атлас, шелк... или их аналоги. Портреты предков, статуи рыцарей в доспехах. Все это слишком сильно походило на позднее европейское средневековье. А в голове звенело предупреждение: во всем тут были какие-то нестыковки. Разве Гвельд не собиралась улететь вчера в свою бессрочную ссылку? Если отложила, то почему не сообщила об этом официально, как положено по протоколу? Если это неофициальная дружеская встреча, то что ее испугало? Ибо тон, Кэт была уверена, говорил о страхе. И не та ли это ловушка, которую все они сообща готовили друг другу? Ладно, от смерти не набегаешься, решила Кэт, а Джек обещал быть поблизости, когда понадобится, вот будем надеяться, что он где-то есть. Ни его, ни кого-либо из его людей пока не было видно, но поднимать тревогу не хотелось.
Нижний зал находился на подвальном уровне, он редко использовался и был предназначен для совещаний в случае опасности с воздуха, а также для дней больших праздников, когда переполненные залы дворца не вмещали всех желающих встретиться, посовещаться и позаседать. Поэтому он был так же пестро раскрашен, как и парадные залы. Каменные плиты выложены красивым рисунком, многочисленные портьеры мягко окутывали стены и закрывали ложные окна, создавая уединенные ниши в стенах, мягко колеблясь и отбрасывая тени. Лампы в форме свечей тускло горели лишь в нескольких точках, почти не рассеивая полумрак, и едва позволяя ориентироваться в пространстве.
- Гвельд! Ты тут? - Спросила Кэт, переступив порог зала. - Разве ты не улетела вчера? Что за спешка. И да где же ты, Гвельд?
Тишина. Так она и думала, ошибка или западня. В обоих случаях убегать не умнее и не безопаснее, чем остаться. Тот, кто подстроил это, может ждать снаружи с той же вероятностью, что и быть внутри. Кэт настороженно огляделась и коснулась рукой складок накидки, проверяя оружие и посылая сигнал об опасности на передатчик диспетчера. Теперь всё зависело от внимания и искусства того, кто находился на том конце.
Шевельнулись портьеры, и Кэт уловила скорее, чем услышала, сдавленный звук. «Ой, не надо бы это делать!» - Сказала она себе, двигаясь вперёд. «Беги! Скорее беги!» - Еще раз повторил внутренний голос.
Раздвинув портьеру, она увидела именно то, что ждала — Гвельд, красавица Гвельд лежала бесформенной грудой у фальшивого окна. Ее одежды и волосы разметались в беспорядке, она еще шевелилась и пыталась что-то сказать.
- Гвельд! - Закричала Кэтрин, склоняясь над подругой. В эту минуту все мысли о ловушке выветрились из головы, сейчас её интересовал только человек, нуждавшийся в медицинской помощи. И уже прикоснувшись к лежащей женщине, она почувствовала слабость. Что-то с необоримой силой тянуло её к полу. Она еще несколько секунд боролась, но силы стремительно таяли, и вот ее голова упала на грудь лежавшей. Она еще сумела повернуть лицо к лицу Гвельд в поиске ответа и услышала вздох.
- Дура! - прошептала та.
Теперь, как обычно бывает в страшных книгах и фильмах, время появиться на сцене убийце. И он появился. Откуда-то из-за спины послышались шаги и громкий, наигранный смех. Это, конечно, был Олаф. И был он так самодоволен и фальшив, как в старых фильмах, которые видела Кэт в детстве. Кэт всегда считала, что эти монологи в финальной части - изобретение незадачливых режиссеров, в жизни они не случаются. Но Олафу не терпелось сыграть свою роль, и он поспешно лез на сцену, пока у него еще были зрители.
- Итак, это Вы! - Театрально заявил он, будто это не было очевидно. - Вы знаете что это?
- Ловушка. - Констатировала Кэт.
- Ловушка. - Усмехнулся Олаф. - Все подумают, что Ала Ингратем не сумела пережить потерю девичьих идеалов и рассчиталась с новой женой Императора. А затем погибла сама. А сосунок, ваш маленький Джон, умрет сам. От горя, как ему и следовало поступить несколько месяцев назад.
- Не поверят, - прошептала Кэт. - Слишком... слишком... надуманно.
- А, Вы еще трепыхаетесь? - Неожиданно спросил Олаф. - Видимо, яд действует на Вас медленнее, чем обычно.
- Другой метаболизм....
- Но он всё равно подействует! Нам остается только ждать. - Он заходил по залу, резко разворачиваясь на углах невидимой фигуры, которую выписывали его шаги, и бросая нетерпеливые взгляды на лежащих женщин.
- А скажите, как оно? Пропадает зрение, не правда ли? Становится холодно? Сжимается внутри? Затем исчезнет чувствительность, замечаете?
- Хо... хотите попробовать?
- Хорохорьтесь, Кэт, хорохорьтесь! Чем сильнее Вы будете бороться, тем скорее наступит конец.
Словно потянуло холодом, и внутренности сжались, как и предупредил Олаф. И тогда Кэт поняла, что это всё, и изо всех сил закричала. Для зрителя это прозвучало таким же тихим стоном, который недавно издала Гвельд, перед тем, как отключиться. Ужасно это – кричать, и знать, что тебя не слышат.
Снова засмеялся Олаф, тем особенным злодейским смехом, как положено по роли негодяю, но смех его вдруг перешел в кашель и хрип. Что-то еще происходило там, за спиной, но ни слышать, ни видеть этого Кэт уже не могла. Её потянуло куда-то вбок и вдаль, в беспредельно глубокую темноту, и там, в этой темноте ее поджидал некто злой и насмешливый. Он пел. Он пел отвратительно, он вообще не умел петь, таких, как он, нельзя допускать к пению. Он был уродлив и мерзостен, и Кэт содрогнулась от ужаса, поняв, что вот это — это и есть вечность. Вечность тут, с ним, в этом звуке.
И тут она выскочила из темноты и обнаружила себя лежащей на камнях пола. Джек держал ее лицо в своих руках и что-то кричал. Кэт открыла глаза и посмотрела — то ли на него, то ли на кого-то невидимого за его спиной и пробормотала едва слышно:
- Там была музыка...
Поражение Кэтрин оказалось небольшим, уже через сутки ее отпустили из медицинского блока. Ала Ингратем повезло меньше — почти неделю она провела между жизнью и смертью и еще много дней прошло до того, как врачи нашли возможным разрешить ей выйти.
Выход же Элы Ингреторе был обставлен со всей подобающей пышностью. За ней пришел наряженный в парадную форму, разукрашенный и удвоенный в числе караул, во главе которого был сам, смертоносный и непобедимый, глава отдела внутренних дел. Кэт торжественно провели по центральным коридорам, выставили на всеобщее обозрение в Зале Приемов, ненадолго, правда, пользуясь болезнью как предлогом для сокращения церемонии, и лишь затем доставили в личные апартаменты, где к ней, наконец, присоединился Император. Излишне говорить, что встреча была нежной, а за ней сразу последовала короткая ссора и бурное и длительное примирение. Молодожены одинаковы во всех мирах.
Несмотря на болезнь Гвельд, необходимость поговорить с ней возникла очень скоро и Кэт проникла к ней, как только стало возможно.
В стерильной атмосфере палаты соблюдались базовые, общие для всех условия температуры и давления воздуха. Вот куда надо приходить отдыхать! - подумалось ей. Впервые за долгое время ей не было ни жарко, ни утомительно.
Гвельд лежала, бледная, как простыни кровати, ее пепельные волосы разметались в беспорядке, но глаза уже почти вернули прежний блеск. С нее недавно сняли кислородную маску — поскольку яд, которые вдохнули женщины, в первую очередь поражает гортань и связки, и лишь затем легкие, то и восстанавливать приходится больше гортань, чем дыхательную систему. Успехи местной медицины, конечно, намного превосходили земную — на Земле все это просто невозможно. Кэт и сама все еще кашляла, а Гвельд по всем правилам, должна была умереть. И, тем не менее, она жива и даже может говорить, хотя и с трудом.
- Вы прекрасно выглядите, даже лучше, чем обычно.- Сказала Кэт. - Нужно будет подумать о том, чтоб сделать такие встряски регулярными.
Она добилась своего: Гвельд улыбнулась.
- Хотя, впрочем, это, скорее всего, нас с вами ждет в любом случае, - продолжила она. - Но я пришла не затем, чтоб говорить Вам комплименты, конечно. Как Вы знаете, наверно, Дом Гейрмунд теперь остался без предводителя, поскольку наш с Вами дядя Олаф умер. Вы — наиболее вероятный претендент на лидерство, однако Дом волнуется, Ваши родственники торопятся устроить выборы побыстрее, пока Вы больны и не можете участвовать в этом. Я тормозила процесс сколько могла, но не могу делать это бесконечно. Гвельд, Вы хотите возглавить клан? Конечно, у Вас на это есть право, но после произошедшего я не могу начать процесс, не спросив Ваше мнение. Ведь если Вы станете главой, Ваша жизнь будет в постоянной опасности. С другой стороны, что может быть мучительнее мук неутоленного честолюбия? Решайте, Гвельд. В любом случае, Ваше место советника всегда за Вами.
Она остановилась, ожидая ответа, и перевела дух. Такие длинные речи были не в ее духе раньше, однако теперь она стала к ним привыкать.
- Ройф, мой … мой...племянник... - прошептала Гвельд.
- Ваш народ поражает меня обилием племянников, дядь и других родственников, которых вы готовы вытащить из кармана в любой подходящий момент. - Улыбнулась Кэт. - Хорошо, я прослежу за этим. Ваши интересы, конечно, будут учтены. Вы доверяете своим адвокатам?
- Да. - Ответила Гвельд и после короткой паузы спросила, - Как...?
- Это был Джек. Он прибежал на мой крик и застрелил Олафа, наверно... я не уточняла, правда, как именно. Брр. Теперь, конечно, идут аресты, допросы и все спешат сдать друг друга. Ну, как это бывает всегда. Поэтому они торопятся.
- Могу я его видеть? - Спросила Гвельд.
- Нет, к сожалению. Попечительный совет собрал совещание по его поводу. Я не могу объяснить Вам, я сама этого не понимаю. Но был скандал, связанный с тем, что он прибежал первым. Говорят, это должен был быть Джон... Вы что-нибудь понимаете?
- Да.
- А я вот — нет. И тем не менее... Если бы это был Джон, то он бы погиб, ведь он же не воин. Говорят, на это и рассчитывал Олаф и его план должен был сработать. Но первым прибежал Джек, а у него хороший опыт боевых действий и он знает, что делать с такими ловушками. Джон прибежал только через несколько минут, когда все было уже окончено и обезврежено. Оказывается, там, в зале было еще несколько таких плит, на которые наступаешь, и... я не знала. И все равно, Джека услали, из-за какой-то глупой протокольной мелочи!
- Это не мелочь, Кэт.
- И все равно, разве было бы лучше, если бы погиб Джон? - Упрямо повторила Кэт. - Я чувствую себя... голой. Потерянной. Джек был моим защитником и другом, и теперь его нет. И скоро Вы тоже оставите меня. Помните, я обещала Вам отпуск.
- Считайте, что я из него уже вернулась. - Ответила Гвельд. – И – да, не «ваш народ», Кэт. Ваш народ.
«... По дружеским связям принято оценивать человека. За Кэтрин Вустер всегда катилась волна слухов и сплетен, большая часть которых была вызвана двумя обстоятельствами: ее близостью с Гвельд Великой, чьи действия в истории оценивались неоднозначно и чья мораль неоднократно порицалась биографами. В сущности, лишь дружеское расположение Кэтрин Вустер отчасти реабилитирует мою великую родственницу, хотя даже ей не обелить ее целиком. Ведь, как известно, у Гвельд Великой было несколько связей после того, как она потеряла жениха и вместе с ним — право на трон и Союз, по лекалу которого уже была вылеплена ее женская роль. Говорят, она заводила любовников, чтоб восполнить эту недостачу, также утверждают, что поскольку ее формирование как женщины уже началось к моменту взросления, но не было как следует завершено, то стать полноценной женщиной, женой и матерью она была не в состоянии. Но люди всегда что-нибудь говорят. Находятся и такие, что называют ее извращенкой. И все это — вопреки очевидности: у Гвельд были наследники, так что женское предназначение выполнить ей удалось.
Вторая причина, по которой за Кэтрин Вустер закрепилась плохая слава, это ее отношения с Льот Ингратем, которому она сама дала прозвище Джек, под которым он стал известен в веках, прошедших с тех пор. Говорят, опять же, всего лишь говорят, что уже тогда она стала его тайной элой...»
«Моя великая прабабка и другие родственники» Форестер Гай Гермуд, 3-е издание, исправленное.
Прим. редактора: целью автора при написании монографии было оправдать действия Гермудов (боковую ветвь Гейрмундов Гортанкских, впрочем, к нашему времени не сохранились ни те, ни другие), поэтому его заслуженно обвиняют в предвзятости и тенденциозности более поздние исследователи и не случайно, этот источник считается недостоверным. Однако, люди всегда что-нибудь говорят.