Первое, что я увидел - было nebo. Небо, которое мягким переливом отражалось в луже соей собственной крови! И до ужаса резкий запах, играющий на самых поганых струнках обоняния. Мне ничего не оставалось, как признать то, что я лежал в своих экскрементах. Да, такого не расскажешь внукам и уж точно не напишешь в мемуарах. Что же мы имеем в сухом остатке? - Я лежу в луже полной крови, экскрементов и грязи. И знаете что? – Мне хорошо! Я счастлив. Я ЖИВ. Я чувствую этот отвратительный, мерзкий запах, я чувствую острую боль в ноге, и я понимаю… вот она жизнь! Вот! Она тут! В этом запахе, в этом небе, в этой луже, всюду, во мне!
Она окутывает меня, словно снег, который первым зимнем днем легко ложится на оголевшие деревья, будто мать, которая нежным, невесомым движением прикрывает тело сына от пули своим худощавым тельцем. Я – сын. И жизнь вокруг меня. Она гарцует передо мной, как арабский скакун. Она грациозна, нежна и заботлива, она так нежна со мной, она так nejna… еще секунду назад я ничего не видел: ни этого неба, ни грязи, ни амбара вдалеке, ни двух моих менее удачливых товарищей. НИЧЕГО. Я начинаю понимать. Жизнь дала мне пощечину, чтобы я встал, отряхнул землю с сапог и продолжил путь к победе! Победа близко! Я верю! Я верю!
Но сначала я должен победить сам себя. Я должен встать. Я думаю это не проблема, надо лишь оглядеться, чтобы не встать прямо под дуло немецких автоматчиков. Я повернул голову направо. Знакомый рядовой, уткнувшись носом в землю, лежал и не шевелился. Не помню его имени. Да и где это видано, чтобы на войне кто-то кого-то называл по имени!? Его голубой глаз упорно смотрел на меня, я не мог не смотреть ему в глаза, вернее, в глаз, я уже не был уверен, что у него их два. Война. Страшно. ХВАТИТ! Я не врач и не циник, чтобы дальше продолжать его осматривать. Я взглянул влево: там лежал второй. Этот лежал на спине, как я, но, широко расставив ноги и руки, будто прямо сейчас он начнет rykopleskat’. Мысль о том, что это розыгрыш, по правде, посетила мою голову, однако, испарилась, как только я увидел его обугленное лицо и искривленные в безобразном оскале линии губ, глаза были направлены точно в небо, но ничего не видели. Взглянув через себя, назад, я смог разглядеть амбар, он был далеко, но если туда добраться, то я мог бы провести там ночь или даже больше, пока не прибудет помощь.
Надо было подниматься. Но перед тем я решил еще разок взглянуть на небо: облачная флотилия изящно и медленно патрулировала небо, чудное зрелище, чудное… Я попытался встать. Но что-то мне мешает. Что-то не хочет, чтобы я встал. Я ощупал себя – жив. Прижав подбородок к шее, я резко бросил взгляд вперед. Я пришел в ужас: мои брюки превратились в рваные лохмотья, а икры и лодыжки – в обугленные куски мяса и ploti, которые, перемешавшись с грязью и запекшейся кровью, сливались с черной землей и были ели различимы! ЕЛИ РАЗЛИЧИМЫ! Наивный дурак! Все не могло быть так хорошо! Конечно! Старуха судьба постучалась и в мою дверь…
То ли от отчаяния, то ли от безысходности, я посмотрел чуть дальше вперед и увидел табличку. Некоторые буквы затерлись, но я все ясно понял и без них:
«ОСГОРЖНО! МNННОF ГОЛЕ!».