Если лермонтовские «тучки небесные» были безучастны к страданиям поэта, то пушкинская туча, кажется, внимает человеческому глаголу. Потому что пушкинский глагол такой, что им можно жечь не только сердца людей, но и душу холодной стихии. Для того, наверное, и дан был Пушкину такой пророческий глагол, чтобы зажечь сердце стихии, разбудить в нем истину о том, кто есть стихия!
Говоря – «и вырвал грешный мой язык», Пушкин отказался от проповеди, от прямого пророчества, от философии. Пушкин отказался даже от откровения – во имя стихов. Потому что большего откровения, угодного Богу, воплотившемуся в стихии, то есть – в красоте природы, и не бывает. «Я помню чудное мгновенье: Передо мной явилась ты, Как мимолетное виденье, Как гений чистой красоты».
Не было у Пушкина большего откровения, чем стихотворение «Туча», хотя каждое значительное стихотворение в поэзии есть откровение, больше которого не бывает. «Последняя туча рассеянной бури! Одна ты несешься по ясной лазури, Одна ты наводишь унылую тень, Одна ты печалишь ликующий день. Ты небо недавно кругом облегала, И молния грозно тебя обвивала; И ты издавала таинственный гром И алчную землю поила дождем. Довольно, сокройся! Пора миновалась, Земля освежилась, и буря промчалась, И ветер, лаская листочки древес, Тебя с успокоенных гонит небес».
Если тучи Лермонтова – «вечно холодные, вечно свободные» не внимали его страданиям, то пушкинская туча не отходит от поэта. Одна туча, единственная туча Пушкина.
Но ветер, очень ласково, гонит тучи с небес. Поэт не останавливается на одном образе мира. У каждого в стихии – свое дело. После дождя – цветение. Ветру, ласкающему «листочки древес», успокоенным небесам не надо ни о чем думать. Им не о чем страдать.
В этом стихотворении Пушкин изобразил бытие Бога, ставшего стихией.
Но взаимосвязанным явлениям природы не нужно и об этом знать. Им не надо познавать себя в целом. Целое само уже познало их. Такова пушкинская туча. Но лермонтовские тучи – познают себя, познают мир.
Лермонтов заставляет думать и переживать умиротворенные пушкинские тучи.
Лермонтов задает вопросы Богу, который умиротворенно живет в прозрачной пушкинской метафоре. Но, отвечая Лермонтову, Богу невозможно оставаться в метафоре Пушкина. Не отвечать Лермонтову было нельзя. Лермонтову предстояло скоро навсегда уходить, становиться стихией. А отвечая Лермонтову, невозможно не продолжить творение мира.
А кем станет Лермонтов в стихии? Может, тучей, которой «наскучили нивы бесплодные».
Говоря о Лермонтове, потому говорим о Пушкине, о Тютчеве, о Блоке, о Фете, что поэт тем и велик, что его пространство безгранично; в нем неизбежно самопознание всего сущего…