И у холодной, всемогущей стихии должна быть теплая заступница. И за стихию кто-то должен молиться. И делает это – поэт: «Я, матерь божия, ныне с молитвою Пред твоим образом, ярким сиянием, Не о спасении, не перед битвою, Не с благодарностью иль покаянием, Не за свою молю душу пустынную, За душу странника в мире безродного; Но я вручить хочу деву невинную Теплой заступнице мира холодного. Окружи счастием душу достойную; Дай ей сопутников, полных внимания, Молодость светлую, старость покойную, Сердцу незлобному мир упования. Срок ли приблизится часу прощальному В утро ли шумное, в ночь ли безгласную – Ты восприять пошли к ложу печальному Лучшего ангела душу прекрасную».
О каком лучшем ангеле говорит в этом стихотворении Лермонтов? С какой песней он прилетит? Не со своей ли – лермонтовской – песней поэт ждет и этого ангела?
Лермонтов говорит о том ангеле, который «в небе полуночи» летел однажды над холодным миром. Может, он потому и был виден Лермонтову, что это как раз и был тот ангел, которого в ответ на лермонтовскую молитву послала матерь Божья к музе поэта. Поэт оставил музу на земле, потому что в небесах, где с бурей он хотел назваться братом, стихи земные не нужны.
Но эти стихи были нужны здесь. Со стихотворением летел ангел; к стихотворению летел ангел – как бабочка на огонь.
Ангел сжег бы крыла и обжег бы язык, если бы произнес стихотворение. Но ангел вечно бережет свои уста. Потому что мир не просуществует ни мгновения, если ангел песню не споет.
Матерь Божья – есть родительница истины; есть мать Лермонтова, которому не суждено было знать свою мать.
В ночь безгласную – в ту ночь, когда «в небе полуночи ангел летел». Лучше этой ночи поэт, наверное, и не знал.
Сам Лермонтов, будучи странником, не мог взять на себя ответственность за музу, которая оставалась – без своего поэта – на земле. И на земле поэт не стихию – Бога – просил о заступничестве за музу, а матерь Божью. Ее образ, ее яркое сияние – существовало, и существовало во всяком и любом сиянии на земле и над землей: и молний, и солнца, и звезд, и луны. Полнолуние тоже есть сияние образа Божьей матери, и звездное мерцание.
А душа пустынная – такова душа любого поэта. Она сама ничего не взращивает, но она открыта любым чудесам творения, любым парадоксам бытия. Даже цветению лугов в пустыне, даже появлению недосягаемых гор среди горячих песков.
Пустынна душа поэта – и именно в ней предстоит, всегда только предстоит, творение невиданного грядущего мира…