Любимому герою поэзии – демону ведома сущность стихии. Этим, должно быть, и притягивает многих поэтов феномен демона. Демон притягивал Лермонтова. И демон растворяется в такой стихии, какую нам являет поэзия. Демон растворяется в живой и мыслящей стихии. Демон становится частью всемогущей стихии, стремясь быть ею всей. Только собой – единственным – демон стремится наполнить стихию. Так он является и поэзии, потому демоническим накалом и смыслом обычно наполняются стихийные явления – ураганы, ливни, грозы, метели. Это демон собой заполняет стихию; это гордый демон хочет стать всей стихией. Не так же ли поэт?
Но не все демону принадлежит в стихии. И у того, что демону не принадлежало, не было к нему неприязни. Была, напротив, любовь. «Блистал он, чистый херувим…». Однако стихия, кажется, не изменила к нему отношения и после того, как демон возгордился.
Демон не Богом хотел стать, а стихией. А стихией уже был Бог – таков опыт познания мира поэзией.
Доброта в демоне от стихии; злоба – от людей. Человеческое начало в демоне терзает мир. Люди гениально воплотили в демоне сумерки своей сущности. Но и сумерки были не от злобы, а от неведения о сущности Бога, сущности стихии.
Поэзия – Демон, мир – Тамара. В поэме описаны их – поэзии и мира – взаимоотношения.
Что несет миру – поэзия? Демон мечется в обещаниях. Так и поэт мечется, обещая миру невозможные, невероятные вещи в метафоре.
Стихия, ураган, гроза, ливень, заря, ягодная поляна, море, то есть – твердь естества останавливала поэзию от демонизма. Поэма начинается с доброй характеристики Демона – «печальный». Поэма начинается с доброго слова и смысла.
В вечности уже существовало короткое время Лермонтова. Существовало мгновение Лермонтова в вечности. «Туда ему и дорога», – якобы сказал царь, узнав о гибели Лермонтова. Да, «туда» ему дорога – в вечность. Но Лермонтов говорил о себе и своем времени: «Как часто силой мысли в краткий час Я жил века и жизнию иной».
Мир продолжает твориться. Он еще не сделан, не сотворен. Стихотворение опережает мир. Стихотворение – сотворено, а мир еще продолжает твориться. Потому и стихотворение, ожидая творящийся мир, подвергается правке, поэт делает в тексте помарки – не столько улучшая текст, сколько ожидая творения мира. Лермонтов сделал восемь редакций «Демона».
Лермонтов символически молод. Поэт и сам продолжает твориться. Лермонтов будто только что убит на дуэли. И мир постоянно в опасности, будто еще и звук выстрела не растаял в воздухе. Выстрел Мартынова продолжается, пуля, выпущенная им, летит и свистит. Демон рядом с пулей летит над миром.
Поэма «Демон» – о судьбе и феномене поэта, его необходимости миру. Лермонтов писал поэму почти всю жизнь. Демон летел через всю жизнь Лермонтова.
Демон воплощает борьбу стихии за поэта; воплощает просвещение поэта, очищение поэта. В образе Демона происходит приближение стихии к Лермонтову.
Космос – демоничен. Так навсегда космос описан, создан поэзией. Встреча Демона и херувима возле кельи Тамары олицетворяет встречу космического Лермонтова и земного Пушкина.
«Проклятием Божьим» принято считать демона. Но проклятие ли? А может быть, дар?
Демон не слышит стихов, если стихи – поэзия. Демон глух к метафоре, слеп к образу. Поэт воплотился в демоне, чтобы наделить его зрением и слухом. Лермонтов воплотился в демоне – чтобы по-новому увидеть мир, вздрогнувший, зашумевший, засиявший от появления демона; то есть – преобразившийся. И Лермонтов хотел понять смысл мира полноценно – именно в демоне.
Поэту важно не обольщаться насчет народа и государства, чтобы с обольщением в себе не искушать народ. Как дьявол искушал в пустыне мессию. Лермонтову было жизненно необходимо перед отъездом на Кавказ написать: «Прощай, немытая Россия, страна рабов, страна господ». Лермонтову было необходимо написать именно такие слова перед дуэлью, на которой в сущности Россия выстрелила в своего поэта.
А демон был необходим для того, чтобы в поэте было сопротивление гибельному умилению страной и народом.
Демон – абсолютная выдумка поэзии для ее собственного существования. И это вытекает из всего ее классического опыта.
Демон не слышит поэзию нигде, кроме как в поэзии, потому о нем возможен любой художественный вымысел.
Стихия бывает разрушительной и как бы даже злой. Потому не следует отожествлять с демоном всю стихию, воспринимать стихийные явления как прообразы демона, наполнять их демоническим смыслом.
Но метафора демона красива, привлекательна. Красивы звезды издалека. В этой метафоре уютно существовать стихии. Стихия не знает о демоне. Но демон есть в стихии потому, что он есть в поэзии. «И над вершинами Кавказа Изгнанник рая пролетал: Под ним Казбек, как грань алмаза, Снегами вечными сиял, И, глубоко внизу чернея, Как трещина, жилище змея, Вился излучистый Дарьял, И Терек, прыгая, как львица С косматой гривой на хребте, Ревел, – и горный зверь и птица, Кружась в лазурной высоте, Глаголу вод его внимали…».
Демон видел, что стихия и без Демона была стихией. И Казбеком бы хотелось Демону стать, как поэту хотелось назваться «братом» бури. Но и буря оставалась бурей без братства с поэтом.
Горные звери и небесные птицы, любя Казбек, «глаголу вод его внимали». Поэзия свидетельствует, что это был глагол творящего абсолюта; это было слово истины. Демон восстал против стихии – творящего абсолюта: это нами читается в поэме Лермонтова. Лермонтов приписывает Демону знание о том, чьим творением является мир.
Природа Демону виделась сотворенной, и ничто не могло одарить его энергией творения. «Но, кроме зависти холодной, Природы блеск не возбудил В груди изгнанника бесплодной Ни новых чувств, ни новых сил; И все, что пред собой он видел, Он презирал иль ненавидел».
В Тамаре поэт видит предел совершенства красоты; сотворенность – поныне творящуюся. «Еще ничья рука земная, По милому челу блуждая, Таких волос не расплела; С тех пор как мир лишился рая, Клянусь, красавица такая Под солнцем юга не цвела».
Важно не презреть молитву. Одна деталь может перевернуть жизнь. «Но презрел удалой жених» Тамары «обычай прадедов своих». Так же деталь важна в поэзии, в истине.
Скакун сам летел к дому и нес тело жениха Тамары. Так и истина знает, куда двигаться. Быть верным в пути – в этом смысл истины. И скакун «пал на камни у ворот» – на твердь.
Не врет ли Демон Тамаре о существовании рая? Не врет ли о возможности идеала человечеству и поэзия? «Лишь только месяц золотой Из-за горы тихонько встанет И на тебя украдкой взглянет, К тебе я стану прилетать; Гостить я буду до денницы И на шелковые ресницы Сны золотые навевать». Не так же ли и поэзия?
Наделяя Демона силой большей, чем он обладает в природе, поэт на себя берет бремя грехов Демона, чтобы демон не правил миром, а правил миром – очищенный поэзией дух. Такое читается нами в поэзии.
Тамара от стихии бежит в сумрачную келью. Но, убегая от стихии, по сути не узнанной ею, она убегает – будто в гроб.
Демон размещается в зазоре между творящим абсолютом и поэзией. Поэзия сочиняет демона – от жажды самосохранения, чтобы не раствориться в абсолюте, которому поэзия не нужна. Как писал Фет, «Только песне нужна красота, Красоте же и песен не надо».
Демон – производная если и не лукавства, то младенчества поэзии, еще не наигравшейся с миром, чтобы раствориться в абсолюте.
Поэт пишет о Казбеке: «Казбек, Кавказа царь могучий, в чалме и ризе парчевой». О чем это? Стихия уже знала о своей святости, если рождалась у поэта такая метафора. «Он хочет в страхе удалиться... Его крыло не шевелится!.. И, чудо! из померкших глаз Слеза тяжелая катится... Поныне возле кельи той Насквозь прожженный виден камень Слезою жаркою, как пламень, Нечеловеческой слезой!..».
Демон хочет удалиться из сюжета, сочиненного поэзией, стать песчинкой, ветром, дождинкой. Но демон – жертва сюжета. Он борется с сюжетом: озаренная честность Лермонтова свидетельствует об этом.
Не так же ли, как слезой Демона, остается насквозь прожженной метафорой и твердыня жизни – реальной, простой.
У Пушкина мало явных метафор. Потому – будто Пушкин, в образе прозрачного херувима, находится на страже Тамары.
Сильнее ли херувима – Демон? Сильнее, но его сила – воплощена во времени. Херувим опоздал, он в другом времени. А в чужом времени он бессилен. Тамара оказалась во времени Демона, потому и в его власти. Демон откровенен: «Явился ты, защитник, поздно».
Демона нет в контексте Бога. Значит, и время Демона не в контексте, следовательно – не во власти Бога. А плакал Демон – в контексте творящей стихии. Там он слаб, ничтожен, туда он еще вернется.
Там, где стихия не Бог, нет святыни херувима. Возле сердца Тамары идет великая революция в творящем абсолюте.
Ангел «в эфире неба потонул», все же – в небытии.
Демон говорит о себе: «Я царь познанья и свободы». Он – царь познания творящего абсолюта. Монолог Демона – монолог Лермонтова, стремящегося стать «братом» бури, монолог в том числе и на языке Пушкина.
Демон говорит о Боге, что Бог «на нас не кинет взгляда: он занят небом, не землей!». Так хотелось поэту. И клятва Демона: «Хочу я с небом примириться» – правда. Эволюции подвержен и Демон.
Но Демон это делает во времени, ему не принадлежащем. В этом – трагедия Демона. Потому он не может спастись и возле Тамары. В этом времени и в этом сюжете Демон – злодей. Мог ли Лермонтов изменить сюжет? Не мог. Лермонтов именно в этом сюжете воплотил свою страсть и сущность. Его угнетало небо, где он не смог стать «братом» бури. Лермонтов потому всю жизнь писал поэму «Демон», что в Демоне он возвращался с небес, не признавших с поэтом безоговорочное родство.
Метафора жила своей жизнью. Исказив сюжет, Лермонтов мог бы погубить метафору, а в метафоре – и свою сущность. Потому он строго следовал библейскому сюжету.
А ведь был у Демона глагол – пушкинский глагол. Он мог говорить. Заговорил же он на языке Пушкина. Тамара говорит Демону: «Твои слова – огонь и яд…». Демон научился говорить, он подслушал поэта, он просветился, он внял призыву: «Глаголом жги сердца людей». Значит, и Пушкину не верить? Но ведь и Пушкин в жизни обольщал женщин.
Демон возвращен Лермонтовым в свою стихию, в свой контекст. Было еще не время менять мир. Было еще не время Лермонтова.
Лермонтов знал о своем времени. Он говорил: «Я рано начал». У Лермонтова не было времени на то, чтобы менять сюжет. У лермонтовского Демона – тоже. Демон, оказавшийся в контексте поэзии, мог следовать только логике этого контекста – и враждовать с Богом.
Итак, Лермонтов пишет одно короткое стихотворение, которым являются все его стихи и поэмы. Любое стихотворение Лермонтова – ключевое, любое стихотворение – основное.
Демон Лермонтова очищает небеса; Демон очищает стихию.