На то и звук, - то глух, то заковырист,
то невозможен, как в снегах самшит.
И удивление в портках на вырост,
как раньше, впереди меня спешит.
На то и свет. Его разложит призма
на то, да сё. Он здесь, куда ни глянь.
Глоток ожесточённого цинизма
лишь обнажает собственную дрянь.
На то и боль, чтобы сродниться с нею.
Кому-то пытка, а кому-то снедь.
Когда никто не видит как краснеют,
то, вобщем-то, и незачем краснеть.
И, значит, говорить, когда не слышат.
Надеяться, хоть занесен топор.
Осознавать — тебя поднимет выше
лишь то, что тормозило с давних пор.
А значит, удаляться, приближаясь.
Но не к себе, не к людям. Просто так.
Так покраснеть, чтобы не вызвать жалость,
так всех спасти, чтоб это был пустяк.
И я иду на пару с удивленьем,
которое так бережно несу,
как с ежевичным маминым вареньем,
его размазав по всему лицу.