Еще ни одному человеку в мире не удавалось прожить, ни разу не заболев в своей жизни, пусть даже в легкой форме и непродолжительное время,-без этого никак не обходилось. Врачи и медицина именно поэтому и существуют.
Может, мне одному не известен единичный случай или при возрастающей маловероятности с десяток их, - цифры и само допущение – все вольное.
Сюда же я отношу и тот недуг, который люди называют любовью, лечение которого сильно затруднено. Только совсем недавно его отнесли к категории психических заболеваний и обозначили номером шестьдесят шесть. Есть какая-то тревожность в комбинации этих цифр и отсутствие еще одной кажется прозрачным намеком и предостережением. И одержимости любой идеей, сильные увлечения чем-либо;- живопись , поэзия, рыбалка, тракторостроение, - из той же оперы.
В детсадовском возрасте я перенес это заболевание, - сейчас имею в виду любовь, в легкой форме. Не писал стихов, не мучился бессонницей по ночам. Нежелание спать днем было вызвано другими причинами , - боязнью пропустить что-то очень важное в своей жизни. Я помню, как весь тихий час я украдкой любовался красивой белокурой девочкой, чье ровное сонное дыхание наполняло меня радостью,- как подкладывала ручку под голову и когда вынимала ее и она лежала поверх одеяла, легкая, нежная, с удивительно красивыми пальчиками. Разумеется, я не мог скрыть своей радости и своего счастья от родителей, Но ей и никому другому я не открывался, - это была моя первая любовь и маленькая тайна.
В начальных классах я снова влюбился, но уже в девочку с широко открытыми глазами и испытал первое счастье, когда нес ее портфель, и когда подал руку , помогая спуститься вниз по сколькой лестнице.
Все это тоже прошло в легкой форме, было приятной радостью, без ощущения боли потери этого чувства, без разочарований. Это как если вырастаешь из коротких штанишек и рубашек и не печалишься о них, став на год старше и на размер или два больше.
Но сейчас я хочу рассказать о пережитом мною увлечении в студенческие годы. В период обучения на художественно-графическом факультет ЛГПИ, сильном, страстном , болезненном увлечении живописью.
С любовью у меня как-то не задалось в средних классах, в годы учебы в техникуме и начальных курсах института. Болезни были, рецидивы. Но с каждой новой любовью, которая не заканчивалась счастливо, даже не подарив призрачную надежду на взаимность, выработался иммунитет. Я уже не ожидал ее и привыкал жить без ярких эмоций. Конечно , был эпизод, познакомивший меня со вкусом девичьих губ. И только, но это не было любовью, это был белый танец на траве, на высоком берегу реки Дон во время живописной практики, Мне не хотелось прожить всю жизнь не целованным. Помню, на утро все горело, уши , лицо все , губы казались потерявшими очертания и выдавали мою бурную ночь, и сокурсники могли подумать обо мне все что угодно и я не знал, что бы мне было лучше, как им думать . Но секса не было, оба наверное были к этому не готовы,- до этого раза мы почти ведь и не общались, не проявляли ни малейших признаков интереса и симпатии. Но тот вечер и та теплая ночь не перевернули мое сознание, но немного уменьшили во мне беспросветность в любовных делах,- хоть целоваться научился. Страдать от любви я давно уже мог,- и в стихах и без них, и моря себя голодом и погружаясь в глубочайшую депрессию.
Любовь к живописи тоже стало большим и значимым событием в моей жизни. Событием, явлением, - не суть важно точность определения, что это было в своей протяженности. Могло остаться на всю жизнь, но наверное, хорошо, что не осталось, ведь это начинало принимать совершенно болезненные формы. И Гоголь с его сожженными частями и главами « Мертвых душ» и Ван Гог с отрезанным ухом. И Левинтан и Врубель со своими болезненными состояниями подавали мне плохой пример.
Мне хотелось им подражать. Я переболел почти всеми художниками, всеми художественными течениями, - и итальянские мастера и французские и голландцы – большие и малые, и русские художники – все любил я, все вбирал в свое сердце со всей страстью пылкого юноши. Моя душа просто ликовала от радости видеть , чувствовать, понимать всю эту бесконечную. красоту. Мне было это волшебным раем, высшим наслаждением, хотя не уверен, окажись я на месте Адама, мне бы хватило этой единственной , не знающей границ и определения радости. Любовь к живописи не отменила совсем мои мысли о женщине, желании любви и близости, но в сильном своем проявлении эта моя страсть меняла психику, приносила болезненную удовлетворенность самим процессом живописания, и удача и неудача, - все вызывали бурные переживания, всплеск эмоций. Я мог по сто раз соскабливать написанное, переписывая заново неудавшийся кусок живописи, не зная удовлетворения, мог безжалостно уничтожить этюд. оправив его в урну. Конечно, совсем не здоровьем это назвать было нельзя, но все имеет тенденцию к развитию, и при благополучном развитии этого процесса я вполне мог стать сумасшедшим или просто известным или одновременно и тем и другим в кругу своих собратьев по ремеслу, в художественной среде. Когда проходили обострения, и меня немного отпускало, я вспоминал свою депрессию и погружался в нее, переживая заново все любови и все увлечения.
Со временем живопись перестала занимать в моей жизни так много места, Любил я ее, но уже более спокойно, медовый месяц прошел. Я был слишком большим максималистом, думал, что смогу в своем большом стремлении и желании добиться значительных успехов, - речь не о признании, а просто в удовлетворенности от результатов своего творческого труда . Но все мои кумиры , и Рембрандт, и Тициан, и Рафаэль, и Джорджоне и русские художники– Поленов , Врубель , Серов , Репин не становились понятнее, - их мастерство и гениальность были недосягаемы. На первых порах мне еще казалось, возможным. Хоть немного приблизиться, но это было как линия горизонта, которая постоянно отодвигается,- как ни приближайся к ней, она всегда будет неизменно далеко.
На пятом курсе нам поставили очень сложный натюрморт с самоваром, - чашки, фрукты, хлеб, калачи, изумрудного цвета сахарница, цветной поднос, две или три драпировки, объединяющие многообразие форм и цвета. И был рекомендован большой формат холста, чуть ли не метр в размере. Мы уже писали портреты,- и поясной, и одну голову, и не один раз. А тут натюрморт. Как-то меня он не очень вдохновил и я не сразу приступил к работе, – пропустил одно или два занятия, приходил в себя после очередного провала в грусть. Речь не идет ни о каком пристрастии к спиртному, просто мне ничего не хотелось делать, ничто не вдохновляло. Но постепенно работа снова меня стала затягивать и увлекать. Я быстро догнал своих сокурсников и видел, что у меня выходит совсем неплохо. Работа только одного однокурсника мне казалась сочной и яркой и нравилась намного больше своей, остальные нисколько не впечатляли , в них для меня не было нерва души, трепета , силы и выразительности цвета, - все скучно, красивенько и просто грамотно , в лучших работах. Мою работу тоже заметили, выделили и стали проявлять к ней все возрастающий интерес по мере ее продвижения к завершению. Я об этом знал, потому что мы постоянно общались, обменивались мнениями, учились друг у друга. Были и те, кто более чем высоко оценивали , буквально превозносили меня в своих восхвалениях.
-Живописец, как мне все нравится,- не уставала восхищаться Валя Пичугина. Преподаватель по художественной обработке металла, заведующий кафедрой декоративно-прикладного искусства Виктор Федорович Григорьев , тоже не скупился на похвалы, совсем превозносил меня, называя живописцем от Бога. Мне было это приятно слышать, но я прекрасно понимал, насколько они далеко от истины, и что это слишком щедрые авансы. Я был вечно не удовлетворен результатом своей работы и упорно продолжал искать новые способы и приемы художественной выразительности. Я уже давно понял, что мою работу не раз будут брать в руки и рассматривать ее, следя за кинетикой мой кисти, изучая наслоения красок и цвета, и фактуру, и все – целостность, выразительность , колорит. В один момент я понял, что моя работа в нынешнем ее варианте с подтягиванием тонов, в усилении или ослаблении цвета, меня не удовлетворит и я решился на эксперименты, точнее меня что-то вывело из того живописного и психического равновесия, которые были на холсте и во мне. Я стал откровенно и сознательно портить работу.
Но что мне было удивительно, это вызывало еще больший восторг у моих почитателей. Единственное,- не называли гением, а про себя ,вполне возможно, уже считали сумасшедшим. Я брал ядовитую стронциановую краску, которую практически не использую ни в каких смесях из-за ее способности все затемнить и загрязнить, и прямо из тюбика выдавливал е на холст, обводя ее предметы натюрморта, Хотя надо признать , это было действительно эффектно. Запускал я и солнце в натюрморт, и утреннее и вечернее, хотя мы писали при ярком электрическом освещении, в свете галогеновой лампы, И усиливал контрасты, и брал почти открытый цвет, по-сезановски, и каждый раз это был не окончательный вариант. Я понимал, что все больше захожу в тупик, но уже не мог остановиться.
Теперь я могу все объяснить, почему мне не удавался натюрморт, почему он никак у меня не завершался. Он и не мог у меня удастся и удовлетворить полностью и окончательно. Я находился в состоянии большой дисгармонии с миром и самим собой, и неудовлетворенность в жизни и любви проявились здесь особенно отчетливо. У меня это не было stilleben, - обозначение и звучание слова натюрморт по-немецки, что означает тихая жизнь. У меня она не была тихой. Я не хотел сделать каждый предмет натюрморта материально осязаемым в точности передачи тональных и цветовых отношений. Я лишь хотел, чтобы каждый из них говорил, не говорил, а кричал даже о моей неразделенной любви и мои безумные страдания по этому поводу искали поддержки, нуждались в выражении, в использовании экспрессии цвета и формы. Я закрашивал желтой краской всю свою боль, и холодными синими тонами студил сердце.
Это была не живопись , это была моя цветотерапия, самолечение от болезни номер шестьдесят шесть.
Когда-нибудь я попробую снова поставить и написать натюрморт. Какие краски я сейчас возьму, точно сказать не могу, – мало что изменилось с тех пор.
Любовь так и осталась во мне, - тем не написанным натюрмортом, не прожитой настоящей большой и счастливой жизнью, только радовала удачными местами сверкающего бликами самовара и изумрудной сахарницы.