Ганс Майн Игель пошевелил головой и ушами.
– У большой реки, – сказал он наконец своим невнятным, хрипловатым голосом, – стоит на горе град. На горе, водою омываемой. А зовётся он Голубиный Град. Скверное место. Не езди туда, сулима. Скверное место для тебя, Голубиный Град. Не езди туда. Вернись.
Завиша долго молчал, было видно, что задумался. В конце концов Рейневан решил, что рыцарь оставит без ответа странные слова странного ночного существа. Но ошибся.
– Я, – прервал молчание Завиша, – человек железного меча. Я знаю, что меня ждёт. Знаю свою судьбу. Знаю без малого сорок лет, с того дня, когда взял в руки меч. Но я не стану оглядываться. Не обернусь на оставленные за конём хундфельды, собачьи могилы и королевские предательства, на подлость, на ничтожество и безбожие духа. Я не сверну с избранного пути, милостивый государь Ганс Майн Игель.
Ганс Майн Игель не произнёс ни слова, но его огромные глаза разгорелись.
– Тем не менее, – Завиша Чёрный потёр лоб, – я хотел бы, чтоб ты предсказал мне, как и Рейневану, любовь. Не смерть.
– Я б тоже, – сказал Ганс Майн Игель, – хотел.
А. Сапковский, Башня шутов
За спиною – Дунай и собратья, бегущие боя,
Запятнавшие трусостью алое знамя с орлом.
Что предпримешь, сулима? Сумеешь остаться собою,
Не поддашься соблазну спастись от врага за рекою,
Или в сердце твоём, как во многих, случится надлом?
Позади – переправа, за нею – позор и спасенье,
Впереди – полумесяц и ярость клинков янычар.
Есть ли выбор, Завиша? Ты истинный рыцарь с рожденья:
Никогда не бежал и бесстрашно бросался в сраженья,
Ведь с младенчества принял, что честь, а не жизнь – высший дар.
Ты готов умереть, Танненберга прославленный воин,
Победитель тевтонцев, коль пробил назначенный час?
Твой король отступил и теперь лишь презренья достоин,
Ты, конечно, не он, и из теста отличного скроен,
И отвергнешь с усмешкой спасаться монарший наказ.
Девять башен Железных Ворот станут камнем могильным,
А последним причастьем – вкус собственной крови во рту.
Помнишь Буду и суд, пред которым случился бессильным,
Где священнику Яну грозили с упорством звериным,
Только Гус всё же выбрал костёр за свою правоту.
Ты такой же, как он, Золотое Копье Перпиньяна,
Раз возможный позор тебя более смерти страшит.
Твоя честь не смирится с наличьем такого изъяна:
Безнадёжная схватка и хищная сабля османа –
Лишь бы труса печатью никто не посмел заклеймить!
Тьма сгустилась у стен Голубацкого замка, Завиша,
Как и было предсказано памятной ночью в лесу.
Ты пророчество вспомнил, как только названье услышал,
Но бояться не стал и с забралом опущенным вышел,
Неизменную сталь перед грудью держа на весу.
Неподвижно застыл, наслаждаясь последним мгновеньем,
Наблюдая, как в вихрях песка подлетает отряд.
Не терзая себя ни минуты напрасным сомненьем,
Вороного направил навстречу привычным движеньем,
Чтоб навечно остаться героем бессмертных баллад!