Атлеты боятся тоже...
Я это вдруг понимаю
И вот уж рука смелеет
И я вам пишу послание
О том что отныне с вами
Мне не по пути - отныне
Мне по пути лишь с птицей
Парящей в чистейшем небе
И текст моего послания
Сияет в лучах рассвета
И птица всё ближе ближе
И мир снова добр и нужен
********************************************************
"Однажды я сидел в загородном саду в Москве и смотрел на гимнастические упражнения атлетов. Сколько я ни осуждал теоретически зрелище, оно волновало меня, и я не отрывал глаз от очевидной опасности, которой они подвергали себя. Особенно опасно было следующее: два атлета стояли высоко в воздухе на дощечках друг против друга и имели.каждый в руках по трапеции. Наступала минута, и они как птицы спускались со своих площадок навстречу один другому, держась руками за тоненькую палочку. Висеть на такой страшной высоте, в ужасном полете, на одних руках! Вдруг они изменили игру: один стал на свою площадку, а пустился в полет только другой; в то же время первый слегка толкнул свою трапецию, и она начала описывать дугу навстречу летевшему гимнасту. Не успел я спросить себя, зачем это, как летевший атлет выпустил из рук свою трапецию и перелетел по дуге огромное пространство, схватился руками за брошенную ему навстречу палочку другой трапеции и поднялся с нею до товарища. Теперь они стояли рядом. Момент, когда он был без своей трапеции и еще не долетел до чужой, - был чрезвычайно страшен для зрителя. Я вспомнил Мартына Найденыша, маленького мальчика-подкидыша, попавшего в руки к акробатам, историю которого слышал в раннем детстве. "Мартын Найденыш" - это роман, мною никогда потом не виденный, кажется переведенный с французского1 и который читали мои братья и сестры вслух, а я слушал, совершенно не зная, что такое Франция и что такое акробатическое искусство, и только запомнил, как страшно боялся мальчик, когда "старшие делали пирамиду и мальчик должен был взбираться на плечи атлета, стоявшего уже на плечах у другого атлета". Из чтения ярче всего в моей памяти остался этот страх и последующее убеждение взрослого, что акробаты тоже боятся. Наше представление, что здесь уж такая совершенная наука, что психологического момента здесь нет и атлеты так же механично летают с трапеции на трапецию, как механично щелкает и выпрямляется перочинный ножичек, будучи полуоткрытым и доведен до известного угла сгиба, - это представление совершенно ложно. Опасность есть. Психологический момент тут не исчез. И я, смотря на атлетов в московском саду и вспоминая Мартына Найденыша, мысленно измерял опасность полета и страх игроков. Дело в том, что сетки под ними не было и она была бесполезна: акробат летел, выпустив свою трапецию, по дуге круга, и если бы он всего на полвершка не достал кончиками пальцев до брошенной ему навстречу трапеции, что могло произойти от тысячи причин, главнейше - от начала момента его собственного полета и от момента же выпуска свободной трапеции другим акробатом, то он полетел бы не книзу, на возможную сетку, а по горизонтальной линии в забор или через забор и, конечно, превратился в комок мяса. Но и в этом ужасном риске они не дошли еще "до точки". "Точка" наступила, когда они оба полетели одновременно и, встретясь, выпустили (нужно же выбрать секунду!) каждый свою трапецию, пролетели мимо друг друга, схватились каждый за противоположную и, поднявшись, стали на место один другого. Все замерли. Я замер.
- Куда душа пойдет! Куда душа пойдет!
Я оглянулся на восклицание. Позади меня сидела повязанная толстым платком москвичка благодушнейшего вида. Как она, матушка, зашла в загородный сад, не знаю; но она уселась, как и я, перед трапециями и, глядя на упражнения акробатов, думала не о них, еще менее любовалась ими, а сплетала особенное о них богословие.
- Как, куда душа пойдет? - невольно спросил я ее, услышав в десятый раз монотонное восклицание.
Тут она мне объяснила, что акробат, оборвавшись, убьется, и что куда же тогда пойдет его душа, очевидно без исповеди и всякого напутствия, среди бесовской игры, вырвавшись прямо... куда? Очевидно, не к Богу, а к бесам, и вот этот возможный перелет с трапеции прямо в ад волновал ее ужаснейшим образом. Я подивился: "И философки же эти московские купчихи". Вот такое же, "куда душа пойдет", я пережил вчера, поднявшись на Везувий."
Василий Васильевич Розанов "Итальянские впечатления" ( "Иная емля. Иное небо" )