Бормотал чего-то впотьмах, снаружи едва светало.
Поплавки, грузила, червяки в проржавевшей банке.
Чтоб на утренний клёв – так нужно же спозаранку,
А собраться с вечера… По-армейски подвернул одеяло,
Пошуршал песком, под кроватью нащупав обувь,
На секунду задумался, между собою сравнивая
Два моточка с леской. Подумал. Засунул оба.
Встал, провел рукой по кровати, напоследок ее выравнивая.
Вот и весь наш уют: пол из выкрашенной фанеры,
Холодильник, стол, четыре железных койки.
Кто бы мог подумать, что Бог нам отпустит столько.
Вот таким макаром, таким вот, значит, манером…
На веранде под марлей невзрачная сохнет рыбёшка.
Даже если руки твои отродясь не держали весел –
Кто родился в этих краях – хитёр, загорел да весел.
Кто родился в этих краях – рыбак хотя бы немножко.
Ну а я, городской ребенок, во тьме промозглой
(Тополя, середина августа, первая смена в восемь)
В полусне поджимаю ноги, думаю: «Скоро осень»,
Просыпаясь от тихого твоего: «Не замёрзла?..»
Сколько лет прошло – всё вокруг поменяло внешность –
А ни вздрогнуть, ни двинуться: боязно отчего-то.
Всё боюсь спугнуть беспомощную эту нежность
Расплескать невзначай неловкую эту заботу.
Помнишь кружку с крутым кипятком – как она стояла
У тебя в ногах, прикрытая одеялом?
Как безжалостно жгла, даже чуть-чуть касаясь…
Столько счастья… – Или только тогда тебе так казалось?
И когда придет твой черёд – у смерти свои уловы –
И душа полетит, прощаясь, от Затона до Третьей Дачной
Я такого ей в новых краях пожелаю клёва,
Чтобы даже у Божьих ангелов не удачней…
7 апреля 2015