Пролог
Погода сменилась, и ветер бодрит.
В вечерней прохладе костер догорает,
Задумчиво смотрит игру его Кид
И шепчет под нос: «Не сбиваемся в стаи...»
Я, глупый мальчишка тринадцати лет,
Смотрю на него и едва понимаю:
Его это, личный, вопрос и ответ
О многом, что было, о людях и стаях.
Он рядом, но мыслит о тайном своем,
Следах, что оставили бури и грозы.
Я здесь ни при чем, просто память о том
Опять теребит, нарывает занозой.
О нем говорят до сих пор, за спиной,
В лицо же никто и спросить не посмеет,
Кем был раньше Кид, кто теперь он такой,
Чем жил, для чего. И во что теперь верит.
Как выжил, что держит его на плаву,
Чьи пули оставили старые шрамы.
Мы с ним не родные, хоть братом зову.
Он зять — муж сестры, заменившей мне маму.
Давно мы остались с сестрою вдвоем.
Что с ней на плаву продержаться мы сможем,
Никто и не верил. И ранчо, наш дом,
Не раз предлагали продать. Только все же
Пусть снова твердили, не верили в нас:
«Одни пропадут, положение зыбко» —
Но Кид говорил, что она его шанс,
И тут же лицо озаряла улыбка.
Лицо, что сурово, как линии гор,
Взгляд хищника — самой безжалостной твари,
В нем холод ночей и врагам приговор,
И отблеск войны, с горьким запахом гари.
«Она — мое чудо, поверь мне, Лерой.
Подарок судьбы, что ничем не заслужен.
Весь мир — за нее, и за вас я горой,
И стану, клянусь, самым преданным мужем!»
А Элис прекрасна, как день, как рассвет.
У Элис глаза цвета яркой лазури.
Улыбке сдается, сомнения нет,
Тот зверь, что не склонится даже пред бурей.
Казался так страшен, опасен, жесток,
Его невзлюбил, ожидая напасти.
Но слово сдержал и лелеял, берег
Ее, свой кусочек надежды и счастья.
Меня же, нелепого, злого щенка,
Что лишь огрызался, так глупо, ревниво,
Кид принял, учил, не смотрел свысока.
Ругал, но за дело, и так же хвалил он.
Он сам рассказал мне о том, кто такой,
Чего, доживет до конца, не прощая.
Учил быть мужчиной. Остаться собой,
Не зверем из тех, что сбиваются в стаи.
Как много минуло тому разных лет:
Пронесшихся, памятных, долгих, мелькнувших.
Наполненных счастьем, исполненных бед.
Но эта пора стала лучшей из лучших.
Теперь вспоминаю... Черт, память, постой!
Был молод, и счастье казалось без края...
Мы стали друзьями. Мы стали семьей,
Заботы всегда и во всем разделяя.
В тот раз далеко мы погнали наш скот,
Что был подготовлен к удачной продаже.
Пусть Элис волнуется, нет, просто ждет,
Ведь ей волноваться не следует даже.
Слова те навеки остались со мной,
Сияла сестра, был так искренне рад я:
«Лерой, поздравляю тебя, дорогой,
Мой братик, ведь вскоре ты станешь и дядей...»
Прекрасное время. Удача — за нас,
До места добрались почти без препятствий,
Свершился обмен, поспешили тотчас
Вернуться домой, несмотря на ненастья.
Как раз начинался дождливый сезон,
Мы мокли, и вязли в разжиженной почве
Копыта коней. Торопиться резон
Для тех, кого ждут, кто вернуться сам хочет.
«Пришпорим, братишка, скорее, Лерой!
Ковбою ль бояться грозы или грома?»
Так в ливень, что стал непроглядной стеной,
Попали мы с Кидом у самого дома.
Не спрячешься — рядом укрытия нет,
Да что нам осталось: едва не успели.
А дома — тепло и горячий обед,
Сухая одежда, улыбка и Элис...
Размытой дорогой объехав холмы,
Спешили. И Кид вновь ее шепчет имя.
Но, к дому подъехав, увидели мы
Лишь остов, сгоревший и залитый ливнем.
Мгновенье застыло, повисло во мгле
Слепой, нереальной, пощады не зная.
И вот уж на черной размытой земле,
Срываясь на крики, завал разбираем.
В глазах почерневших напротив — беда,
Как эхо, моя отозвалась потеря.
От страшной находки в груди пустота.
Не Элис, не... Элис. Не верю. Не верю!
Я был оглушен, был по-страшному пуст,
Кид взял на себя бремя горьких прощаний.
И в доме друзей, где нашли мы приют,
Меж нами беда и стеною молчанье.
В тот дом, где друзья предоставили кров,
Мы ждали его, и явился он скоро.
Наш местный шериф был задумчив, суров,
С тяжелым пришел непростым разговором.
И пусть прогоняли, подслушать я смог:
«Здесь случай не первый, ты сам понимаешь...
Бандиты... Грабители... Точно, поджог...
Да разве их сыщешь... Да разве поймаешь?» —
«Мы знаем причину, шериф, вот ответ.
Поджоги — и землю скупает Рой Санчес». —
«Хей, Кид, не дури! Доказательства нет,
Лишь то, что продать предлагали вам ранчо.
У Санчеса деньги и связи, и он
Из тех, кто весьма и весьма уважаем.
Не вздумай, сынок, раз преступишь закон —
Обратной дороги не будет за краем».
В ответ Кид ему указал тут же дверь:
«Я знаю убийцу, закон мне не важен».
Смеялся смертельно пораненный зверь,
И смех его был до безумия страшен.
А после ко мне он пришел в поздний час
И долго смотрел немигающим взглядом:
«Лерой, я уйду. Это важно. Для нас.
Тебя же отправлю я к старшему брату.
Согласие дал присмотреть за тобой.
Не спорь, нет, тебя не считаю ребенком,
При этом и взять не посмею с собой:
Мой путь на краю по веревочке тонкой.
Ты мне словно брат, славный ты паренек.
Но шанс мой на счастье жестоко утрачен.
Увидимся, если на то скажет Бог.
В руках твоих жизнь. Ну и, все же, удачи!
Семье помогай, не жалей своих сил,
Тебя не чужим, а родным доверяю.
Еще не забудь все, чему я учил.
И главное: мы не сбиваемся в стаи...»
Пропал он, едва брат приехал за мной,
Продал за бесценок сгоревшее ранчо.
Что с Кидом — не знал я с поры самой той.
Но слышал про бойню, в которой пал Санчес.
Был Коди, брат Кида, шерифом и сам,
С женою тайком говорил он о мести.
«Что парень творит! Сохрани небеса...»
С тех пор ни одной мы не слышали вести.
Часть1
С женою шериф провожал меня в путь,
И плакала Рози, едва отпуская.
Он в шутку пенял, чтоб в слезах не тонуть,
И мне говорил, крепко-крепко сжимая:
«Сынок, дай тебя на прощанье обнять...
Хэй, Рози, довольно рыдать без причины.
Всему свое время... Не плачь уже, мать!
Он вырос, смотри: настоящий мужчина!»
Шериф Коди Трейс как отец был второй.
И Рози всегда позаботиться рада.
Прощаться не просто, но выбор такой:
Служить, охраняя закон и порядок.
Не зря дать отпор он меня научил
Любому врагу, никогда не сдаваться.
На север Техаса на службу я был
Отправлен, едва лишь исполнилось двадцать.
Помощник шерифа, на замше звезда
Так гордо сияла, заняв свое место.
Лишь что-то кольнуло. Я ехал туда,
Где всех потерял, где прошло мое детство.
Простой городок, невелик, небогат,
Хотя и подрос за прошедшие годы.
Церквушка и школа, а рядом почтамт.
Знакомая местность, родная природа.
Равнины и прерии, к югу — холмы.
А к северу... Вновь всколыхнулось, как раньше.
Там были когда-то так счастливы мы.
Там было когда-то сгоревшее ранчо.
Сам старый шериф здесь встречает меня.
На стол он бумаги бросает не глядя,
Торопится, словно родного, обнять.
Прошло столько лет — мне по-прежнему рады.
«Ну здравствуй. Так значит, вернулся, сынок?
Сам вызвался, или направила служба?
Сказать все как есть: наш родной городок
Теперь неспокоен. Помощник мне нужен.
А вырос-то как: не узнал бы, когда
Не с самого детства... Прости старика ты.
У нас, в Сьете-Лунасе, бродит беда.
В Техасе повсюду орудуют банды.
Грабители, звери, убийцы. Они
На все ради легкой наживы готовы.
Тревожные в городе выдались дни,
Бандиты "порядок" устроили новый.
Здесь люди просты: с земледельцем ковбой,
Совсем не ганфайтеры и горожане.
Закон защищать — дело наше с тобой.
Лишь пара ребят добровольцами с нами.
Мне жаль одного: ты так молод, Лерой.
Тебе жить да жить, а не лезть бы под пули.
Да мне самому бы уйти на покой,
Но только дороже покой этих улиц.
Все ради него, понимаешь, сынок?»
«Да, я понимаю», — ответом срывалось.
Знакомые чувства: ответственность, долг.
Слова его в сердце моем отозвались.
Ведь с тем не поспоришь: порядок, закон —
Вот то, что меня уважать научили.
Насколько ни будет противник силен,
Найдется у нас, чем ответить той силе.
На страже стоят двое сильных мужчин,
И пусть первый стар, а второй слишком молод.
Закон и порядок — слова эти им
Совсем не пусты, доказать дайте повод.
Бесчинствует банда, гуляет пока,
Но им никуда от расплаты не деться.
Есть кольт, шесть зарядов. Не дрогнет рука,
Не дрогнет и смелое, верное сердце.
За дело мы рьяно взялись с первых дней
И были готовы к любым испытаньям.
По счастью, нашлась пара крепких парней,
Готовых ублюдкам противиться с нами.
Закон утверждали мы крепкой рукой
И мелкую шваль призывали к порядку.
Настал в Сьете-Лунасе хрупкий покой,
Но вести недобрые слышали с тракта
Нередко. Бандиты, беда этих лет,
В Техасе негласной войной наступают.
И счета уже ограблениям нет,
И пролитой крови они не считают.
"Отчаянных" банда у всех на слуху,
Их мерзкие "подвиги" жаждут отмщенья.
Сказать если правду мне, как на духу:
Зверье никогда не заслужит прощенья.
Портреты повсюду развешаны их,
Уже наизусть изучили приметы
Мои горожане. Да, все же мои:
И город, и люди. Стоять мне на этом.
А люди сильней здесь, чем скажешь на вид.
Хотя не стрелки, но не станут сдаваться
Так просто... Вот если бы рядом был Кид...
Но нет. И пусть мне самому только двадцать,
Я буду держаться, стоять до конца.
Еще докажу, что из той сделан стали,
Приемного вырос достойным отца
И Кида — мужчин, что так много мне дали.
Проклятые лица, им жалости нет:
Старик ли, ребенок, простой горожанин.
Им тоже пощады не ждать. Но портрет
Покоя один ни на миг не давал мне.
Среди прочих лиц не узнаешь тотчас:
Он шейным платком прикрывал половину
Лица. Но знакомое в прищуре глаз,
И шрам у виска довершает картину.
Да мало ли можно увидеть таких?
И жизнь им отметки сполна оставляет.
Нет, только не Кид. Это все про других,
Мой брат, мой герой — не зверюга из стаи.
И все же шерифу вопрос я задал.
«Эх, парень, да что уж спустя эти лета... —
Старик отвечал, вдруг глаза отведя. —
Нечисто все было в истории этой.
И вышло все скверно... Ты вырос, Лерой.
Как есть все скажу: не объявлен он в розыск.
Теперь говорю, как с мужчиной, с тобой.
Был Санчес убит, не пустые угрозы
О мести слова. Киду я говорил,
Чтоб жизнь свою сам под откос не направил.
Без толку. Так сильно он Элис любил,
Что выгорел сам, до конца. И без правил,
Без норм и законов он шел напролом.
Вела его месть. Не имело значенья,
Как жить ему дальше, что будет потом
И как отвечать за свое преступленье.
Безжалостным мстителем Санчес убит,
Был дом его тоже пожаром охвачен.
Два тела нашли обгоревших... И Кид
Опознан одним, а вторым — сам Рой Санчес.
Вот так все случилось... Поверь мне, сынок,
Был Кид твой непрост, был неплох, но отчаян.
Когда бы его удержать только мог...»
И старый шериф головою качает.
Оглушенный, слушал его как во сне.
Давно это было. Мы даже не знали...
Возможно ли, что не сказали лишь мне?
Возможно ли то, что нарочно скрывали?
Кому пожелаешь подобной судьбы?
От памяти больно, от горьких известий.
Обманут напрасно тем сходством я был,
Мой Кид не бандит. Но отравлен был местью.
Двуострый клинок — ядовитая месть.
Такого конца и представить не мог бы.
И все же, чрез горе и годы, он здесь,
Он все еще в сердце. «Не он, слава Богу...»
Часть2
Так время промчалось: полгода как миг.
Бандитов прижали совсем мы неплохо.
И к людям, и к жизни я быстро привык,
Не ждал от судьбы никакого подвоха.
Не думал, что буду совсем без ума,
Да этим и счастлив, и с первого взгляда.
Судьба как-то раз заявилась сама,
Ворвалась в участок безумным торнадо,
Стремительным, дерзким. Агатовых глаз
Пророчили искры грозу и ненастье...
Я вспомнил, сегодня пришел дилижанс,
На нем в Сьете-Лунас приехало счастье.
И быстрая речь, и стремительный шаг,
И огненный взор мексиканки горячей —
Попало все в цель. Я застыл не дыша,
Как глупый юнец, восхищенья не пряча.
Шериф, где же вы? (Про себя: «Старый пень,
То прячется, то отговорки и мифы!»)
«Я к вашим услугам. Хей, мисс, добрый день.
Лерой, ваш слуга и помощник шерифа». —
«Амалия Санчес», — и смотрит насквозь,
Прошив, испытав, рассмотрев и измерив.
А слышится что-то другое, всерьез.
«Амалия Трейс». От любви я дурею.
«Шерифа здесь нет», — на вопрос, как в бреду,
С блаженной, должно быть, улыбкой ответил.
Она рассмеялась, сказав: «Подожду.
Тем более, если помощник приветлив».
В тот миг осознал, что пропал навсегда
И в жгучих глазах потерялся навеки,
Что все-таки это бывает, когда
Есть в мире огромном лишь два человека.
Вернулся шериф. (Черт его побери,
Не мог задержаться еще на немного!)
«Мисс Санчес, какой же приятный сюрприз!
Лерой, отдохнуть нужно леди с дороги».
Моя мексиканка, прищурив глаза,
Тотчас устремилась ответом в атаку.
А я любовался, не знал, что сказать,
И, верно, прослушал словесную "драку".
«Шериф, я вернусь. До свиданья, Лерой!» —
Кивнув на прощанье, она удалилась.
Шеф, странно взглянув, подшутил надо мной:
«Сынок, ты хоть слышал, о чем говорили?»
И после продолжил: «Дурного в том нет.
Тебя не виню. Сам когда-то был молод.
И детям держать за отцов их ответ
Не стоит... Судьба, если свел вас сам город.
Давно все минуло, тому столько лет,
Как Санчеса нет, как не стало и Кида.
Преград между вами, поверь, вовсе нет.
Стеною не станут былые обиды».
Слова старика огорчили меня.
Амалия Санчес. Она — дочь убийцы?
Я слушал. И слышал. Не мог лишь принять.
Как это возможно? Как с этим смириться?
Как встретиться с нею теперь? Как смотреть
В глаза, покорившие сердце однажды?
И как ей сказать: расставание — смерть,
Возможно ли, прошлое правда не важно?
Мы встретились утром другого же дня,
Стеной между нами молчание стало.
Пытливо взглянула она на меня,
«Трейс... — тихо сказала. — Лерой, con mil diablos!
Я рада, что здесь вас сегодня нашла,
Всего пару слов, вы позволите с вами?
Я здесь ненадолго, всего лишь дела.
И скоро уеду. Не будем врагами?
Мы оба случайные жертвы судьбы
Родных, что запутались в алчности, в мести.
Но сами решаем, чем жить и кем быть:
Прервать этот круг сможем мы только вместе.
Не стоит всю жизнь лишь жалеть о былом,
Пусть даже былое останется с нами...»
И все, отпустило. Не наше. Прошло.
Ничто никогда между нами не встанет.
А я глаз не мог отвести от лица
И думать не мог, что придется прощаться.
Как позже узнал, ей земля от отца
В наследство досталась, и с нею две шахты.
Все так изменилось. Настал новый век,
Техас оказался на недра богатым,
И черное золото — жгучую нефть —
Искали, где были лишь ранчо когда-то.
Дела шли по-разному, ради того
Она в Сьете-Лунас порой приезжала.
Вот так и теперь — две недели всего.
А это так мало, немыслимо мало.
Слова с ней легки, и легка тишина,
И кажется, даже без слов понимали
Друг друга. И вот рассказала она
О ночи той страшной и полной печали.
Среди темной ночи явился он... Кид.
За местью и болью, за пролитой кровью.
Она там была... Но убийца, бандит,
Им с матерью скрыться той ночью позволил.
Казалось, ничто не могло им помочь.
Убийца, ответив мольбе мексиканки,
Прикрывшей собой онемевшую дочь,
«Начни все сначала...» сказал по-испански.
«Бегите! Он мертв... Остальное — мое...»
Бежали. Огонь разгорался за ними...
Мы вспомнили — вместе, и каждый свое:
Потери и горе, родных и любимых.
Как странно, но это связало сильней,
Чем если бы были мы с детства друзьями.
И больше с тех пор не обмолвились с ней
Ни словом. Но это останется с нами.
За несколько дней оказались родней
Иных, тех, что вместе на долгие годы.
«Лерой, ты ведь будешь скучать обо мне?» —
Амалия в шутку вопрос переводит,
Что отзвуком истины тонко горчит.
А дни пролетели быстрей, чем мгновенья.
И вот накануне шериф говорит,
Что леди обязан дать сопровожденье.
Смеется украдкой, как будто в кулак
Он кашлянул: «Леди к отъезду готова».
Быть может, я просто влюбленный дурак,
Что сам продлевает агонию снова?
Но это — часы и минуты для нас,
Пусть позже нам все же придется расстаться.
Почтовый к отъезду готов дилижанс,
В его полумраке сплетаются пальцы.
Сплетаются пальцы. Негромки слова:
«Приеду в Сочельник...» А сердце подводит,
Срываясь на бег. «Буду ждать Рождества...»
Тактичный курьер тихо "дремлет" напротив.
Иллюзия счастья. Мы здесь не одни,
Но все же вдвоем, и никто не осудит:
Украдкой сплетаются пальцы. Они —
Наш знак самый тайный, что все еще будет.
«Люблю!» — это взгляд, молчаливый залог.
Недаром вернуться ко мне обещала,
Взорвав снова пыль этих серых дорог.
«Empezar de nuevo». Начать все сначала...
А время летит: это счастья закон.
Сменился ландшафт, вместо прерий — кустарник,
Затем проезжаем Голодный каньон.
Вдруг вскриком сигнал подает мой напарник,
Он рядом с возницей сидел наверху.
Еще крик и выстрелы! Это засада!
Та банда "Отчаянных", что на слуху.
Кольт верный — в ладонь! Но Амалия рядом.
Горит лихорадкой огонь ее глаз.
Навеки уснул тот курьер — наш попутчик.
И просит Амалия: «Здесь и сейчас
Клянитесь... живой не достанусь им, лучше...»
Едва успеваю дать клятву в ответ,
Стреляю в окно, не считаю убитых.
Напарник, возница: и их больше нет,
Уже никого. Окружают бандиты.
Безумная стая голодных волков,
Давно потерявших в себе человечье.
А рядом — контрастом — святая любовь,
Амалия, счастье, что не было вечным.
«Хей, парень, остынь! — кто-то крикнул из них. —
Оружие брось, и получишь свободу.
Подумай, готов ли отдать свою жизнь
За грязные деньги богатых уродов?
Нам смысла и нет здесь стреляться с тобой,
Почтовые деньги — вот все, что нам нужно.
Давай, выходи, руки над головой...»
А я, пораженный, его голос слушал.
По разные стороны. С ним мы враги.
Прошло столько лет, но всегда я узнаю.
Нет. Нет! Невозможно! Ведь он же погиб!
Мой Кид — не безумец, не тварь. Не из "стаи".
Горчит его именем на языке
Потеря — ударом. И просит: «Послушай, —
Амалия: — "Пчелка"* не дрогнет в руке,
Мы встретимся в мире другом, самом лучшем.
Все будет как должно. Иди же, Лерой,
И "правду" его ты, возможно, узнаешь.
Мы встретимся снова, возлюбленный мой.
В том мире, где боли и зла не бывает...»
Оставить ее позади, за спиной, —
Не просто мне было на это решиться.
Но Кид, это Кид, прямо передо мной...
А с ним и другие "знакомые" лица.
Я вышел один против них, шестерых.
Не лучше ли было покончить все разом?
Все верно, и нас не оставят в живых,
Но брату в глаза заглянуть я обязан.
Он тоже смотрел: исподлобья, злой волк,
Матерый и хищный, вожак, без сомнений.
Напрасно искал — отыскать я не мог
Хоть тень той любви и добра, сожалений.
Кем был он, я помню. И знаю, кем стал.
Напрасно ищу то, былое, во взгляде.
Но в нем лишь одна обреченная сталь.
И быстрый пробег по пятерке, что рядом.
В руках без оружия я выходил,
А в правой руке саквояж был почтовый.
Смотрел. Узнавал. И затем попросил
У Кида... у брата последнее слово.
Тебя не узнать... Нет, не то, не узнать
Не смог бы... — «Эй, брат, расскажи, теперь кто ты?
Скажи, как так вышло? И стоит цена?
Ведь мы не из тех, кто...» Вмиг вскинуты кольты.
Мгновенно, едва успеваю за ним,
Стреляем на скорость, мы оба, мы с Кидом.
И несколько выстрелов, словно один,
Слились... Были пятеро сразу убиты.
Понять не успели, да кто здесь поймет,
Застыли гримасами мертвые лица.
Он спас нас... Но годы... И банда... Вот черт!
Стал зверем мой брат. Он грабитель, убийца.
Звериная стая, что хочет — возьмет,
Они убивали, жестоко и многих...
И в голову Киду направлен мой кольт,
А оба его — смотрят в землю дороги.
«Прости, я не сдамся, — сказал в свой черед,
И тяжкой печатью застыла усталость. —
Ну что же ты медлишь, смелее, вперед.
Мне нечего больше терять оказалось
Давно. Все напрасно, забыть бы о ней...
Стреляй. Я не сдамся. Да что же с тобою?
Но я не отвечу. В душе и моей
Осталось по-прежнему что-то святое...»
Последняя пуля — и пуст барабан,
Но нет, еще здесь, своего ждет решенья.
Закон и порядок недаром нам дан,
И каждый ответит за все преступленья.
«Живым или мертвым» — мне долг говорит.
А сердце лишь с разумом спорит до крика:
Ведь это же он, здесь, живой, это Кид.
Написана хитро моей жизни книга.
Мгновенья водой утекают. Еще
Хотя бы минуту, но это напрасно.
А сзади шаги, и рука — на плечо,
И сказана фраза, не мне, по-испански...
Эпилог
Пожалуй, закончим, ребята, теперь.
Да разве еще непонятно вам что-то?
Когда человек ты, не дикий ты зверь,
То любишь, храня в своем сердце заботу.
Хотите узнать, отпустил ли в тот раз
Я Кида иль нет, и что дальше с ним стало?
Услышит Амалия этот рассказ,
И всем нам троим не покажется мало.
История ведь не о том, что "Лерой"
Решал, сердце, долг ли, веление века.
Хочу научить вас остаться собой,
В любых обстоятельствах быть человеком.
Не знает никто, что вас ждет впереди,
К чему приведет и что жизнь ваша сложит.
Но раз оступился, то силы найди
Вернуть себя — лучшее, что сделать можешь.
Мои сыновья, как ни сложится он,
Ваш путь, оставайтесь собой, точно зная
Один, самый главный и важный закон:
Что мы не из тех, кто сбивается в стаи.
Еще, вижу, вам интересен итог
И эта последняя фраза-загадка?
Зовет нас mama, остывает пирог...
Она ведь всегда попадает в десятку,
Не только стреляя. И словом своим.
Надежней, поверьте, не знал я причала.
Непросто порой нам бывало двоим,
И только поддержка друг друга спасала.
Спасла и тогда, в чем сомнения нет.
Был прав, ошибался ль, она, помогая,
Опорой была все четырнадцать лет...
И с нею вдвоем мы нечасто читаем
Короткие письма в родной тишине.
Потрепаны долгой дорогой конверты.
«Техас. Сьете-Лунас». Обратного нет
Там адреса. Значит, не будет ответа.
«Здесь снова дожди...», «Наступила зима...»
Хотите вы знать, что она мне сказала?
Недаром с тех пор от нее без ума.
Empezar de nuevo. «Начать все сначала...»