1606. НЕЧИСТЫЙ В САНДОМИРЕ
Пьеса
Действие происходит в России и в Европе во время Смуты в начале 17 века.
Действующие лица:
Федор Никитич Романов, Филарет – боярин
Марфа Ивановна – жена Филарета
Михаил Федорович Романов – сын Филарета, царь
Борис Салтыков – племянник Романовых, придворный
Петр Никитич Шереметев – боярин, племянник царицы Елены Шереметевой, жены Ивана Ивановича, сын убитого Грозным Никиты Шереметева
Василий Шуйский - боярин, царь
Марфа, инокиня (Мария Нагая) Вознесенского монастыря московского Кремля – мать убитого царевича Димитрия
Монашки московского кремлевского Вознесенского монастыря
Федор Плещеев – псковский дворянин, палач
Иван Исаевич Болотников – дворянин, руководитель гражданской войны 1606-1607 годов в России
Иван Михайлович Воротынский – князь
Андрей Нагой – дядя убитого царевича Димитрия
Феодосий – архиепископ архангельский
Следователь в пыточной московского Кремля
Конрад Буссов – немецкий протестант, писатель, эмигрант в России при Борисе Годунове, участник Смуты
Альбрехт Гогенцоллерн – маркграф Бранденбургский, герцог Пруссии
Иоахим Фридрих Гогенцоллерн – регент при больном герцоге Пруссии Альбрехте Фридрихе, сыне Альбрехта Гогенцоллерна
Советник первый прусский – в замке Тапиау, затем в Берлине
Советник второй прусский – в замке Тапиау, затем в Берлине
Мартин Лютер – богослов, лидер протестантского движения в Европе
Иоганн Третий Сигизмунд - курфюрст, прусский герцог, сын Иоахима Фридриха, муж Анны, дочери больного герцога Альбрехта Фридриха
Георг Вильгельм – сын Иоганна Третьего Сигизмунда и Анны, законный герцог Пруссии с 1619 года
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Сцена первая.
1544 год. Кенигсберг. Замок Тапиау. В самом большом зале, куда обычно прибывают послы других государств, находятся только два человека - герцог Пруссии Альбрехт Бранденбург-Ансбахский Гогенцоллерн и христианский богослов, инициатор реформации, саксонец Мартин Лютер.
Альбрехт:
Профессор, двадцать лет спустя
Мы можем подвести итоги
Моей работы,
Которую вы завещали мне,
Чтобы она перевернула
Страницу той истории,
Которую назвать бы нужно
Игом Польши
Над Пруссией.
Лютер:
Но она, мой друг,
Увы, еще читается,
Хотя вы сделали так много!
Тевтонский орден
Превратили в государство,
И не войной,
Всего лишь – убежденьем!
Альбрехт:
Война была:
Тевтонский орден с Польшей
Дрались не на живо,
А на смерть
За Пруссию.
И сколько б это продолжалось –
Лишь Богу одному известно,
Но я остановил
Жестокое кровопролитье,
Я уничтожил орден,
Освободив себя
От должности великого магистра
И следом написал открытое
Письмо всем рыцарям,
Открыв глаза им
На безумные распутства
Монахов,
И предложил взамен
Обета изжившего себя
Безбрачья
Обычную супружескую верность
И целомудрие в венчанье.
Вот что дало спасенье!
Но, знаете, признаюсь
Честно,
Мне помогла поддержка
Дяди.
Наш Сигизмунд Второй Август
Обиделся на Рим,
Который вдруг с Московией
Решил дружить.
Сначала-то хотел дружить
С Москвой сам
Сигизмунд
И сватал
Царю Ивану
Свою сестру Екатерину,
Но безуспешно.
Тем временем московские
Послы
В Рим зачастили.
Лютер:
Да, я читал Чентурионе,
Он Дмитрия Герасимова,
Посла московского в Италии,
Знал хорошо,
В Рим из Москвы они
Прибыли вместе.
Венецианец Рамузио
Издал его записки.
В Венеции дож
Андреа Гритти
В своем дворце
В восторге был от
Русских соболей,
И целый год почти
Герасимов гостил в Венеции.
Затем отправился он
В Краков, к Сигизмунду.
Альбрехт:
Однако тот был в Пруссии,
И русскому послу
Пришлось отправиться к нему
В Мариенбург, владенье Ордена
Когда-то, а тогда – уже он
Польским был.
Король был рад визиту
Московита,
Он жаждал перемирия с Москвой.
Но римское гостеприимство
Далекому послу
Его обидело смертельно.
И вот, представьте,
Чтоб досадить Клименту,
Медичи,
Мой дядя разрешил нам
Протестанство!
Климент Седьмой
Был вне себя от гнева,
А Сигизмунд и бровью
Не повел,
Давая реформацию народу
Прусскому!
Удача сама шла
В руки мне.
Я, магистр Ордена
Маркграф Бранденбургский
Альбрехт Гогенцоллерн
Сам прежде перешел
В протестантизм,
Затем я уничтожил орден,
А Пруссия заполучила
Его владения и стала
Герцогством наследственным…
Лютер:
Увы, с правами
Светского вассала Польши…
Однако вы так много сделали,
Мой друг для Пруссии!
Упрочили господство
Культуры немцев,
Основа - университет,
Владенье Кенигсберга.
Вы, герцог, создатель
Самой первой страны
В Европе
Протестантской веры,
Строитель нового,
Неведомого государства,
Которому грядут великие деянья!
Альбрехт:
Но вассального, учитель,
Государства!
Для Пруссии нужна свобода,
Как воздух.
А тут еще беда –
Нет у меня наследника.
Лютер:
Молитесь, и Бог услышит.
Не может быть,
Чтобы оставил Пруссию
Господь
Без принца.
Свобода ж Пруссии
Придет,
Когда власть Польши
Упадет
Так, что можно будет
Оторваться от нее,
Как от гнилого корня
Свежему ростку.
Для этого лишь нужно,
Чтоб Польша воевала,
Неважно, с кем,
А важно, чтобы долго
И изнурила так себя,
До степени такой,
Что Пруссию сама бы
Отпустила,
И тогда покой
Увидит государство протестантов.
Ищите ей врагов,
Ищите искушений,
Соблазнов,
И вот увидите,
Как ваша госпожа
Сама вассалом станет.
Сцена вторая.
1568 год. Тот же огромный зал, но заполненный прусскими высшими советниками - обератами. На троне – пятнадцатилетний сын герцога Альбрехта.
Первый советник:
Сегодня мы лишились государя
И госпожи –
Они скончались в один день
И встали перед Богом вместе.
Сегодня наш правитель –
Единовластный
Альбрехт Фридрих.
Второй советник:
Через год он принесет
Присягу в Люблине
На верность Польше
И ее короне.
Таков закон.
Придворные, кланяясь, медленно выходят из зала. Через некоторое время слуги под руки выводят нового правителя Пруссии в его покои.
Первый советник:
Насколько хватит
Нашего спектакля?
Наследник болен,
Не способен править.
Ведь это станет очевидно
Скоро.
Что будем делать?
Второй советник:
Так сразу не проявится
Ужасная болезнь,
Его безумие имеет рамки,
А герцог образован,
Владеет польским языком,
И даже Польша
Хотела видеть королем
Альбрехта-младшего-
Как родственника Ягеллона.
Мы ограничим герцога
В передвиженьи,
Поселим
В удаленном замке,
Женим!
И Бог подарит Пруссии
Здорового наследника,
Быть может…
Сцена третья.
1603 год. Там же. Большой зал наполнен придворными Прусского герцогства.
Первый советник:
Сигизмунд Третий шлет
Посланье –
Троюродного брата Альбрехта,
Иоахима Фридриха
Из Бранденбурга
Теперь он назначает регентом.
И если не родится принц
У герцога,
То Пруссия окажется
В составе Польши,
И прекратит свое
Существованье
Надежда наша на свободу!
Иоахим Фридрих (уже сидя на троне):
Вы что, забыли,
Что у меня есть сын,
Его супруга – дочь Альбрехта,
И Анна родила мне внука,
Который также – внук Альбрехта.
Наследственное право
На Пруссию теперь –
У Бранденбурга.
А Польша получила от меня
Солидный взнос,
Который она направит
На войну с Россией.
Там наши люди
Прусской крови
Уже готовят нового царя,
Которого признает Польша
И даст сраженье за него такое,
Что содрогнется мир.
Первый советник:
А хватит только наших
Денег на столь большое
Предприятье?
Иоахим Фридрих:
Польские магнаты
Полны соблазна
Овладеть Россией,
Венеция готова заплатить
За русского царя,
Который объявит Турции
Войну,
Ей Турция – поперек горла,
Она ее торговлю душит,
Венеция и спит и видит,
Чтоб кто-то потрепал османов…
И Рим, и Франция
Не будут в стороне,
Они – за нами.
В России всех наследников
Поубивали,
Из Польши убежал Анжуйский,
Венеция совсем слаба,
Что не по нраву Риму…
Вот-вот начнется
Мировая смута,
В которой все ослабнут,
Истощатся,
И Пруссия свободу обретет
С наследниками -
Сигизмундом и Вильгельмом,
Детьми и Пруссии и Бранденбурга!
Не идиоты ж мы – младенцев убивать,
Которые назначены для трона!
Второй советник:
Наш человек прислал
Секретное письмо
Из Сандомира.
Там паны
Собирают войско
Для вдруг ожившего
Наследника царя Ивана
Димитрия.
Хоть обликом он, говорят,
Ужасен,
Но умен
И прелестями польки
Опьянен,
Он женится на деве
Из разорившейся семьи-
Марине Мнишек.
За право царства на Руси
Она подарит
В краковском костеле
Девичью честь и честь семьи
Высокородных панов
Нечистому из-под земли.
Иоахим Фридрих:
Хорошую принес ты весть.
Когда поход на Русь?
Второй советник:
Уже пошли, да вот –
Увы -
Отряды не осилили паны
И станут войско собирать
Лишь словом сатаны:
Казачья рать пойдет
За самозванцем,
Прельщенная его
Прелестными листами,
Которые готовили
В Путивле
Противники Бориса.
Там с двух сторон беда:
И Сигизмунд,
И русский сатана.
Да и от голода там люди
Озверели
И потому осатанели,
Готовые признать царем
Хоть черта,
Но лишь бы перебить
Бояр московских,
Не давших хлеба им
Все три голодных года.
Когда там матери варили
Детей в котлах,
А стариков в болота
Изгоняли,
Чтоб там издохли сами,
Когда разбойниками
Стали
Полны все дороги -
Борис же не дал
Подданным подмоги,
Хотя старался
Во дворце придумать
Путь к спасенью,
Но злое провиденье
Накрыло смертью Русь.
Народ запомнил это
И он пойдет
За самозванцем
Не то что с ружьями –
С дубьем!
Иоахим Фридрих:
Какая страшная картина,
Но мы ведь тоже
Пережили
За века немало.
Теперь нам надо
Думать о себе
И о своей стране.
И пусть нечистый этот
Нам поможет!
Хотя, возможно,
Он не знает,
За что отправился
На бой.
Но он ослабит
Русь и Польшу,
А из Москвы,
Коль сядет на престол,
С мечом поскачет
На османов.
Мы в это время
Отдаляться станем
От Польши,
Мы выполним задачу нашу,
Мы государство обретем!
Король Сигизмунд
Мне запретил
Без личного его решенья
Въезжать в мои же
Прусские владенья.
Мы стерпим это униженье,
Посмотрим же,
Как будет падать
Польша!
Пусть бьет сильнее
Мечом с плеча
Короткая рука
Нечистого из Сандомира
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
Сцена первая
1606 год. Углич. Ночь. Луна освещает кладбище рядом с дворцовым храмом в честь Преображения Господня. Видна часовня, а вокруг нее маленькие детские могилки. Посреди детского кладбища в нерешительности стоят митрополит Федор Никитич Романов, архиепископ астраханский Феодосий, князь Иван Михайлович Воротынский.
Воротынский:
Куда идти?
Нечистый ногу сломит…
Феодосий:
Ты бородой-то не тряси,
А знай себе, ищи
Могилку!
Воротынский:
Попробуй-ка, найди,
Ишь, прыткий
Ты рясою мести
Ночной погост,
Здесь окромя Нагих
И леший не пройдет…
Феодосий:
Да где ж Нагие?
Где Шереметьев?
Воротынский:
А клад, небось, копают,
Вот жди их до рассвета…
Филарет:
Да будет вам брехать,
Почем и зря,
По делу отлучились
Воротынский (в сторону):
Да, такая ваша вся родня
Нароет,
Где и черт сокроет!
Феодосий:
Тихо: Вон они идут!
Воротынский:
А я же говорил:
Мешок несут.
Видать, удачно…
Тащи теперь
Нагих утайки
Из серебра да злата
Шайки,
А мне не по плечу лопата!
Подходят братья Нагие и Петр Никитич Шереметьев. Осторожно опускают на землю тяжелый мешок. Воротынский и Феодосий идут им навстречу, и только Филарет стоит в стороне, смотрит на небо и крестится.
Андрей Нагой, обращаясь к Романову:
Все сделано,
Как велено,
Уплачена деньга,
Есть малая забота –
Гроб…
Филарет:
Тряпье-то прикупил?
Иль голышом
Положишь
В домовину?
Андрей Нагой:
Я прикупал тряпье,
Мальчонку ж выкупил
Твой братец,
Шереметьев.
У стрельца…
Не то он сын ему,
Не то – приблудный,
А, может, то и се,
Как посмотреть,
Однако бил мальчонку
Он нещадно в кабаке
И выгонял в кромешну ночь
К нечистым.
А тут и мы поспели,
Мальчоночку пригрели…
Филарет:
Да ты и сам пображничал-
Хорош, при нашем деле!
Шереметьев:
А чем ты, Федор, недоволен?
По трезвости уж сам бы шел,
А мы бы посмотрели…
Без чарки кто бы сговорился
С таким папашей.
Феодосий (бросается к мешку и, рассмотрев его содержимое, падает на землю):
Зарезали мальчишку!
О Господи,
Не выйти нам с кладбища,
Нас Бог убьет прям тут,
Испепелит огнем,
Мечом нас искромсает,
И поделом
Нам, грешникам,
Я прямо здесь
В ад опускаюсь!
Филарет (не слушая):
Я думаю – к часовне
Нам идти,
В ней мощи.
Шереметьев:
Да как пройти?
Вода, колдобины,
Не видел вязче я погоста!
А тут еще мешок нести –
Уже не те года,
Чтобы так тужиться,
Враз пузо надорвешь!
А, знаешь, что
Давай прям тут разроем
Кого-нибудь…
Феодосий крестится. Филарет, вглядываясь в часовню, обращается к Андрею Нагому:
Ты что молчишь,
Будто воды набрамши?
Идем туда – или
Идти не надо?
Коль не надо, так прямо
И скажи,
Кого терзали на Москве
Над кем глумились?
Мой то племянник был-
Расстрига,
Иль твой – царенок Дмитрий?
Признайся ты сейчас,
Как перед Богом!
Нагой:
Да не указ ты мне,
Чтоб исповедаться
Тебе.
Есть дело, вот ищи
Могилу и копай.
Пока день не настал
И люди не сбежались.
Шереметев:
Пойду за домовиной,
Заказана уже
Тут плотнику немому,
Не проболтается.
А заодно, оплакивая
Детку,
Повспоминаю о своем –
О том, как царственная тетка,
Жена царевича Ивана,
Прекрасная Елена,
Цветочек алый
Шереметев
Ногами был истоптан в прах
Вместе с младенцем,
Что только зачался
В утробе – наследник всей Руси,
А дедом был убит
Во чреве.
За ним погиб отец.
И моего родителя
Никиту
Царь Грозный удавил,
Потом безжизненное тело
Все изрубили на куски
А ноги-руки отнесли
В подарок матушке моей.
Мстил царь
За Ливонскую войну-
Абы кому1
Филарет:
А ты потом пред свадьбой
Грозного с Нагой
Царя намылил в бане…
Небось, хотел зарезать
Государя?
Разбойником ты вырос,
Сирота.
И жизнь оканчиваешь страшно:
Сам горло-то
Мальцу разрезал?
Шереметьев:
Гадай теперь!
Заданье царское
Я выполнил,
Как Шуйский нас просил,
Вот весь ответ тебе,
Хоть горло режь,
Хоть голову совсем отрежь,
А мертвого Димитрия представлю!
Филарет:
Ты что, царю Василию
Служить принялся верно,
Но удивляюсь – почему?
Ведь нашего ты роду,
От Кобылы, от пруссов,
А не Рюрик.
Откуда ж столько прыти
К последнему из Рюриков
На троне?
Шереметев:
А ты зачем Ивану преклонялся?
Он тоже – Рюрик,
Но почему-то породнился
С нами, которые из пруссов?
А сам-то Грозный чьих кровей был,
Знаешь?
А я скажу: татарин, грек,
Литовец, прус – и что от Рюрика осталось?
Сам знаешь, как владеть
Хотел Иван Васильич
Пруссией,
Всех уверяя, что из пруссов он…
Филарет (задумчиво):
Да уж, Европа ужаснулась.
И Пруссию не отдала,
Вот потому
Ливонская война
Свела с ума злодея.
А отыгрался на твоем отце –
Такая же невинная душа.
Но ты, смотрю,
Все Рюриков, знать, почитаешь?
Не ошибиться бы тебе,
Ты знаешь…
Шереметев:
Ты зря меня коришь:
Я Шуйского на троне
Не признал,
Но самозванцев больше
Не хочу
В Москве.
И даже прикинувшегося
Братом мне
Лаврентия,
Которого не родила
Елена,
Иванова жена,
Забитая Иваном Грозным.
Какой бы ни был я
Разбойник,
А дворянин, боярин,
Честь моя и слово-
Останутся при мне.
А ты о чем тут рассуждаешь?
Филарет:
О том лишь,
Как нам выбраться
Из этого гнилого места,
Не утонув в младенческих
Могилах!
Держи мешок покрепче,
Нелегок паренек достался,
Потащим-ка все дружно!
Сцена вторая.
Внутри часовни. Нагие раскапывают могилу царевича Димитрия. Входит Шереметьев, тащит черную домовину.
Шереметьев:
Нашли останки?
Может, зря сгубили
Пацаненка?
А вдруг покоится
Там целый?
Нагой, бросая лопату:
Иди сам посмотри,
Три кости
Только и нашли.
И то неясно, чьи –
Все новыми могилами урыто,
Присмотра не было,
Как будто за щенком.
А сколько лет прошло?
Феодосий:
Пятнадцать уж годков
Минуло
Со времени того злодейства,
А нет покоя мертвецу:
То режут, как свинью
Средь бела дня
И в окруженьи слуг,
То снова оживает он
И кличет нам войну,
Вдругрядь убитый,- оживает
На счет второй,
Теперь опять – мертвец-
Младенец,
И чудо – как живой!
Воистину умом тут
Тронешься…
Филарет:
И Марфе надобно
В который раз его признать!
Феодосий:
Она в уме ли?
Филарет:
Трудно что сказать.
Но редко чья бы мать
В живом уме осталась…
Давайте-ка младенца
Мы переодевать,
А то светает.
Не все ж возиться
Нам с костями,
Пора и отъезжать.
Толпятся перед мешком и вынимают из него убитого мальчика.
Феодосий:
Лицом он светел
И хорош.
Несчастное дитя
Послужишь ты
Великому деянью
И за свои мученья
На небе
Станешь с Дмитрием
Играть…
Нагой:
Ты сбрендил, старый –
Во что играть?
Шереметьев (выхватывая у него из руки орешки, которые он пытается разгрызть):
Вот тремя орешками
И будут забавляться
На небе
Два святых.
Возрадуемся ж, братья…
Переодевают ребенка в новое платье и укладывают в домовину.
Филарет:
Ну что ж, отправимся
В Москву,
Покажем светлый милый лик
Ребенка,
Как будто он вчера
Орешками играл
И в ручку их зажал,
Утешим весь народ
Раскрывшимся обманом
С самозванцем,
И случай этот
Мы закончим!
Шереметев:
Навсегда ли?
ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ
Сцена первая.
Монастырская келья. На кровати сидит, раскачиваясь, инокиня Марфа. Вдруг вскакивает и тихо, озираясь, говорит:
Ребеночек плачет!
Начинает метаться по келье, прижав руки к груди:
Я слышу, как пищит младенец,
Его бы покормить
И покачать
На мамкиных коленях,
От молока мне грудь освободить,
Ох, как болит,
Что моченьки мне нет
Уже семнадцать лет!
Отняли, унесли-
Злодеи!
Отдайте мне дитя-
И поскорее!
Все, все сюда,
Орет ребенок,
А нянькам дела нет,
Конечно, как всегда –
То завтрак, то обед,
Все жрут и не нажрутся,
Несчастное ж дитя
Страдает в колыбели.
Злодеи вы, злодеи!
Сама найду и отогрею…
Входит монахиня, пытается усадить Марфу на кровать.
Монахиня:
Опомнись, матушка!
Какие тут ребяты!
То кошка принесла котят
Вчера,
Пищат, прокляты,
И надо б утопить,
Да сторож где-то бродит,
Все недосуг ему.
Марфа (вырывается и бежит из кельи). За дверью слышен ее крик и громкое мяуканье кошки, писк котят. Марфа возвращается в келью и несет у груди слепого котенка.
Марфа:
Ну вот, я говорила-
Кричит голодное дитя,
А вам не жалко.
Садится на кровать и гладит котенка. Потом начинает расстегивать платье на груди. Монахиня хватает ее за руки, пытается отнять котенка. Происходит борьба. Котенок, наконец, выпадает из рук Марфы, он задушен.
Марфа ( с ужасом):
Ну вот, и этого убили,
Которого по счету?
А был бы царь…
Монахиня ( ворчливо, подбирая котенка):
Да был уже…
Марфа:
А где сейчас?
Монахиня:
На дудочке играет…
Марфа:
А почему не слышу?
Монахиня:
Так очень далеко,
Отсюда не видать
И не слыхать,
Кому дудит –
Святым угодникам
Или нечистым в Сандомире…
Входит вторая монахиня:
Ах, что же ты, сестра,
Не усмотрела,
Куда глаза твои глядели,
Ведь руки у нее в крови,
А ей идти к народу
(шепчет)
Младенца привезли!
Первая монахиня:
Вот незадача –
У кошки отняла котенка.
Хотела грудь ему давать,
Как ребятенку!
Уж еле отняла,
Ты подними, сестра,
Там падаль
И унеси скорей,
А я ей дам питье,
Оно ее
Тотчас же успокоит,
И кровь я с рук ее обмою
И обвяжу платами.
Да надо обряжать –
К народу ей идти
С царем и патриархом
Младенца опознать-
Такое торжество –
На всю Москву!
Святое дело…
Сцена вторая
Москва гудит колоколами, а за городом толпа народа встречает скорбный и торжественный обоз, который доставил из Углича мощи убитого царевича Димитрия. На самом высоком месте - царь Василий Шуйский и его придворные. Среди них, впереди – инокиня Марфа. Она неподвижно стоит в ожидании, словно черная статуя.
Шуйский (подзывает монахиню, сопровождающую Марфу):
Ну как она?
Хоть что-то соображает?
Уж больно замерла на месте,
Будто камень.
Не вышло бы чего…
Монахиня:
Она турецкое лекарство
Приняла,
Теперь спокойна,
А лучше бы сказать –
Как будто занемела
Каждой жилкой,
Не будет беспокойства никакого.
Шуйский:
Смотри же,
Будь поближе,
Чуть что –
Держи ее
Покрепче.
Монахиня:
Не беспокойтесь, государь,
Что-то, а это я умею…
Толпа расступается, пропуская обоз. Карета с гробом медленно приближается к тому месту, где расположился Шуйский и его свита. Рядом с гробом медленно идут Филарет, Шереметьев, братья Нагие, Феодосий, Воротынский. Карета останавливается. Гроб вынимают и ставят на приготовленный постамент. Филарет и Феодосий снимают крышку. Монахини под руки подводят к гробу Марфу. Та минуту разглядывает лицо мальчика, поворачивается и уходит. Сопровождающие ее монахини крепко держат ее под руки. Шуйский мелко-мелко крестится и сам подходит к гробу, разглядывает покойного. За ним к гробу наклоняются бояре. По толпе проносится возглас:
Чудо, чудо, царевич
Будто жив,
И ладан испускает домовина,
А не тлен!
На горлышке кровава рана,
А в ручке детская забава-
Лесной орех,
Как будто что с куста
Его сорвали!
Какое чудо небеса
Нам даровали!
Святой младенец
В гробе перед нами!
Шуйский (отпрянув от гроба) обращается к народу:
Народ наш православный!
Ты видишь истину –
Вот настоящий Дмитрий,
И кто бы ни явился
Следом,
Хоть вторый, хоть десятый,
Он будет самозванец,
Не более того.
А чтобы помнили
Об умершем младенце,
Наследнике престола
Бывшем,
Мы отнесем святые мощи
В Архангельский собор,
Там раке поклониться
Сможет каждый,
Чтоб память не отшибло
Искушением
Пришельцев самозваных!
По всей Руси
Разослано посланье
Покаянное
От Марфы, инокини,
Которая, убита горем,
Признала сыном
Бродягу неизвестного
Происхожденья.
На том аминь!
Шереметьев (отойдя подальше от гроба) обращается к Филарету:
Ты слышал, братец,
Как Шуйский обошел тебя
На вороных
И Гермогена пастырем поставил,
А ведь тебя он в патриархи
Метил,
Да передумал, иудова душа,
Пока мы в Угличе
На кладбище возились.
И вот вам – благодарность…
Филарет:
Ну что ж,
Царю виднее,
Я сразу после торжества
И поставленья Гермогена
Отбуду на кафедру свою
В Ростов Великий.
Шереметьев:
А все-таки племянник был
К тебе куда щедрее.
Конечно, Отрепьевы-
Родня Романовым,
При Дмитрии Иваныче
Ты далеко пошел бы…
Но я Мстиславского на троне
Вижу,
На сестрах мы женаты,
На Нагих,
И не могу я искушенье
Пересилить
И свояку хочу помочь
Возвыситься.
Филарет (нахмурившись):
Так это заговор и бунт опять?
Прознает Шуйский
Про твои проказы,
Задушит где-нибудь
В темнице.
Прощай, брат…
Может, ты и прав?
А мне Господь
Указывает путь
В Ростов-Великий.
Сцена четвертая
1606 год. Пыточная камера московского Кремля. Следователь допрашивает Петра Никитича Шереметьева.
Следователь:
Напрасно ты, боярин
Упрямишься,
Вины признать не хочешь.
Вина-то тяжела –
Измена!
Ты бунт готовил
Против государя
А свояка, Мстиславского,
Хотел на трон поставить
И с этой целью
Общество сбирал,
Противящееся государю.
А у него две дочки
И, Бог даст,
Будет и сыночек –
Наследничек законный…
Шереметев ( в сторону)
Дай-то Бог,
Чтоб эти дочки
Да прожили хоть до годочка…
(Следователю):
Стар уж батюшка
Наш царь,
Превеликий государь,
Хватит времечка ему,
Обрюхатить…
Следователь:
Цыц ты, не губи себя,
И Мстиславский ведь немолод,
Нет детишек у него
Смысла нет ему на троне
Протирать парчу зазря,
Да в отказ пошел
Свояк твой,
Он не хочет быть царем,
Понапрасну ты хлопочешь,
Только смерть себе
Пророчишь.
Шереметьев:
Как же так – вдруг отказался?
А еще после Ивана,
Только Грозный отошел,
Пентархия заседала,
На угрозу указала -
На мальчонку Дмитрия,
Порождения Нагих.
«Нам не надобно исчадья
Во седьмом венчаньи,
Как его Иван отец,
Очень страшный
Молодец!»
В пентархии были
Шуйский, Бельский
И Мстиславский,
Годунов и Юрьев-старший,
Филарету передавший
Притязания на трон.
Все хотели быть царями…
Следователь (задумчиво):
Ну и что, и трое стали:
Годунов, мальчонка шустрый
Толстобокий, разнорукий,
А теперь на троне Шуйский…
Шереметев:
Кто еще остался?
Следователь:
Мутишь
Темную водицу,
Только больше не напиться
Двум оставшимся:
Филарет в Ростове служит
А с Мстиславским сел ты в лужу.
Но, однако, добр наш Шуйский,
Он тебя во Псков ссылает
Воеводой.
Тем от гибели спасает.
ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЕРТОЕ
Сцена первая
1607 год. Келья в монастыре тульского кремля, занятым войском Болотникова. За столом сидит Конрад Буссов и при свете свечи пишет свои мемуары.
Буссов:
Какая смута на Руси!
Рука дрожит и
Падает перо,
Не в силах ужас
И страданье
Народа русского изобразить.
Виной всему – Борис!
Взошел на царство,
Возомнил себя царем,
Мы для него –
Особенно Масса,
Писец лукавый,
Да и я,
На Федора излили
Потоки желчи,
В истории оставив
Дураком.
Не Федор был дурак,
А Годунов,
Не тем путем пошел,
Не разглядел прямой дороги
Когда б одна и, может,
Малая война
Дала всем, что хотят.
А так пришлось
Придумывать ходы,
Царей искать
Из самозванцев…
Какие горькие плоды
Гниют сегодня на Руси
Из-за Борисовой немочи!
Что значит – посадить
На трон безродного
Слугу царя:
Традиции разрушить,
А с ними – государство.
Царь Федор был велик
Уж тем, что церковь
Спас, как Византия пала
И православье там
Упало
От янычарского меча.
Но Федор подхватил
К себе на Русь
Останки византийского
Величья:
В Москве сел патриарх,
Центр православья
Стала Русь.
И что Борис?
Едва пришла царя
Кончина,
Он все разрушил,
Меня, к примеру,
Не послушал,
Когда я предложил
Отдать ему Мариенбург
И Нарву!
То было в 1601-м,
Когда служил я интендантом
У шведов, отнявших
Эти города у Польши,
Принадлежавших пруссам.
Конечно, у меня, у прусса,
Тогда был личный интерес
Втянуть в войну Россию
С Польшей и с Швецией
Одновременно.
И было бы отличье от Смуты
То, что бой бы вел
Законный русский царь
За интерес Руси
В Балтийском море.
И это вдохновило бы
Народ, который до того
Умел одерживать победы.
Но Борис хотел дружить
С Европой,
Она же не протянула
Ему руку в страшный голод,
Три года потрясавший
Русь и истощивший
Все терпение народа.
Вот тут и наступило время
Смены власти и великого
Раздора.
Европа, ясно, не зевает,
Своих шпионов засылает,
На трон кого-то выбирает,
А мы, служители плаща и шпаги,
Описываем эти страсти
Так, чтобы все запутать!
Входит Болотников.
Болотников:
Все пишешь, Буссов?
А что? Ну дай-ка погляжу,
Может, донос кому,
Чтоб побыстрее
Нас вышибли из Тулы?
Буссов:
Пожалуйста, читай,
Ты по-немецки знаешь,
В Венеции, чай,
Хорошо учился?
Болотников:
Венецией меня напрасно
Упрекаешь,
Не ты платил…
Буссов:
Но я создал тебя!
Болотников:
А это как? Из глины?
Буссов:
Из этих мемуаров.
Ты в них совсем не тот,
Кем знает тебя войско.
Болотников:
Писать тебе недолго –
Там строят уж плотину,
Топить нас будут,
Понял?
Так что беги
Отсюда,
Бумаги захвати,
Но прежде расскажи
О Дмитрии Иваныче,
Ты был с ним в Туле,
Когда присягу он давал
На царство?
Хоть опиши,
Я так и не дождался
Того, кто клялся
В Сандомире
Русь отстоять.
Утопну, видно, тут
С братушками своими…
Буссов:
Ну что тебе сказать?
По свету ходит сказка,
Которую велели написать:
Димитрий – вроде бы бастард,
Внебрачный сын
Батория,
Который женился на
Анне Ягелонке,
Когда ей было пятьдесят.
Но этим браком
Занял польский он престол.
И подготовил этого сыночка
На русский трон
Отрепьев Гришка –
Расстрига-вор по Годунову.
Такая вот интрижка.
Я написал. Войдет писанье
В исторические книжки,
Клянусь тебе.
Болотников:
И обо мне?
Буссов:
А как же! И о тебе
Будут слагать легенды,
Благодаря все мне,
И в них – ни грамма
Правды…
Пишу ведь по заказу
Королей, царей,
За правду ж – голову
На плаху!
Болотников:
Так кто Лжедмитрий был?
Чья у него порода?
Буссов:
Скажу – ведь не поверишь!
Романовых…
Болотников:
Да что ты!
Буссов:
Тогда послушай правду.
Когда Борис громил
Двор и людей Романовых,
Он все бумаги повелел
Забрать,
И я их прочитал
И опустился в древние
Века.
Моя родная Пруссия
Всегда сражалась за свободу.
Когда-то был у мятежников
Против тевтонов
Вожак, Самбии нашей житель
По имени Гланде.
Когда восстанье подавили,
Гланде бежал. Куда -
Никто не знает.
Но в это ж время
Объявился при русском князе
Александре боец
«Из Прус», переиначенный
На Кобылу писарями
Князя.
И говорили, что он,
Вполне возможно,
Потомок Видевута
Пруссов короля.
Но дед его Иван,
Как следует
По этим документам,
Мог выехать на Русь
Гораздо раньше,
Как раз к войне ее
С Ливонским орденом
Со всем своим отрядом.
Вот откуда Романовы
Пришли на Русь –
Чтоб мстить тевтонам
И полякам за «прусс».
Болотников:
И думать не берусь,
Какого с ними рода
Отрепьевы,
Иль тот, кого ты незаконным
Сыном Батории назвал
Который год Москвою правил,
Убитый – оживал!
Буссов:
Отрепьев Гришка –
Не простой расстрига,
Монах- бродяга,
Он принадлежит к такому
Роду, о котором
Известно в Польше
Каждому вельможе.
Он потомок Владислава
С Нилка Кащ Неледзевского
Герба Правдзиц,
От мужа знатного
Короны польской.
И если наш Камбила
Прибыл к князю
Александру,
Сражаться против ливонцев,
То Владислав под
Покровительством
Литовского князя
Дмитрия Ольгердовича
Прибыл на службу
Прямо к Дмитрию Донскому
На битву Куликовскую
Против Мамая.
Сто с лишним лет спустя.
Болотников:
Но как же породнились
Эти люди?
Буссов:
Богдан Отрепьев,
Зарезанный отец Григория,
Имел сестру Марию,
Которую отдали замуж
За Шестова Ивана,
Отца затем жены
Романова, который нынче
Филарет,
Ксении, или затем монашки
Марфы.
Так вот Мария –
Родная тетка нашему
Расстриге, а ее дочь,
Супруга Филарета,
Его двоюродная сестра.
Болотников:
Выходит, Филарет-
Расстриге – шурин?
Буссов:
Сомнений нет.
Все подтверждено
В бумагах.
Романовы-Отрепьевы –
Родня.
И что тут скажешь?
Кто за кого свой крест несет?
Болотников:
Но через Романовых
Григорий родня Анастасии,
Жене царя Ивана,
И родственник царевичу
Димитрию,
Зарезанному в Угличе?
Буссов:
Конечно!
И даже говорят,
У них обоих
Одна короткая рука!
Хотя в гробу
В Архангельском соборе
Теперь лежит
Совсем другой мальчонка,
Которого царь Шуйский
Повелел признать
Святым царевичем.
Болотников:
Скажи ты, при таком
Раскладе,
Что мне-то делать?
За мною армия,
Которая мне верит
И ждет ожившего царя,
Но он не едет…
Бусов:
А потому что
У него длинная рука – та,
Что покороче быть должна.
Бежать тебе – постыдно,
Ты сдайся Шуйскому,
Ведь все утонете в Упе.
Болотников:
А куда путь тебе?
Буссов:
Я побегу в Калугу,
Потом, коль карта выпадет,
В Москву,
К полякам-другам.
Пока что карта так лежит.
А ты, Иван Исаич,
Богатырь!
Ты сам не знаешь,
Что ты сотворил.
Болотников:
Как – что? Войну!
Буссов:
Конечно, кто же спорит,
Ты денежки
Венецианских дожей
Славно отработал,
Стегая Русь нагайкой
В погоне за таким царем,
Который нужен Польше,
Пруссии и Риму,
А уж Венеция как ждет,
Что взявшийся из ада
Новый русский царь
Пойдет громить османов.
За год до твоего явленья
Венеция и Папа
Грызлись меж собой,
Как волки.
А ты их помирил,
Когда в тебе они увидели
Спасенье от османов
И новую наживу…
Болотников:
А Дмитрий - он пойдет на турка?
Буссов:
Сомневаюсь. Мне кажется,
Он хочет с турками дружить.
И миссия твоя провалена,
Ты понимаешь?
Тебе осталось жить-
Гроши.
Поэтому беги
Иль сдайся.
От Шуйского пощады
Ты не жди-
Удавит в одночасье.
Болотников:
А как же Трубецкой
И Шаховской?
Буссов:
О них не беспокойся,
Бояре их в обиду не дадут,
Они еще нужны
Для следующего
Бунта.
Еще достанется Руси…
Болотников:
Я сдамся Шуйскому…
ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ
Сцена первая
1610 год. Пыточная камера в псковской крепости. Заточенного в ней воеводу Шереметьева допрашивает псковский дворянин Федор Плещеев, присягнувший Лжедмитрию Второму.
Плещеев:
Неужто трудно отказаться
От верности царю,
Которого и след простыл?
Уже в монахах Шуйский,
Его Жолкевский в Польшу утащил,
Две дочери его в земле,
Жена в монастыре.
Шереметьев:
И кто ж на русском троне?
Плещеев:
Снова Дмитрий,
Спасенный провиденьем
В третий раз!
Шереметьев:
Ну да!
И Марфа снова в нем признала
Сына?
Вот работенка у монашки,
Своячницы моей –
Опознавать подброшенных детей!
Плещеев:
Я почему с тобой
Веду беседу –
В темницах все псковские
Бояре,
Они не присягают,
Как и ты
Все кочевряжатся.
А лучше б мирно
Вам
Присягнуть законному царю
И всем гулять на воле.
К вам даже делегацию
Сам царь прислал,
Сейчас она
Придет сюда.
А знаешь ли,
Димитрию Романов служит,
Уже в Калуге он
И сан имеет патриарха!
А ты-то что уперся?
Родня ведь Филарету
Последуй-ка хорошему совету,
Покорись!
Романов ныне в Тушине –
Наиглавнейший
Среди священников,
Приставших в Дмитрию,
Ведь это не случайно –
Подумай сам!
Шереметьев:
А как же пастырь Гермоген?
Его послания читал я,
Они супротив самозванца!
Плещеев:
Да Гермогена бросили
В холодную темницу
Поляки,
Он там от голода,
Сдается мне,
Помрет,
Если не пойдет
Под власть Романова.
Не он, а Филарет
Сбирает дани с духовенства
На пользу Дмитрия,
И сам живет он в
Роскоши, как царь,
И даже посох свой
С диковинным рубином
Заморским,
Что бочку золота заменит,
Подарил Димитрию,
Во всех богослуженьях
Он поминает, здравствует
Законного царя
Димитрия Ивановича.
Теперь ты понял все,
Иль еще есть сомненья?
Шереметьев:
Димитрий чудеса на Русь принес,
(Плещеев довольно кивает головой)
Как деревянный Ванька-встанька –
Его по горлу режут,
А он живой, хоть кровью истекает,
Его из пушки - пеплом,
Он снова оживает –
Из пепла – понимаешь?
(Плещеев хмурится)
Скажи мне, дворянин,
А не собрался ль новый царь
Войной на Турцию идти?
Плещеев:
Напротив! Он с Турцией
Дружить готов
И с ней идти против врагов,
Против Европы.
Шереметьев:
Тогда ему конец,
Кому и присягать,
Коль голова
Уже слетает с плеч…
Плещеев (вскакивая):
Ну сам ты выбрал долю,
Не быть тебе на воле,
А то чего и хуже.
Уходит. В камеру входят какие-то люди.
Шереметьев:
Вот, вот она, пришла,
Судьба отца
За мной.
Того убил законный
Царь,
А я паду от самозванца.
Вошедшие заваливают Шереметьева на пол. Через минуту один из них говорит:
Все, удавили.
Вот сразу б так,
А то просили,
Много говорили.
Плещеев-то – чудак:
Псков присягнет
Спасенному царю
Без воеводы.
ДЕЙСТВИЕ ШЕСТОЕ
Сцена первая
1614 год. Поодаль от Серпуховских ворот стоит царская карета. В ней – молодой царь Михаил Федорович и его мать, великая государыня инокиня Марфа Ивановна. Напротив сидит племянник Романовых Борис Салтыков.
Салтыков:
Смотрите, государыня,
Толпа лютует,
Просит казни,
А ведь казнить везут
Младенца!
Ну до чего осатанел народ…
Марфа Ивановна:
Народ не хочет
Самозванцев,
Устал за десять лет
Считать нечистых.
Салтыков:
Да ведь младенец,
Трех годков дитя
И неизвестно – чей
Маринка, черная змея
Придумала себе
Сынка
Судьба же для него
Придумала петлю.
Но государыня,
Я посчитал –
Двадцатый отрок
Из наследных
Со времени царя Ивана
Здесь погибает.
А до того
Всех девятнадцать
Наследников престола
Пали в младенчестве…
Марфа Ивановна:
Моих, Бориска, посчитал?
Ты забыл,
Что четверых детей
Похоронила я,
Остались только двое.
Один вот рядом,
Царь,
Хоть не хотела я,
Татьяна, дочь, совсем плоха
И долго не протянет.
Вот вся моя семья.
Живу без мужа,
Который мается в плену
Четыре года.
И если это сын Марины,
Воренок польский,
Пусть дед его увидит
Из Варшавы
Висящего за шею
В крестильном платьице
На холоде московском!
Михаил Федорович:
А не уехать ли отсюда?
Уж очень страшно,
Когда казнят ребенка.
И лучше бы без нас…
Марфа Ивановна ( строго обрывает):
Без нас нельзя,
Терпи, ты царь.
Еще Заруцкого
На кол сажают…
Салтыков:
Так, может, мы туда?
Потеха будет!
Марфа Ивановна:
Нет, тут сидите
И замолчите!
Народ не слышу
Из-за ваших бредней.
Слышатся крики из толпы перед виселицей:
Воренкам всем
Туда дорога!
Марину тоже бы
Повесить?
Где прячется она?
В Коломне, говорят,
В самой высокой башне
С такими узкими
Оконцами,
Что бела света
Не видать!
Да слышал я,
Вороной обернулась
И улетела
Через щель.
Куда там – обернулась!
Уж умерла,
Так говорят в Коломне…
Михаил Федорович:
Ну вот, повешен
Маленький ребенок,
Все кончено,
А почему он
Ножками все шевелит?
Смотрите,
Платьице на нем,
Как колокол,
А вдруг как зазвонит?
Марфа Ивановна (прикрывая глаза сыну ладонью):
Опомнись – что ты говоришь?
Как это – платье зазвонит?
А, может, голова болит
У государя?
Ну хорошо, мы уезжаем
В Кремль.
В палатах успокоишься
Как сладкого винца сопьешь,
Турецкого лекарства примешь.
Вот, прикорни головкой на плечо
И ни о чем не думай.
Все хорошо, все хорошо…
Михаил Федорович:
Скорей бы батюшка
Вернулся!
Матушка! Вы слышите?
Кричат не про него ли –
Народ уж песни сочинил
Послушайте, послушайте,
Что там поют на воле!
С улицы слышно, как распевает скоморох, названивая в бубен:
Филарет,
Чей дух бунтарский
Выбил Рюриков с престола,
Сыну подарил знак царский,
Посадил его на троне.
Младший Юрьев был из рода
Знаменитого Кобылы,
Прусская была порода
И поляков победила,
Всех Лжедмитриев убила
А потом на тыщу лет
Царствию дала обет.
Марфа Ивановна (прислушиваясь):
Пошлю-ка сыскарей,
Чтоб волокли на пытки
Преглупых скоморохов,
Там вызнают,
Кому охота петь,
И быстро отобьют охоту,
Отрезав языки.
Без языков не будет ходу
У этих скоморохов
Давать позорное народу
Представленье…
Без моего на то
Высокого решенья!
Михаил:
Ах, матушка,
Такие страсти!
Мне б поскорей
На царские полати…
ДЕЙСТВИЕ СЕДЬМОЕ
Сцена первая
1619 год. Берлин. Охотничий дворец Грюневальд. В большом зале на троне Иоганн Третий Сигизмунд - курфюрст, прусский герцог, сын Иоахима Фридриха, муж Анны, дочери больного герцога Альбрехта Фридриха. Рядом с троном – его сын Георг Вильгельм.
Иоганн:
Мы только что
Оплакали кончину
Моего тестя
Альбрехта Фридриха,
Дожившего до столь преклонных лет,
Что редко удается королям.
И я, поживший много меньше,
Уже предчувствую свой смертный
Час,
Но мне не страшен он,
Я создал, наконец-то,
Государство
Бранденбургско-прусское,
Мой сын Георг Вильгельм
В наследство от меня
Его получит –
Законно.
Мы выиграли не войну
С поляками,
А всего лишь
Успешную игру,
Когда оплачивали
Щедро
Русско-польскую войну.
Великая держава
Нынче пала,
Вступая в драку
То с Францией, со Швецией,
С Россией,
Теперь же Турция
Ей главный враг.
Так, не дождавшись от
России
Войны с османами,
Венеция и Рим
Толкнули Польшу
В лапы к туркам.
Первый советник:
Я слышал, там
Жолкевский
Бои дает успешно…
Иоганн:
Жолкевский, который
Брал Москву
И в ней хозяйничал,
Потом изгнал от трона
Законного царя Василия
И в Польшу утащил его
С собой монахом,
Чтобы в России правил
Владислав,
Сын Сигизмунда Вазы.
Однако в Московии
Он не исполнил
Мечты Европы
О войне России
С турками,
И, словно в наказанье,
Теперь орудует мечом
Против османов сам,
И я не вижу для него
Успешного конца,
Астрологи мои
Увидели Жолкевского
Не со щитом, а на щите.
Копье его – короче жизни…
Второй советник:
Да, надо согласиться
Что Польша
Под орденом иезуитов
России причинила
Зло, которое ни с чем
Неизмеримо,
Сам Сигизмунд
Бесчестно поступал,
Что самозванцев признавал,
Он нарушал трактаты
И все народные права,
Когда привел войска
В Россию,
И в это время заявлял,
Что миролюбие его
Пойдет на пользу
Московитам,
Чье сердце истерзал он
Беспредельно.
И чаша переполнилась
Терпенья…
Первый советник:
Но этот Деулинский мир –
Такое униженье
Для России,
Не говоря уже о новом
Разоренье:
Лишиться городов:
Смоленска,
Рославля, Серпейска,
Дорогобужа и Путивля
С наеселеньем,
Что от родной земли
Отторглось
И перешло под власть
К врагу – полякам.
Иоганн:
Еще заметьте главное,
Что Владиславу Вазе
Оставлен титул
Русского царя
В бумагах
Польских и литовских.
Первый советник:
Зато освободили
Русских пленных,
И среди них
Романов Филарет,
Отец московского царя,
Который был в плену
У Сигизмунда
Целых девять лет!
И провожал его Сапега,
В чьем доме жил он
В это время,
А встречал средь прочих
Дьяк Иван Болотников,
Который верно служит
Михаилу
Но вы подумайте:
Какое имя!
Ужель другого не нашлось
И пользоваться тем пришлось,
Которое в Каргополе
Убили,
Ну, то есть, утопили
А прежде вынули глаза…
Иоаганн:
Но было это ведь при Шуйском?
А он прислушивался
К Сигизмунду,
Доносы на своих писал
И неугодных
Руками польскими сшибал.
Но мне сдается,
Болотников – не по его зубам,
Тот человек – создание Европы
И Папы Римского,
Так кто б его отдал
На растерзание
Врагам?
Тем более, таким послушным,
Как старый и убогий Шуйский?
Первый советник:
Да, темная история,
Как все в российской Смуте.
Москва переживет ли
Позорный Деулинский мир?
Иоганн:
Но за ним,
Как и за всею
Русско-европейской Смутой,
Рожденье Пруссии
Как государства,
Которое пока что,
Как и Россия,
Имеет трудности большие,
И до освобождения
От власти Польши,
Как и Москве,
Нам далеко еще шагать.
Но будет время –
Достигнем мы желанных
Рубежей
Тогда и посчитаемся
Долгами,
Возможно, соединимся
И родами
С теми царями,
Которые пришли на Русь «из Прусс»
И дух свободы отстояли.
Да, мы подружимся с Москвой…
Но если устоять поможет ей
Не оборотень-царь,
А царь-герой.