Сказали (иль стрелы то с зельем
Летели, простясь с тетивой):
«Не Родина здесь – чужеземье,
Не дом здесь – привал путевой».
Сказали (иль кровию хлынул
Невзгод праотеческих след):
«Исток твой – в нездешних долинах,
А Родина… Родины нет».
Хранимое глубью артерий
Я чтил… я не предал, кляня,
Заветов… и всё-таки верил,
Что Родина есть у меня.
Я верил, пацан востроглазый,
Что жизнь рассуждений добрей;
И было со мной не по сказу,
А было – по вере моей…
Приёмыш?.. Я знаю, что в этом
Праотчая мудрость права;
Но были бы лживым наветом
О горестной доле слова.
Ни хладно смеясь, ни в запале
Пред дракой – не стану грешить, –
Чужим меня здесь не назвали,
Я слова не слышал «изыдь»;
И не были ядом попрёка
Отравлены хлеб и уют;
И не было мне одиноко
В плену у несладких минут.
Грешно злоязычью пустому
Платить криводушный калым.
Был дом мой – воистину домом,
Был мир мой – и вправду моим…
Так было. И что б за кручина
Дорожной взыграла струной?
Ведь край, где живёшь, – не чужбина,
И сам здесь – почти что родной…
Почти что… А хочешь – всецело;
Полцарства… А жаждешь – венца;
И весть о земле долетела
Далёкой – своей до конца…
И двух я десятков не прожил,
Но знал без ребяческих грёз:
Отчизна – не родина всё же
Тому, кто в отчизне не рос.
И связь нерушимая с нею –
Не почвенно-тёплая нить;
И родиной может идея
На свете не каждому быть;
А кто-то поймёт, что, без торга
Затейливой вверясь судьбе,
Он родину выбрал – потомкам
И только разлуку – себе…
Но молвил я, в путь тот бессрочный
Собравшись лететь-улетать:
«Прости меня, родина-почва, –
Я счастья решил попытать…».
Кто знает? Не будь я мальчишкой
В те годы – наверно, тогда
Рукой на слова про «почти что»
Махнул бы: «Ну что ж… не беда…»
В круженьи забот и застолий
Тех слов затерялся бы звук:
Я жил бы единственной долей
И знал бы, что нету двух.
Я знал бы: гнетёт и косит
Разлука, под стать войне…
Но мне ведь не двадцать восемь,
А только шестнадцать мне.
Шестнадцать, что в бабье лето
Свой скромный исполнили счёт;
И злые разлуки приметы
Ясны только сердцу ещё;
А разум мой – взять бы и сдунуть
Снежинкою со стекла…
Была моя ранняя юность
Рекой, что вслепую текла,
Не знавшей истока и устья;
И кто б её втиснул в гранит?..
Всю боль, кроме лёгкой грусти,
Судьба на потом сохранит.
Коварным наркозом приглушит:
«До срока живи, не скорбя…»
Так ёлочных пёстрых игрушек
Не будят до декабря;
А спят они в ватных гнёздах,
Пока не исчерпан год,
Пока их улыбчиво-звёздный
Снегурочкин взгляд не зажжёт.
Не быть злоязычным поклёпам,
Не тлеть головешкам обид;
Одна лишь печаль пред отлётом
Сквозь хрупкий наркоз защемит.
Её перевяжет туманом
Ноябрь… а вдали-вдалеке
И хлопотам быть, и романам,
И песням, и звучной строке…
Но тихая очень – веками
Так шепчется с бухтой прибой, –
Ручная – к такой привыкают, –
Поселится рядышком боль.
Не острою, словно от пули,
Но длительной будет она:
Уж видно, в дорожном бауле
Везу я её семена.
Трагической нет в нём личины,
Нет жалоб на фатум и рок;
В нём нет для унынья причины,
Но памяти есть узелок…
Иные края смуглощёко
Из марева-моря блеснут;
Не будет мне там одиноко,
А будут там дом и уют.
Всё то, что сулилось-вещалось,
Там сбудется… Быль не хитра:
Что сделано – нами решалось,
Что сыграно – наша игра…
Всё сбудется? Сердце и разум
Ответят чрез годы, потом:
Воистину всё… кроме сказа
О прошлом – о нём лишь одном.
О том, что опустится властно
Над прошлым годов пелена,
И звуки его приугаснут
В душе, что юна-зелена.
О том, что его – пусть неспешно, –
Туман временной отдалит
И мне уж иным, уж нездешним
Себя осознать повелит;
О том, что на родине новой
И мысль обновится, и песнь –
Об этом не сбудется слово:
Ведь родина… родина – здесь.
Кручина ль ни з; что, ни пр; что,
Иль светлый то дар – но огня
И образа родины-почвы
Ничто не затмит для меня.
Ничто… И былое не сможет
Пластом отчуждаемым стать:
Оно – не лягушечья кожа,
А вечная суть и печать…
Помчатся года… и растают,
Бессильны пред складом души;
Так, пущены кем-то, взметают
Озёрную гладь голыши;
Но вновь неизменна, всё та же,
Над ними смыкаясь, вода…
Быть дому, и счастью, и стажу,
Лишь новой душе – никогда…
Останусь я – видно, ни йоты
Судом не списать временн;м, –
Всё тем же, что был до отлёта,
Таким же, как здесь, – не иным.
Всё тем же – нельзя перештопать
(Что знанья умножу – не в счёт);
Взрослей… но и выросший тополь
Зимой, словно кедр, не цветёт…
И вести – иль будет то пенье
Стрелы наговорной, – вниму:
«Бывают вторые рожденья,
Да только не быть твоему».
Стрела… и вослед ей, подруге,
Другая прильнёт к тетиве:
«Бывают на свете разлуки,
И это – прости, – о тебе…»
В далёкой земле крутохолмной
Навек распакуется кладь,
И жизнь свою чашею полной
Смогу я чрез годы назвать.
Но боль, что порой предотъездной
Забрезжила, – в сердце приму…
Я чужд многоскорбной аскезы,
И всё-таки – быть по сему.
Скажу я – всё к лучшему было;
Но вспомню: ноябрьский туман,
Печаль, что без ветра знобила,
Взлетающий аэроплан.
И словно бы голоса звуки
Да чья-то ладонь на щеке:
«Езжай и не бойся разлуки,
Коль память – в тугом узелке.
Затмится вот-вот синевою
Знакомой обители свет;
Но знай, что меж ней и тобою
Пространств расторгающих нет.
Охвачен безбрежным покровом,
Исчезнет твой парус вдали;
Но верь, что когда-нибудь снова
Ты этой коснёшься земли.
Коснёшься рукой и ланитой,
И, сколько б ни минуло зим,
Пойдёшь ты по ней, незабытой,
Своим из своих – не чужим.
Прими в этом нынче поруку
И сердце на том успокой:
Уедешь не в чуждость – в разлуку,
Приедешь не в гости – домой…
Ты боль испытаешь… но, видно,
Не гнать её – в спутницы звать.
Она не за тяжкие вины –
За то, что чужим не бывать…
В одно тут связались, приёмыш,
И боль, и звезда, и судьба…
Будь счастлив… И Бог тебе в помощь,
А Родина – есть у тебя».