Под эгидой Крымских гор

               
Интерьером строки моей Крым занимается рьяно,
стих недаром отмечен вниманьем двух тёплых морей.
Если утром с яйлы опускаются волны тумана,
то за ними вослед  рвётся к югу настырный борей.
Он прорвётся, ослаблен, теряя и нрав свой, и силы,
и уйдёт, чтоб исчезнуть, почти не оставив следа,
по столицам и весям судьба моя поколесила,
но вернулась назад, и останется здесь навсегда.
Я живу под грядой Крымских гор и под их же эгидой,
и когда на рассвете ещё не проснулась волна,
на двухвёсельной шлюпке гребу я за шалой ставридой –
самодуры мои уважает и любит она.
А ещё под водой я охочусь  в заливах Мартьяна
и повадки рыбёх изучил я недаром «на ять»,
интерьером строки моей Крым занимается рьяно,
 в интерьере таком мне легко обо всём размышлять.
Я по Ялте хожу, словно бог, – это город мой детства,
субъективность мою и на грамм не пытаюсь я скрыть,
я, конечно же, знаю, что есть и Москва, и Одесса,
я бывал в них не раз, только Ялту  им мне не затмить.
У меня здесь друзей! – меньше манки на оптовом складе!
У меня здесь врагов! – оглянусь, – разлетелись, как дым!
А стихами о Ялте набиты мои все тетради,
потому что без Ялты, какой, извиняюсь я, Крым?
И девчонки мои поголовно из местных красоток,
в тишине кипарисов есть несколько близких могил;
настроенье мне портит помпезность безвкусных высоток,
но и то не настолько, чтоб Ялту я в этом винил.
Я живу и пишу от души, и всегда без обмана,
и нелюбящих Крым я вовек никогда не пойму,
интерьером строки моей он занимается рьяно,
потому что Парнас мой находится здесь же – в Крыму.
А Пегас мой пасётся на горных плато и отрогах,
средь шпалер виноградных встречался частенько он, но
даже Муза моя с чисто крымской пропиской от Бога
и её поменять не хочу я, да и не дано.