ОДИССЕЯ
Песнь двадцать первая
(Попытка приблизить перевод Жуковского
к современному литературному языку)
Дочь светлоокая Зевса Афина вселила желанье
В грудь Пенелопы, разумной супруги Лаэртова сына,
Лук женихам принести Одиссеев и острые стрелы,
Чтоб, соревнуясь, сквозь кольца стреляли себе на погибель.
Вверх по ступеням высоким поспешно взошла Пенелопа,
Ключ из секретного места взяла и пошла в кладовую,
Где драгоценности мужа хранились – железная утварь,
Золото, медь, боевые доспехи, висел на простенке
Тугосгибаемый лук, смертоносные стрелы в колчане
Рядом висели. Когда-то Ифитом, воинственным сыном
Бога любимца Еврита (ему Аполлон за сноровку
Лучший свой лук подарил, и в наследство потом он достался
Сыну Ифиту). Так вот, этот лук богоравным Ифитом
В Лакедемоне Лаэртову сыну подарен был. Раньше
Встреча у них состоялась в Мессене. Мессенцы угнали
Много скота из Итаки – овец и быков круторогих.
Там Одиссей их отыскивал. Юношей, свежести полный,
Был он в то время. Отец и старейшины рода в Мессену
Царского сына направили. Там же Ифит богоравный
Стадо пропавших коней, кобылиц и выносливых мулов
Долго искал. И Ифиту настойчивый поиск удался.
Правда, погибелью стала удача. На пир он к Гераклу,
Зевсову сыну, свершителю подвигов многих и дивных,
Был приглашён, и убит был героем, присвоившим стадо.
Перед убийством Ифит подарил Одиссею небесный
Лук Аполлона, а тот отдарил благородного друга
Острым мечом и копьём медноострым, позвал его в гости,
Но так уж вышло, что он только гостем Ифита остался.
Этот подарок не брал Одиссей ни в какие сраженья
В дальних краях от Итаки, однако в отечестве всюду
Он их имел при себе.
Пенелопа уже подходила
К гладкому брусу порога. Искусный строитель до блеска
Выстругал брус из столетнего дуба спартанского. Крепко
Притолоки укрепил и узорные створы навесил.
Сняв покрывавшую кожу со скважины узкой, секретной,
Ключ свой вложила царица в замок. Отодвинув задвижку,
Дверь отперла. Завизжали на петлях заржавленных створы
Двери блестящей. Как дико мычит выгоняемый в поле
Бык круторогий – так дико тяжёлые створы визжали.
К луку, висевшему без натяженья царевна простёрла
Руку. Блестящим чехлом был укрыт он. Сняла Пенелопа
Сына Лаэрта оружие и, положив на колени,
Плакала долго. Насытившись плачем, пошла в пировую
С луком, еще тетивою не стянутым. Левой рукою,
Полный убийственных стрел, Одиссеев колчан знаменитый
Гордо царица несла. Вслед за нею рабынями ящик
С медно-железным запасом и утварью бранной
В зал был внесён. Возле главной колонны царица и слуги
Остановились, и так женихам Пенелопа сказала:
«Слушайте, гости мои, женихи благородные! Дом наш
Вы разоряете, в нём на пиры истребляя богатства
Мужа, давно разлучённого с милой отчизною. Права
Нет вам на то никакого. Меня вы хотите принудить
Выбрать меж вами супруга, на брак согласясь ненавистный.
Можете сами теперь оценить вы мой выбор. Готова
Быть я ценою победы. Смотрите, вот лук Одиссеев.
Тот, кто согнёт, навязав тетиву, Одиссеев могучий
Лук, чья стрела пролетит через все, не задев их, двенадцать
Медных колец, – удалюсь с тем из этого милого дома.
Дома семейного, светлого, многобогатого, где я
Счастье нашла, о котором и сонная буду крушиться».
Это сказав, повелела она свинопасу Евмею
Лук Одиссеев и стрелы подать женихам благородным.
Он зарыдал, принимая его. С ним пошел к женихам он.
Лук Одиссеев узнав, зарыдал и коровник Филойтий.
К ним обращаясь, сказал Антиной, на рабов негодуя:
«Вы, деревенщина грубая! Только одним ежедневным
Занят ваш ум! Отчего вы расплакались? Горе усилить
В сердце хотите своей госпоже? И без вас уж довольно
Скорбью томится она бесполезною в долгой разлуке
С мужем. Сидите же тихо и ешьте. А если хотите
Плакать, уйдите отсюда, оставя и лук ваш, и стрелы
Нам, женихам, на решительный бой. Сомневаюсь, однако,
Я, чтоб легко натянул кто такой несказанно упругий
Лук. Многосильного мужа, подобного мужу царицы,
Нет между нами. Его я запомнил с тех лет благодатных,
Детством которые люди зовут». – Антиной благородный
Так говорил о других, о себе же самом уповал он,
Что с неподатливым луком управится и все двенадцать
Медных колец, натянув тетиву, непременно прострелит.
Бедный слепец! Он не думал, что первою жертвою будет
Стрел Одиссея, который им в собственном доме так дерзко
Был оскорблён и на что и других женихов возбуждал он.
Тут, к женихам обратясь, так сказал Телемах богоравный:
«Горе! Конечно, мой разум привёл в беспорядок Всевышний!
Милая мать, столь великим умом одарённая, слышу,
Вам говорит, что с супругом другим соглашается светлый
Дом наш покинуть. И я, как безумец, обрадован этим.
Час наступил. Женихи, приготовьтесь к последнему делу.
В целой ахейской земле вы такой не найдёте невесты –
Где б ни искали, в священном ли Пилосе, или в Аргосе,
Или в Микенах, иль в нашей Итаке, иль в дальнем пространстве
Материковой земли, – но хвала не нужна. Вы об этом
Знаете сами. Пора начинать нам сраженье. Берите
Лук Одиссеев и силу, и меткость свою покажите.
Я же себя самого испытанью подвергнуть намерен.
Если удастся мне лук натянуть и стрелою все кольца
Разом пробить, удаление матери милой из дома
С мужем другим и моё одиночество легче мне станут».
Так он сказал. И пурпурную мантию сбросил на кресло.
Перевязь снял с остромедным мечом. После этого жерди
В узкие ямы глубокие вставил, землёю засыпал
И утоптал основательно насыпи. Все удивились,
Как Телелемаху легко покорилась не княжья работа.
Стал Телемах у порога и трижды согнуть попытался
Лук Одиссея, а тот непослушно в руках распрямлялся.
Им овладеть, нацепив тетиву, уповая, в четвёртый
Раз он готов был с удвоенной силой приняться за дело.
Но Одиссей по условному знаку кивнул головою.
И, удручённо вздохнув, к женихам обратился царевич:
«Горе мне! Видно, я слабым рождён и останусь бессильным
Вечно. Я молод еще и своею рукой не пытался
Дерзость врага наказать, мне нанёсшего злую обиду.
Ваша теперь череда, женихи. Вы сильнее. Пусть каждый
Лук Одиссеев возьмёт и свершить попытается подвиг».
Так говоря, ненатянутый лук опустил он на землю,
К прочной дверной половинке его прислонив. Тут же рядом,
К ручке замочной стрелу перяную царевич приставил
И, возвратясь к женихам, за столом разместился беспечно.
Тут, обратясь к женихам, Антиной, сын Евпейтов, промолвил:
«С правой руки подходите один за другим, начиная
С места, откуда вино подносить на пиру начинают».
Так Антиной предложил. Остальные его поддержали.
Первым поднялся служитель богов Леодей, сын Ейнопов.
Жертвогадателем был на пирах он, и возле кратеры,
С краю стола за обедом садился. За буйство и наглость
Праздных гуляк укорял, всей душою на них негодуя.
Должен был первым он взяться за лук роковой, чтобы после
Не нарушал очерёдность никто. У порога поднял он
Лук Одиссеев. Но даже согнуть его для Леодея
Стало задачей немыслимой. С горем гадатель воскликнул:
«Нет! Не по силам мне лук Одиссеев. Другие старайтесь
Крепость его одолеть. Но у многих мужей знаменитых
Душу и жизнь он возьмёт. И, конечно, желаннее встретить
Смерть, чем живому скорбеть об утрате того, что так сильно
Нас привлекало вседневно сюда чародейством надежды.
Все мы теперь уповаем, во всех нас пылает желанье
Брак заключить с Пенелопой, женой Одиссея. Но каждый,
Лук испытав непослушный и, споря с ним, силу утратив,
Вынужден будет посватать другую ахейскую деву,
Снова подарки свои расточая. Она же посмотрит,
Выбрать кого-то из вас, кто щедрей и для сердца приятней».
Так говоря, ненатянутый лук опустил он на землю,
К прочной дверной половинке его прислоняя. А рядом
С ним и стрелу перяную он к ручке замочной приставил.
Сел по привычке на стул, возле чистой кратеры стоявший.
Гневно к нему обратившись, сказал Антиной, сын Евпейтов:
«Странное слово из уст у тебя, Леодей, излетело.
Слово печальное, страшное. Слушать его мне противно.
Душу и жизнь, говоришь ты, у многих людей знаменитых
Лук Одиссеев возьмёт. Потому, что его не способен
Ты натянуть. Но бессильным от матери был благородной
Ты, как мы видим, рождён – уж куда тебе справиться с луком!
Многие будут в числе женихов, без сомненья, способней
Жертвогадателя, то есть тебя». Так сказал он и кликнул
Тут же Меланфия, козьих отар пастуха: «Ты, дружище,
Жаркий огонь разведи, пододвинь к нему ближе скамейку,
Мягкой овчиной покрытую. Сала потом принесёшь нам,
Чтобы могли мы, его на огне разогрев, густо смазать
Лук Одиссея. Тогда он, возможно, послушнее станет».
Так он сказал. И Меланфий, огонь разложив под жаровней,
Тут же поставил скамейку, покрытую мягкой овчиной.
Сала принёс. И, его растопив, женихи приступили
Смазывать лук непокорный. Но чуть погодя, кто ни брался
Лук натянуть – и на малую толику он не согнулся.
Взяться за дело тогда в свой черед Антиной с Евримахом
Были должны, меж другими отличные мужеской силой.
В это мгновение, разом поднявшись, из царского дома
Вышли Евмей свинопас и коровник Филойтий. За ними
Следом направился царь Одиссей. За ворота он вышел,
И подозвал своих слуг, и такие слова произнёс им:
«Верные слуги, Евмей и Филойтий, могу ль вам открыться?
Или мне лучше смолчать? Но меня говорить побуждает
Сердце. Признайтесь мне: что бы вы сделали, если б внезапно,
Демоном вдруг приведенный каким, Одиссей, господин ваш,
Здесь появился? К нему, к женихам ли тогда б вы пристали?
Прямо скажите мне всё, что велит вам рассудок и сердце».
Так он сказал. И ответил ему простодушный Филойтий:
«Царь наш Зевес, о, когда бы на наши молитвы ты отдал
Нам Одиссея! Да благостный демон его к нам проводит!
Сам ты увидишь тогда, что и я в стороне не останусь».
Тут и Евмей, свинопас благородный, богов призывая,
Стал их молить, чтоб они возвратили домой Одиссея.
В верности сердца и в доброй их воле вполне убедившись,
Так им сказал Одиссей благородный: «Открою вам тайну.
Я Одиссей, претерпевший в скитаньях немало напастей,
В землю отцов приведённый по воле богов через двадцать
Лет. Но я вижу, что здесь из рабов моего возвращенья
Только лишь вы ожидаете. Я не слыхал, чтоб другой кто
Здесь помолился богам о свидании скором со мною.
Слушайте! Вам расскажу, что должно здесь случиться сегодня.
Если мне Дий истребить женихов многобуйных поможет,
Вам я обоим найду по невесте. Приданное каждой
Дам и построю дома вам вблизи моего. И, как братья,
Будете жить вы со мною и с сыном моим Телемахом.
Вам я и признак могу показать, по которому ясно
Вы убедитесь, что я Одиссей. Вот рубец, вам знакомый,
Вепрем, вы помните, был я поранен, когда с сыновьями
Автоликона охотой себя забавлял на Парнасе».
Так говоря, он колено открыл. И, склонившись над раной,
Им достоверно знакомой, обняв своего господина,
Начали плакать они, со слезами целуя царёвы
Голову, плечи и руки, и ноги. И сам он невольно
Головы им целовал, обливаясь слезами. За плачем
Их бы могло здесь застать заходящее солнце, когда бы
Им не сказал Одиссей, успокоившись первым: «Утрите
Слёзы, чтоб, из дому вышедши, кто не застал вас, так горько
Плачущих – чем преждевременно тайна откроется наша.
Нужно, чтоб снова – один за другим, а не вместе – вошли мы
В гридню. Я первый, вы после. И ждите, чтоб мною был подан
Знак. Женихи многобуйные, думаю я, не позволят
В руки мне взять ни колчан мой, наполненный стрелами плотно
И ни, тем более, лук. Ты, Евмей, как дождёшься сигнала,
Лук и колчан принесёшь мне. Потом повелишь, чтоб рабыни
Заперли в женские горницы двери на ключ и чтоб, если
Шум и стенанья в столовой послышатся им, не посмели
Тронуться с места, но тихо сидели, шитьём занимаясь.
Ты же, Филойтий, возьми ворота на своё попеченье.
Крепко запри их на ключ и ремнём сыромятным задвижку
Крепко стяни». Так сказал Одиссей своим слугам и в гридню
Первым вошёл и на прежней скамейке уселся беспечно.
После пришли свинопас и Филойтий. В то самое время
Лук Одиссеев держал Евримах и его над пылавшим,
Жарким огнём поворачивал, грея. Но эта уловка
Не помогла победить крепость лука. Могучее сердце
У Евримаха в груди застонало. Он громко воскликнул:
«Горе мне! И за себя, и за вас, сокрушённый, стыжусь я.
Нет мне печали о том, что от брака я должен отречься –
Много найдётся прекрасных ахейских невест и в Итаке,
Морем объятой, и в разных других областях кефалленских.
Но столь ничтожными крепостью быть с Одиссеем в сравненье –
Тем, что из нас ни один и немного согнуть был не в силах
Лука его, – то стыдом нас покроет и в позднем потомстве».
Но Антиной, сын Евпейтов, воскликнул, ему возражая:
«Нет, Евримах благородный, того не случится, и в этом
Сам ты уверен. Великий народ Аполлонов сегодня
Праздник справляет. Натягивать лук в этот день неприлично.
Спрячем его. А жердей выносить нам не нужно отсюда.
Пусть остаются. Украсть их, конечно, никто не посмеет.
Нам же опять благовонным вином пусть наполнит глашатай
Кубки, а лук Одиссея запрём, совершив возлиянье.
Завтра поутру пускай козовод, наш разумный Меланфий,
Коз приведёт нам отборных, чтоб здесь принести Аполлону,
Лука сгибателю, бёдра их в жертву. Согнуть он поможет
Лук Одиссеев. И силы над ним не истратим напрасно».
Так предложил Антиной, и одобрили все предложенье.
Тут, чтобы руки умыть, им глашатаи подали воду.
Отроки, светлым вином до краёв вновь наполнив кратеру,
В чашах его разнесли, по обычаю с правого края.
Сладким питьём насладились они, сотворив возлиянье.
Хитрость замыслив, тогда им сказал Одиссей многоумный:
«Слух ваш ко мне, женихи Пенелопы, склоните, чтоб я вам
Высказать мог, что велят мне сейчас и рассудок, и сердце.
Вот вам – тебе, Евримах, и тебе, Антиной благородный,
Столь рассудительно дело решившие, – добрый совет мой.
Лук отложите, на волю бессмертных предав остальное.
Завтра решит Аполлон, кто из вас победителем будет.
Мне же отведать позвольте чудесного лука. Узнать мне
Дайте, осталась ли в мышцах моих изнурённых хоть малость
Силы, меня оживлявшей в давно пролетевшие годы,
Или я вовсе нуждой и бродячим житьем уничтожен».
Так он сказал. Но его не одобрил никто. Испугался
Каждый при мысли, что с гладкоблистающим луком он сладит.
Слово к нему обратив, произнёс Антиной, сын Евпейтов:
«Что ты, негодный бродяга? Совсем уж рассудка лишился?
Мало тебе, что спокойно, допущенный в общество наше,
С нами пируешь, обедаешь с нами и все разговоры
Слушаешь наши, чего никогда еще здесь не случалось.
Видно, твой ум отуманен медвяным вином. От него ведь
Всякий, его неумеренно пьющий, глупеет. Однажды
Евритион, многославный кентавр, был вином обезумлен.
В дом Перифоя , великою славного силой, ворвавшись,
Праздновал там он с лапифами. Разума пьянством лишённый,
Буйствовать зверски он вдруг принялся в Перифоевом доме.
И разозлились лапифы. Оставив застолье, из зала
Выволокли великана и остро наточенной медью
Уши и нос обрубили ему. И, совсем уж лишённый
Разума, пьяный кентавр убежал, опозоренный ими.
Злая зажглась оттого у кентавров с лапифами распря.
Он же от пьянства там первый плачевную встретил судьбину.
Так и с тобою случится, бродяга бессмысленный, если
Этот насмелишься лук натянуть. Не молвою прославлен
Будешь ты в нашем краю. Но на твёрдую землю ты будешь
К злому Эхету царю, всех людей истребителю, сослан.
Там уж ничем не спасёшься от гибели жалкой. Сиди уж
Смирно и пей. И на старости силой не спорь с молодыми».
Он замолчал. Возражая, сказала ему Пенелопа:
«Нет, Антиной, непохвально б весьма и неправедно было,
Если б гостей Телемаховых кто-то лишал здесь свободы.
Или ты мыслишь, что этот старик, натянув Одиссеев
Лук, лишь на силу свою полагаясь, безумно помыслит
Мной завладеть и предложит свою мне столетнюю руку?
Думаю, это ему не входило и сонному в мысли».
Тут Евримах, сын Полибиев, так возразил Пенелопе:
«О многоумная старца Икария дочь Пенелопа!
Мы не боимся, чтоб дерзость такую замыслил он, – это
Вовсе несбыточно. Мы лишь боимся стыда. Мы боимся
Толков, чтоб кто не сказал меж ахейцами низкой породы:
– Жалкие люди они! За жену беспорочного мужа
Вздумали свататься. Лука ж его натянуть не умеют.
Но посетил их наш брат из скитальцев, отрепьем покрытый.
Лёгкой рукой тетиву натянул и все кольца стрелою
Метко пробил он. – Так скажут. И это нам стыд нестерпимый».
Так он сказал. Но Икария мудрая дочь возразила:
«Нет, Евримах, на себя порицанье и стыд навлекают
Только лишь те, кто богатства чужие бессовестно грабят,
Зевсову правду забыв. Ну, а тут никакого позора
Вам не предвидится. Этот же странник, и ростом высокий,
Да, как мы с вами уже убедились, и мышцами сильный,
Родом не низок. Рождён, говорит он, отцом знаменитым.
Дайте же страннику лук Одиссея – увидим, что будет.
Слушайте также (и то, что скажу я, исполнится верно),
Если натянет он лук и его Аполлон тем прославит,
Мантию дам я ему, и красивый хитон, и подошвы
Ноги обуть. Дам копьё боевое и меч медноострый.
После и в сердцем желанную землю его я отправлю».
Ей возражая, сказал рассудительный сын Одиссеев:
«Милая мать! Одиссеевым луком не может никто здесь
Распоряжаться. Один только я, Одиссея наследник,
Право имею стрелять из него разрешить женихам ли
Или пришедшему в гости ко мне незнакомцу. Придёт мне
Если на ум подарить ему стрелы и лук – ни единый,
Здесь восседающий в царском застолье, не сможет запретом
Мне помешать это сделать. Теперь же тебя попрошу я
Гридню покинуть. В палаты к себе поднимись, чтоб заняться
Тою работой, которая в пору царице. Не дело
К луку и стрелам тебе проявлять интерес. Пусть всё это
Нашей мужскою заботой останется. Так будет лучше».
Крепко в душе изумясь, поднялась в свой покой Пенелопа.
К сердцу слова многоумные сына приняв и в палате
Верхней своей затворившись, слезам предалась поначалу,
Но низвела на неё сладкий сон дочь всесильного Зевса.
В эту минуту, взяв стрелы и лук, свинопас к Одиссею
С ними пошёл. На него всей толпой женихи закричали:
«Стой, свинопас бестолковый! Куда ты спешишь, как безумный,
С луком? Ты будешь своим же собакам, которых некстати
Выкормил сам, чтоб свиней сторожить, на съедение брошен,
Ежели нам Аполлон благосклонный дарует победу».
Криками их оглушённый, уже свинопас собирался
Стрелы и лук злополучный на прежнее место поставить.
Но Телемах, рассердясь на слугу, молвил гневное слово:
«С луком сюда! Уж не хочешь ли ты, свинопас оробелый,
Всем угождать? Не трудись. Или в поле тебя провожу я
Градом камней. Молодой старика одолеет. Но если б
Силой такой я один одарён был, какую имеют
Все женихи совокупно – от страха б они разбежались,
В доме моём беззаконий творящие множество множеств».
Так он сказал. И слова его на смех гуляки подняли.
Но их сердца между тем, как стрела, поразила досада.
Вскоре Евмей, выполняя приказ господина, палату
Вдоль пересёк и отдал Одиссею колчан Аполлонов
И несгибаемый лук. После этого он Евриклею,
Верную няню царя, разыскал в отдалённых покоях
И передал ей слова Телемаха о том, чтобы слуги
Заперли в женские горницы двери на ключ и не смели
В зал пировой выходить, что бы там ни случилось сегодня.
Няня сама двери горниц закрыла на ключ. А Филойтий,
Гридню украдкой покинув, в подворье широкое вышел,
Запер ворота и крепким ремнём сыромятным надёжно
Медный затвор затянул, и в столовую снова вернулся.
А сын Лаэрта меж тем лук рассматривал пристально – нет ли
Где повреждений на нём: столько лет без него провисел он!
Видя, как нищий внимательно лук изучает, застолье
Повод для смеха и в этом нашло. Женихи издевались:
«Видно, знаток он во всём, даже с луком привык обращаться.
Может быть, сам он работает луки. И начатый дома
Хочет по образу этого сделать. Иначе зачем бы
Так изучать основательно бедному лук Одиссеев?»
«Но, – отвечали другие насмешливо, – явно удастся
Мастеру дело. И пусть ему так же легко удаётся
Всё в этом мире, как сладит легко с Одиссеевым луком».
Так женихи говорили. А он, преисполненный страшных
Мыслей, свой старый осматривал лук. Как певец, пообвыкший
Цитрою звонкой владеть, начинать песнопенье готовясь,
Строит её и потом без труда прикасается к струнам, –
Так без труда во мгновение лук непокорный согнул он,
Крепкую правой рукой тетиву натянул он и щёлкнул
Ею. Она завизжала, как ласточка звонкая в небе.
Дрогнуло что-то в сердцах женихов. Изменились мгновенно
В лицах они. И ужасно с небесных высот загремело.
Разом живое веселие в грудь Одиссея проникло.
В Зевсовом громе себе предсказанье он явно услышал.
Быструю взял он стрелу со стола у порога. Другие
В тесном колчане лежали закрытыми. Правда, недолго
Им там лежать оставалось. Их свист женихам надлежало
Скоро услышать – еще не закатится солнце за море.
К луку притиснув стрелу, тетиву он концом оперённым,
Сидя на месте своём, натянул и, прицелившись, в кольца
Выстрелил. Мигом от первого все до последнего кольца,
Их не задев, пронизала стрела, заострённая медью.
Тут, обратясь к Телемаху, воскликнул стрелец богоравный:
«Видишь, тебе, Телемах, не нанёс посрамления странник.
В цель я попал. Да и лук натянуть Одиссеев не много,
Право, пришлось мне затратить труда. Не совсем я, пожалуй,
В мире скитаясь, расходовал силы. И, значит, напрасно
Гости твои, женихи, беспрестанно ругают скитальца.
Должно, однако, покуда светло, угощенье иное
Им приготовить. И пение с цитрою звонкой, душою
Пира любого, теперь на достойный им лад перестроить».
Так он сказал и бровями повёл. Телемах богоравный,
Видя условленный знак, опоясал мечом себя острым,
Взял боевое копьё, подошёл к Одиссею и стойку
Принял, готовый к сраженью, оружием медным сверкая.
3.07.15 г., день
КОНЕЦ ДВАДЦАТЬ ПЕРВОЙ ПЕСНИ