Василиса не любила весну. И родилась-то она весной, но весну она не любила. Василиса начинала ощущать жуткую, щемящую тоску, непреодолимое одиночество и собственную ненужность. Особенно ненужность своего ещё вполне презентабельного тела. Её плоть была похожа на новую микроволновку, стоявшую у Василисы на кухне и радовавшую глаз блеском эмали и хитроумной «ботвой» ,как говорит её сын. У этого чуда техники много функций, но её, красавицу, используют только в режиме «разогрев» и «разморозка». В общем, говоря языком кулинарии, выключили, не доводя до кипения.
Человек – дитя природы. Весной эта фразочка начинала сверкать всеми гранями и снова превращалась в мудрость. У Василисы в голове засела где-то услышанная мысль: «Попробуйте посмотреть на ситуацию с другой стороны». А стороны-то всего две: трагическая и комическая, без вариантов. Правда, жизнь всё больше подкидывала ей трагические повороты, а комическую сторону Василиса искала усилием воли с фонарями. Слава богу, у неё было чувство юмора с долей здорового цинизма, но весной чувство юмора захлебывалось в лужах из талого снега вперемешку с грязью, а цинизм незаметно переползал в раздражение, злость и зависть. Она завидовала воробьям, галдящим по утрам с их птичьей радостью, злилась на по-особенному звонкие крики мамаш: «Не лезь в лужу – промочишь ноги! Простудишься! Сейчас я загоню тебя домой ( «в стойло» - мысленно исправляла Василиса) и далее угрозы по списку. Перед глазами тут же возникала картинка: в каждой луже столбик с табличкой «Не влезай – убьёт!». Василису раздражало внезапное обилие на улицах города хорошеньких девушек и женщин, стреляющих глазками по не менее привлекательным особям противоположного пола.
А запахи? Запахи тревожили и выбивали из равновесия. 8 Марта - запах мимоз и гиацинтов. В предпраздничные дни Василиса обожала побродить по улицам. «Иду подсматривать», - говорила она себе. Мужики резко вспоминали, что им назначено судьбой дарить цветы своим подругам, а подруги от соплюшек до мамаш семейства с руками, оттянутыми до колен, тащили тяжеленные сумки с особым чувством пригодности для чего-то ещё, кроме кухни, грязной посуды в раковине, ненавистной кучи носков, рубах с засаленными воротничками и разнокалиберных трусов в тазу. Толпы «микроволновок», так и не познавшие режима «гриль». Их нутро не жарили до красной корочки, не ели, смакуя каждый кусочек. Они не орали, забыв о приличиях, - съешь меня всю вместе с костями! Бедные «микроволновки»! Их модели давно устарели, на смену им пришли новые. А в воздухе витает запах мимоз и духов, о которых вспоминают даже те, кто ими никогда не пользовался, запах салата из свежих огурцов и необъяснимый дух ожидания подарков от знакомых и тех, чей голос ты успешно забыла за прошедший год. Когда начинались звонки, она злорадно представляла посещение могилы по особым случаям. Василиса ненавидела эти голоса, желающие эфемерного счастья в личной жизни, которой нет, и всегда оставаться такой, какая ты есть. А какая ты есть? Злая и циничная до омерзения. Знал бы ты, голос, чего желаешь...
Цветов ей уже давно никто не дарил. Последние цветы были от сына - роскошные розы, да ещё на Новый год. Его она тянула одна, без мужа, с которым рассталась, когда сыну было семь лет. Тогда она считала каждую копейку. Впрочем, как и всю жизнь. Максима надо было доучить в институте, чего бы это ни стоило, а тут – розы! Василиса остервенела. Она орала, как торговка на рынке, что он – идиот, что на эти деньги она протянула бы несколько дней, при этом она трясла «этим веником» перед лицом сына. «Что мы будем жрать? Розы твои?» - и с размаху пульнула их в прихожую. Сын не сказал ни слова. Развернулся, прошёл прямо по цветам, хлопнул дверью и исчез на три дня. Один из раздавленных бутонов распался на отдельные багровые лепестки, похожие на пятна
крови, которую «этот эгоист выпил у бедной Василисы всю до капли».
Я знала эту историю, потому что Максим жил у нас. Наши сыновья учились в одном классе и дружили. Она звонила, требовала его к телефону, но не для того, чтобы извиниться, обливаясь слезами раскаяния, а для того, чтобы высказаться до конца. Мне было жалко Василису, жалко Максима, жалко розы и потраченных денег.
Больше цветов он ей не дарил никогда, даже став весьма состоятельным человеком. К тому времени Василиса научилась плакать.
О чём это я? О запахах. Летом Василисе было не лучше. Начинало цвести всё, что может: одуванчики, крапива, черёмуха под окном, традиционно ободранная снизу и, наконец, сирень, похожая на клубы дыма, на сладкую вату на палочке в ЦПКиО, на кучевые облака, глядя на которые когда-то в детстве хотелось прыгнуть в них и поваляться. Валялась теперь Василиса на диване не любимого ею коричневого цвета, купленном по случаю ещё в застойные времена, а на кучевые облака она давно не смотрела. Василиса «забила» на кучевые облака.
продолжение следует