Говорят, когда Бог закрывает все двери, он где-нибудь открывает форточку. Форточкой Василисы была её работа. Она работала в одном из проектных институтов и была неплохим специалистом по котельным. Василисе нравилась её работа. Для неё работа была и пир, и мир, и добрые люди. Был стимул одеться и выглядеть. Её безумная самоуверенность и восторженная наивность, если не сказать глупость, доводившие меня до бешенства, помогали ей оставаться на плаву даже в девятибалльный шторм: «она была одета лучше всех, все бабы облезали от зависти, а мужики хотели только её, тайно и открыто, на каждом углу». По ее словам, непристойные предложения сыпались одно за другим. Но цветов по-прежнему никто не дарил, а праздники оставались чёрными дырами её одинокой жизни. Обычно Василиса брала фломастер и обводила красные цифры на календаре жирными чёрными кружочками с особым мстительным чувством. На самом деле это были сигналы «SOS», которые её душа подавала тому, кто их заметит и спросит почему, и поймёт, и поможет, и спасёт. Она слышала, что самоубийцы часто ненароком заводят разговоры о смерти, словно просят остановить то, что разъедает душу и безжалостно тащит в бездну, в никуда. Мысли о смерти приходили в голову и Василисе, как любому живущему на земле человеку, но лишь на уровне: вот умру – они поймут, но будет поздно. Первый, кто безгрешен, пусть бросит в неё камень.
Пришли «проклятые девяностые», их институт тихо расформировали, пир закончился, мир нарушили, а добрые люди разбрелись кто куда. Она кляла всех подряд, полюбила коммунистов, голосовала за Зюганова и, сменив несколько фирм ( вкалывать на буржуев с их требованиями было невозможно), нашла место прислуги у новых, тогда ещё первых новых русских. Я бегала по квартире и сотрясала стены вопросами, на которые не было ответов: Куда смотрит правительство? Куда мы катимся? Где твоя гордость?. Правда, на последний вопрос ответ я всё-таки получила. Василиса совершенно спокойно, даже с какой-то злобной радостью сказала, что гордость она засунула в задницу. Вот так! А потом, натянув на себя маску Душечки, она трезвонила своим многочисленным приятельницам о том, как её любит Андрей, хозяин, годящийся ей в сыновья, и его жена Тая, культурнейший человек, ну, и что, что владелица мясной лавки. А как у них красиво: всё евро, всё евро. И никакая она не прислуга, а помощница по хозяйству. Да и делать-то нечего: вымыть полы, пропылесосить ковры, вытереть пыль, погулять с волкодавом, вымыть посуду, приготовить еду, а розы вырастут сами. «Это в маленькой квартире тяжело навести порядок, а в двухэтажном особняке – пара пустяков», - в этом была вся Василиса!
Я ждала. За пятнадцать с небольшим лет нашего знакомства я выучила Василису наизусть: сначала бурные восторги, потом тишина, как перед грозой, потом правдивая информация малыми дозами, будто между прочим, а затем вся правда-матка бурным ливнем.
Период затишья наступил недели через две.
- Ну как? – позвонила я ей.
- Нормально, - вздохнув, ответила она, явно не настроенная на разговор.
«Понятно», - подумала я, - «Жди беды».
Некоторое время спустя, в одном из разговоров, а общались мы исключительно по телефону, Василиса вдруг резко поменяла тему:
- У меня от этих бутербродов желудок начал болеть. У них есть нельзя, я с собой ношу бутерброды, не буду же я суп с кашей таскать. Целый день всухомятку.
Первая капля упала. Потом пошёл дождь, превратившийся в бурный поток, который смыл любовь к волкодаву, к Андрею, к владелице мясной лавки.
И наконец, где-то через неделю:
- Всё! Я уволилась. Они меня что, человеком не считают? Правильно крестьяне жгли помещичьи дома. Я, например, их отлично понимаю!
Мой муж, доцент кафедры философии, вылитый профессор Колокольчиков, в наши отношения никогда не вмешивался. А тут не выдержал:
- Классовая ненависть – страшная вещь. Ей бы сделать евроремонт у себя в голове, чтобы понять, что бедные и богатые – это параллельные миры, которые не пересекаются.
Он растянул пальцами глаза, превратив их в узкие щёлки, как у узбека, и добавил тоненьким голоском с характерным акцентом:
- Моя твоя не понимааать!
Выглядело это очень смешно. А мой философ поставил окончательный диагноз:
- Твоя Василиса застряла в социалистических семидесятых, пора оттуда выползать.
К евроремонту в голове Василиса пришла лет через десять, с большим трудом поняв, что не надо лезть со свиным рылом в калашный ряд. После работы «помощницей по хозяйству» она окончательно села дома, перестала дёргаться, вскоре забыла «об этих унижениях» и начала изображать «обеспеченную даму». Максим действительно получил высокооплачиваемую работу в какой-то иностранной фирме в Москве и стал жить отдельно. Я по-прежнему работала в школе. Слава богу, на эти места охотников было мало даже в кризисные времена. Теперь Василису я интересовала, как сточная яма, куда она постоянно сливала информацию о своей жизни в стиле «евро» - я вздрагивала от ее телефонных звонков. В её лексиконе появились слова «элита», «престижно», «избранные» и «деликатес». Однажды она, в очередной раз захлёбываясь от восторга и удивления, как можно ТАК жить, зашла к нам посмотреть на наш, с трудом сделанный косметический ремонт и, окинув взглядом зал, начала истерически хохотать. Я не поняла, в чём дело. «Ну, вы дали! У нас весь офис был оклеен такими обоями!». В общем, примерно то же, что и с моей новой шляпой. «Весь город в таких ходит!» - сказала, словно плюнула на мою обновку элитной слюной для избранных.
Доставала она не только меня. В резерве была целая армия знакомых дам, которых она называла приятельницами. Василиса обладала феноменальной способностью заводить знакомства: пара фраз в поликлинике в очереди к врачу, обмен телефонами и новая «приятельница» готова. Однажды она позвонила моей подруге, которую видела у меня(обмен телефонами) и с ходу начала рассказывать о том, что сын едет в Грецию, а там поплывёт на пароходе, на котором будет одна элита, состоятельные люди, избранная публика, сливки общества. Удивление моей подруги от звонка тихо переросло в раздражение, и она со слабо скрываемой издёвкой сказала:
- Это же просто «Титаник» какой-то!
Новая волна телефонных звонков всем приятельницам и мне в том числе:
- Ты понимаешь, что она сказала! «Титаник»! Он же затонул! Я – мать, а она мне про «Титаник»!
Меня разбирал смех, но рассмеяться - равносильно самоубийству. Выяснение отношений по телефону было выше моих сил.
Продолжение следует.