Гололёд.Тормоза захлебнулись надрывно от смеха,
И завыли сирены, голодными псами, навзрыд,
И душа отделилась от бренного тела, как ветка,
Топором отделённая от корневищ вековых.
Гололёд. И дублёнка, как рыжее летнее чудо,
И как солнце, кудряшки в кругу ярко-алой зари,
И смеялось то тело когда-то, влюблялось как-будто,
И дарило надежду тому, кто устал и затих.
А сегодня оно поменялось с уставшим ролями,
Кто устал, отдышавшись, отправится дальше в поход,
И, возможно, дойдёт и сыграет ноктюрн на рояле,
Насмешив и Шопена, и в сердце своём гололёд:
Как он может играть, чем творить, коль с гармонией в ссоре?
Удивить, не способен, ползущий по льду, Агасфер,
Лишь надежда на чудо Второго пришествия вскоре
Укрепляет в нём дух и изысканность внешних манер.
Так ему и ползти: день за днём, год и век, по пустыне
Ледяной, горделивой, безжизненной, как в зеркалах,
Отражающей ночь. А кругом, только, запах полыни,
А в дали рыжий свет, а в груди только боль, только страх.
Он припал бы к кресту. Нет креста! Только в небе высоко
Светлый Лик и кудряшки в цвет лета, да кто-то поёт
Заунывную тему бродяги байкальских широт, но
Тот бежал на свободу, а этот на плаху ползёт.
И заплакал уставший, и слёзы, примёрзшие к векам,
Просветлили глаза, постаревший от скупости рот…
Улыбнулся чудак: «Всё мираж! Всё тупая потеха!»,
А виновен во всём – гололёд.