Мама заболела, и я положила ее в хорошую городскую больницу. На следующий день я пришла к ней, но прежде решила побеседовать с ее лечащим врачом. Из ординаторской вышел доктор в белоснежном халате, с трубкой на шее. Увидев его я потеряла дар речи — такой он был красивый. Лет тридцати пяти, среднего роста, хорошо сложенный. Все черты его лица отличались правильностью и какой-то аристократичностью: прямые, темные волосы были зачесаны назад, высокий лоб, карие умные глаза, красиво очерченный рот с ровными белыми зубами и тонкий, классической формы, нос. Когда шок прошел, я представилась и стала спрашивать о состоянии здоровья мамы. Он отвечал очень сдержанно и неохотно. В его взгляде на меня сквозило безразличие, и я видела, что он хочет поскорее уйти. Вообще, врач показался мне холодным и надменным, поэтому обаяние его красоты, ошеломившее меня в первые минуты, исчезло. Через несколько дней маму выписали из больницы. И от нее я узнала, что доктора зовут Владимир Васильевич, что он живет в Севастополе, а в Симферополе проходит ординатуру и «ведёт» две палаты в больнице. И еще мама сказала, что на днях он приедет к нам. Меня это очень удивило, но мама объяснила, что он, будучи преподавателем мединститута, собирается защищать кандидатскую диссертацию. Узнав, что мама опытная машинистка и у нее дома есть машинка, он попросил ее перепечатать его научную работу с черновика под его диктовку, так как у него неразборчивый почерк. Его устраивало еще и то, что жил он в квартале от нас, снимая комнату у пожилой женщины. Доктор пришел к нам на второй день. Запомнив его несколько высокомерным, я волновалась, как он воспримет нашу маленькую квартиру (14 метров в двух комнатах) с убогой утварью. Но когда он вошел, я успокоилась, так как увидела совсем другого человека: простого, приветливого, улыбающегося. Две недели, вечерами, Владимир Васильевич приходил со стопкой листов и диктовал маме. В это время я сидела в маленькой спальне и занималась своими делами. Через пару часов он уходил, сердечно поблагодарив маму. Вообще Владимир Васильевич был очень доволен маминой работой, и однажды он сказал ей: «Мне так повезло, что я Вас встретил!».
Я с ним почти ни о чем не говорила, называла его по имени-отчеству, а он меня — просто по имени, но на «Вы». Когда работа закончилась, он спросил, обращаясь к нам обеим: «Вы не возражаете, если я иногда буду заходить к вам «на огонек», в ваш теплый и уютный дом? А то у меня в Симферополе почти нет знакомых». И он стал часто приходить к нам. Мама угощала его чем-нибудь вкусным (он питался в студенческой столовой); мы вместе пили чай с мамиными пирогами. И Владимир Васильевич никогда не отказывался, не «ломался», вел себя очень просто.
Постепенно он стал у нас своим. Когда у мамы случался сердечный приступ или гипертонический криз, я бежала к нему, и он, оставив все дела, тут же приходил и помогал ей. Владимир Васильевич был очень хороший врач и стал нашим домашним доктором: слушал маму, измерял ей давление, выписывал нужные лекарства. Зайдя в комнату, он первым делом спрашивал со своей обаятельной улыбкой: «Ну, как дела? Как наше сердечко?». Мама обожала его и верила больше, чем другим врачам. Постепенно мы с ним стали друзьями и незаметно перешли на «ты». Я его уже называла Володей, а иногда — Володечкой (с маминой «легкой руки»). Мы с ним подолгу говорили обо всем. У нас оказалось много общих интересов, взглядов. Он рассказывал о своей семье: жене и маленьком сыне, показывал их фотографии. Они жили в Севастополе, и он к ним ездил на выходные. Я ему рассказывала о своей работе (работала в школе — преподавала русский язык), о прочитанных книгах и другом… Мы с ним стали настолько близки, что я ему поведала о своей любви, и Володя очень живо реагировал на мой рассказ. Однажды Володя признался, что поёт. И в какой-то вечер он устроил настоящий концерт для нас троих (ко мне пришла подруга). У него был прекрасный сильный тенор. Он пел разные романсы, в том числе итальянские: «О соля мио», «Вернись в Соренто» и другие. Он так пел, что сбежались соседи и слушали под окном. Как то Володя пригласил нас с подругой в свой мединститут на концерт, в котором участвовал. И когда он спел два романса, переполненный зал разразился овациями. Под эти овации и крики «браво!» Володя сошел со сцены и сел рядом с нами. Студентки, многие из которых были в него явно влюблены, с завистью смотрели на нас с подругой. Через год наш доктор «защитился», закончил ординатуру и перевез свою семью в Симферополь, поменяв квартиру. Как только они устроились, Володечка пригласил нас с мамой в гости и познакомил с семьёй. С ними жила еще бабушка, очень приятная, добрая старушка, к которой они все трогательно относились. Нас встретили очень радушно. Жанна (жена Володи) сказала, что много слышала о нас от мужа. Она была невысокая, очень женственная. Черные волосы контрастировали с большими, серыми глазами. Короткая стрижка шла к ее округлому лицу. И вообще, она была очень привлекательной женщиной. Мы с ней понравились друг другу, сразу нашли общий язык (ровесницы, обе преподавательницы).
Через месяц мама ушла из жизни (пусть земля ей будет пухом!). С Володечкой и Жанной мы виделись редко — закрутил водоворот жизни, но встречались, как добрые, старые друзья. Перед отъездом в Израиль я встретила на улице Жанну. Она шла с невысоким мужчиной, одетым в морскую офицерскую форму. Когда он куда-то отошел, она сказала, что два года назад Володя оставил семью и ушел к медсестре, с которой вместе работал, и они куда-то уехали. Она, погоревав некоторое время, вышла замуж за хорошего человека. Жанна сказала: «Как видишь, он красотой не блещет, но зато обожает меня и сына. Я счастлива. А красавцы мне больше не нужны». Мы договорились писать друг другу. Переписка длилась года три. Из писем я знала, что у нее все хорошо. Я была рада за Жанночку, но все-таки мне было жалко, что распалась хорошая, красивая семья. Но… — «се ля ви»…
2014 г.