Он так любил хмурное небо,
В саду растения вельвета,
Вивальди слушал по ночам,
Политиков не доверял речам.
Его квартира — старый город,
Семьёю были хмель и солод.
В одежде рванной, порой грязной,
Пропитан был животной страстью:
Небрит, пропит, не так красив,
Босой ногой топтал массив.
Не доверял красивым лицам,
Трепливых слов давно боится.
И в рюкзаке, что за спиной
Он носит книгу, чай и боль.
Лишь нетерпим при виде дам,
В глазах с отметиной «продам»
Горят и тухнут словно спички,
Таких знавал он много лично.
И не встречал иного вида,
Что так добра и домовита,
Близка и сердцу и уму,
Что дернет крепкую струну.
Он к таким связям еретик:
Не верит. Не любил. Привык.
Ведь дружба женщины — обман,
Мужская ж — сущий балаган.
И доверял только дворняжке,
Которую нашел однажды.
Она визжала в мусорном баку,
С хромой ногой и травмою в боку.
Её лечил напористо и долго,
И привязался к ней настолько
Теперь ему и друг, и мать
Всех заменила, всем под стать.
И пуда соль, а то и два
Набрали щеки уж с лихва:
Так часто с завывающим желудком
Менялись часы, дни да сутки
И холод бил в дверные щели,
Матрасы прели на постели.
И ради хлебного куска
Он на судах груза таскал,
Чинил машины, механизмы,
Он мыл полы и зубы стиснув,
Себе шептал, что будет время
Снесет устои из-за стенок.
И будут все равны, едины,
Богаты, сыты и невины.
Но так за годом шел другой,
И каждый раз зайдя домой,
Он с ног валился беспробудно,
Обедал же все также скудно.
А ведь однажды в вечный сон,
Издав последний, тихий стон
Уйдет, никем поминутый не быв,
Да во земле сырой остыв,
Поставят номер, имя, дату
На мраморе чиркнут неправду:
«Мы помним, любим и скорбим»