Смотрю Президиума лица,
Как водит камеры экран...
Вот этот — явная тупица,
А этот, старый хрыч, — профан.
А эти двое, что склонились
Друг к другу в позе деловой,
Не только мимикой сроднились —
Пусты, как вижу, головой.
Вот это взор, вот это тело! —
Троих вместит таких, как я:
Глядит уныло, отупело —
Ну, право, сущая свинья.
А что сказать про эту мину?
Ясна, как все его дела:
Лакает горькую в хламину
И службой правит с похмела.
О — бог свидетель, — в этой маске
Таится злоба для людей:
Такими впору для острастки
Пугать бы неслухов детей.
А этот с барственною позой
Глаза упрятал под вихор,
Что крикнуть хочется с угрозой:
Внемлите, люди! — рядом вор.
А это что за замарашка
С двумя щелями вместо глаз?..
Да это старая казашка —
Наш гегемон, рабочий класс.
А что тут надо этой кляче? —
Лицом на смерть саму похож.
И рядом — урка: точно прячет
За голенищем финский нож.
Как не узнать личину эту —
Известный в мире острослов.
Лишь не пойму, зачем поэту
Лилейно жить среди ослов.
И дальше — все тупые лица,
Что от досады хоть кричи...
Не дай бог кто-нибудь приснится,
Не то что встретится в ночи.
Знать, ошибается природа,
Когда по нраву лик дает:
Здесь все избранники народа
Судьбу решают за народ.
Я всех бы выделил особо,
Как водит камеры экран,
Да больно, горько до озноба
Мне видеть в лицах их обман.
Но если вдруг найдет забота,
Скажу вам, что не досказал.
Теперь мне, знаете, охота
Сойти с президиума в зал.
Хотите — милуйте, судите
На все оставшиеся дни...
Но чаще в лица их глядите —
И вы поймете: кто они.
Август 1985 г.