Шесть побегов от голода. Быль. Петр Тарасов

     Как разделить ложку меда на всех соседей с улицы? Как невредимым уйти от волка? Как пережить бомбежку? Как вырасти на 20 сантиметров во время службы в Армии? Ответы здесь, в воспоминаниях моего деда, Тарасова Петра Максимовича. Также здесь описана коллективизация, раскулачивание, ВОВ 1941-45 года,  житье-бытьё в СССР, распад Империи и попытки построения капитализма с социалистическим лицом и без коррупции. А также описана интереснейшая жизнь врача, хирурга, которому трижды доводилось пришивать людям головы.
     Сейчас деду 85 лет, он живет в селе Доброе Липецкой области. Всю жизнь он посвятил медицине. Был сначала хирургом, потом оперирующим ЛОР врачом, несколько лет был главным врачом в Добровской больнице.
     Меня всегда удивляло его жизнелюбие, любопытство до фактов, интерес к мировым религиям, истории, литературе, его любовь к природе. Вызывает уважение тот факт, что дед остался верен себе и не променял деревенскую жизнь на более комфортную, но далекую от природы жизнь в столице или другом городе, хотя неоднократные предложения были.
     Дед - заядлый рыбак, пчеловод, грибник. Сейчас в силу возраста ему пришлось оставить многие свои любимые занятия, но нередко его можно видеть на берегу реки Воронеж с удочкой. Бабушка провожает его к месту рыбалки, а потом приходит за ним, и можно видеть, как эта милая пожилая пара с уловом идет домой.
     Не так давно дедушка освоил компьютер и айпад. Он зарегистрирован в социальных сетях, активно пользуется интернет ресурсами. В 2014 году он собственноручно записал свои воспоминания, а я лишь слегка причесала текст, не меняя авторских интонаций.
Интересного чтения вам!
               
                Внучка, Анна Харланова


Косинов порядок.

Захар Тарасов: зажиточный крестьянин села Большой Хомутец (ныне в Липецкой области).
Его сыновья: Ион, Даниил и Максим (мой отец, - прим. П.М.).
Дети Иона: Филипп, Меланья и Григорий.
Дети Даниила: Василий, Ульяна, Наталия, а также Егор, у которого было два сына: один Петр - женат, дети, живет в Волгограде, второй уже умер после травмы.
Максим Тарасов – мой отец.
Жена Максима, моя матушка, Пелагея Никифоровна Дьяконова. У неё было три сестры: Фёкла, Екатерина, Елизавета и брат Кузьма (репрессирован в 1935г).
     В семье Максима и Пелагеи родилось 12 детей, а выжили только шесть: Агафья, Марфа, Евдокия, Мария, Анна и один сын - Тарасов Пётр Максимович (1930г.р.), то есть я.
     Три брата – Захаровичи, - отделившись от отца, на новом месте около болота своими руками построили три избы под одной крышей. Кирпичи делали и обжигали сами. Дом этот и ныне там, в целости и сохранности. Позже построились Никитчевы, Родькины, мамина сестра Фёкла с мужем Андреем Инютиным другие. Вот так и получился Косинов порядок.
     Почему Косинов? Наверно, в роду Захара иногда рождались косоглазые дети, например, у моей сестры Анны было небольшое косоглазие. От трёх братьев и пяти сестёр выросло крупное ДРЕВО с большой кроной.
     Моя веточка в этой кроне (вместе с моей женой, Клавдией Ивановной, в девичестве Карякиной):
Дети:  Наталия Харланова и Марина Антименкова
Внуки: Анна и Юлия Харлановы, Светлана Антименкова
Правнуки: Максим и Ксения Чернышевы, Ульяна Масягутова
     В этой веточке 5 врачей, 1 медсестра и одна студентка медицинского ВУЗа, три инженера и два предпринимателя.



Раннее детство. Коллективизация.

     Мне кажется, что родился я давно: 15 сентября 1930 года.
     Но себя и частично окружающее начинаю помнить примерно лет с трех. Я качал люльку, подвешенную на гвоздь в балке потолка. В ней лежала моя младшая сестренка, двенадцатый по счету рожденный ребенок. Из 12 выжило шестеро: 5 сестер и я, последний.
     Потом помню, бегал с соседским мальчишкой по огороду: он был огромен!   Сверху фруктовый сад из 12 деревьев,  далее пшеница и в конце - конопля в три моих роста. Из нее пряли нитки, ткали холсты и шили одежду. Ткацкий станок имелся в каждой семье. О наркотиках понятия не имели. 
     В дошкольном возрасте с ребятишками играли  в лапту, в прятки и другие игры. Зимой катались с крыши на ледышках. Их делали из навоза с соломой.  Катались также на самодельных коньках. Отец набивал на лапти деревянные колодки и вдоль них прибивал толстую поволоку, вот и коньки!
     Мое детство проходило как раз в годы коллективизации: организовали колхозы и всех жителей сгоняли туда. Весь домашний скот насильно отбирали, а кто сопротивлялся, тех раскулачивали и семьями отправляли в Сибирь. Мой отец с братом  Даниилом добровольно вступили в колхоз, а вот маминых родителей раскулачили и отправили в ссылку в Уфу.
     Вот тут-то и начались голодные годы! Конфисковали из амбаров пшеницу, рожь, просо, забрали кур, а каждое плодовое дерево обложили налогами. Так как денег уплатить налоги не было, то взамен из сундуков изъяли вещи, одежду, холсты, шубы, валенки и прочее. Чекисты из бедноты оделись в кожаные куртки, суконные галифе.  Они ходили в портупее и с наганом в кобуре и разоряли население.
     Помню, как меня стали водить в колхозные ясли-сад. Мне там очень не понравилось: дети-грудники плакали все время. Тогда декретного отпуска не было,  и через 2 или 3 недели после родов бригадир уже гнал женщину на работу. В больших семьях новорожденных детей выхаживали бабушки. Чтобы ребенок меньше плакал и дольше спал, жевали коноплю с маком, завязывали в тряпочку и вкладывали в рот вместо соски.
     Я стал убегать из садика. Однажды отец встретил меня и отстегал лошадиной уздечкой по заднице, но всё же в садик я не стал ходить.   
     Старшая сестра Евдокия научила меня читать. И с четырехлетнего возраста я стал читать все, что попадется в руки. Так до сих пор и не могу остановиться! Отец научил рисовать, особенно хорошо получались Ленин и  Сталин.  Впоследствии это умение очень помогло в жизни.
     Другая моя сестра, Мария, была с трехлетнего возраста глухонемая и училась в Задонской школе глухонемых. Приезжая домой на каникулы, она научила меня алфавиту глухонемых и другим разговорным знакам, и затем я всегда и в семье и на людях был ее переводчиком.
Кстати сестры  по возрасту были:
1. Агафья              1916 г.р.       
2. Марфа               1918 г.р. 
3. Евдокия             1921 г.р.
4.   Мария             1925 г.р.            
5.   Анна              1928 г.р.
И, наконец, я, Петр    1930 г.р.
   
     Однажды мы с  двоюродным братом совершили далекое путешествие. Мне было лет пять, ему восемь. По моему хотению и тайком от родителей, как только те ушли на работу, мы отправились пешком за 12  км от дома наведаться  к моей старшей сестре Евдокии Максимовне в  Бутырскую школу, где она работала учительницей. Дорогу показывал я, запомнив ее со слов сестры. Мы очень переживали, боялись заблудиться и, наконец, увидели село. 
     Спросили, как найти школу. Вошли в школьный коридор. Уборщица осведомилась, что нам нужно, и пошла в один из классов. Вышла удивленная сестра и воскликнула: «Как вы сюда попали?!». Потом она обняла нас, вывела в школьный сад и, усадив на скамейку, сказала подождать ее до конца урока.
     Перед нами оказался прекрасный пруд, он был окаймлен невысокой насыпью, покрытой зеленой травой. Через небольшие промежутки росли плакучие ивы, опустив бусы листьев к водному зеркалу. По этой насыпи по тропинке мы обошли весь пруд и долго смотрели воду и любовались красными карасиками, величиной с ладошку, и раками, ползущими назад… зеленые лягушки прыгали, шлепаясь в воду… А в саду на яблонях кое-где висели краснобокие яблоки. Мы успели не на шутку проголодаться. И тут нас позвала сестра. Она отвела нас в свою комнату при общежитии и накормила белым ситным хлебом и конфетами с чаем. Потом пожурила и дала каждому по кульку конфет-подушечек. Близился вечер, пора было в обратный путь. Сестра проводила нас до околицы, и мы побежали домой. Сначала вприпрыжку, затем все чаще шагом. Домой попали уже в сумерках.
     Конфет мы принесли мало, так как дорогой не утерпели и полакомились. Нас встретили родители с руганью и одновременно с радостью. В ту ночь я спал как убитый, а на утро еле встал на ноги от болей в икрах. Тем не менее, настроение было бодрое…   



Ложка меда в бочке дёгтя.

     Помню, словно это сегодня, как отец ушел на болото резать торф. Торфяное болото было как раз напротив дома метрах в пятидесяти, заросшее осокой, ивняком, разнотравьем и множеством разных цветов.
     По зыбкой хлюпающей тропе я подошел к отцу и наблюдал, как он специальной лопатой-резаком нарезал торф и вилами отрывал кусок в форме сатана и кидал его на берег. Постепенно яма становилась все глубже.  Слой торфа достигал двух метров. На следующий день торфяные саманы для сушки укладывали в клети и впоследствии носили и скрадывали в сарай. В нашем селе зимой печи топили торфом. А печей в нашем доме было две.
     Одна большая русская, в ней готовили еду в чугунах. Их ставили в печь рожном, а сковороды -  чаплей. Щи, каша, тыква были вкусные, просто объедение! По праздникам мама пекла блины. Помню, как мы с сестрой   Аней спали на печи, и рано утром, когда от вкусного запаха уже текли слюнки, мама давала нам покушать по блину. А затем мы ждали, когда все придут из церкви от обедни, и все мы начнем завтракать. 
     Отец садился под божницей, доставал бутылку с водкой, наливал и выпивал одну столовую ложку, затем ложкой стукал  по чугуну и все начинали есть.
     Другая печка была с плитой и вмазанным в нее глиной большим чугуном. Ее топили только, когда отец валял валенки.  Этим мастерством он славился на всю округу! К нему записывались в очередь из Кузьминок, Бутырок,  Хорошеевки, Стеньшино, Трубетчино и других сел.   
     Отец со своим братом Даниилом на двоих имели шерстобитку. Она очищала, расчесывала и пушила шерсть. Так они зарабатывали деньги. В избе всегда стоял смрадный пар с острым запахом серной кислоты и шерсти. Около печки на козлах стояла терка для утирки валенка до нужного размера. Около стен располагались широкие лавки-скамейки, в левом заднем углу  стоял ткацкий станок и прялка, а у задней стены стояла деревянная кровать, на которой спали родители. К потолку были подвешены  полати. Спали, кто где.  Подстилали и одевались дерюжками - самодельными половиками, ни о каком постельном белье и помину не было.   
     Теснота ужасная! Уроки делали на лавках, на окнах, так как стол был занят шерстяными заготовками для валенок.
     По тем временам отец был грамотным, он окончил четыре класса Церковно-приходской школы, сейчас это примерно как если окончить 9 классов школы. Отец работал в колхозе бухгалтером. С 1936 г. колхоз обязали выращивать турецкий табак и отца назначили бригадиром табачной бригады. Быстро сделали парники, вырастили рассаду и, когда стало тепло, высадили ее в землю на плантации. Затем поливали, пололи и ухаживали.
     Когда вырастали большие листья, их нижние обрезали, насаживали длинными иглами на шпагат как бусы. По мере подрастания нижние листья опять обрезали, насаживали на шпагат и развешивали сушить в сушилке. Сухой лист табака увязывали в тюки и на телегах возили на Елецкую табачную фабрику.
     В нашем климате теплолюбивый табак не вызревал, поэтому в первые же заморозки его весь вырубали и развозили по домам возами, чтобы не испортился. Все – и взрослые, и дети, и старики и даже больные, - обрезали и насаживали на шпагат листья. От ядовитого испарения слезились глаза, болела голова, и все кашляли. Это длилось неделю. 
     Работа в колхозе оценивалась в трудоднях, никакой зарплаты не платили. Если бригадир сочтет, что вы работали весь день и качественно, то в табеле напротив ваших инициалов поставит 1 тд (трудодень), а если работали не весь день и были нарушения, то мог поставить  0,75 тд или 05 тд.
     По итогам года осенью давали рожь, пшеницу и другие продукты, вырабатываемые в колхозе, кроме мяса, молока и яиц. Урожаи были очень низкие. Весь урожай зерновых забирало государство, даже не оставляя на семена. Весной на семена  зерно выдавали далеко, в Чаплыгине.
     Пешком по весенней грязи, с мешочками на плечах женщины несли семена в колхоз. Оставшиеся  отходы делили каждому по трудодням. Полученных отходов хватало на один-два месяца… Питались в основном картошкой, пшеном, репой, капустой, тыквой да огурцами, выращенными на огороде в 40 соток. Этого не хватало, и к весне население голодало. Есть хотелось все время! Отекали ноги, руки, лицо. Кожа становилась пергаментной.  Все, кто мог, выходили на болото, ели траву, корни куги, дикий чеснок, кислинку, конский щавель, а позже из лебеды и крапивы варили щи. В неурожайные годы многие умирали с голода.
     Вспоминается один смешной случай. На трудодни с колхозной пасеки на всех работающих с нашей улицы досталась одна деревянная ложка меда. На медовый спас все жители собрались в центре улицы  делить мед. Развели в трехлитровой банке и давали всем по ложке как причастие.  Это действо проходило весело, под песни. На столе стоял граммофон 18 века, из большого раструба громко лилась песня:      

Вдоль деревни от столба и до столба
Загудели заиграли провода.               
Эх! Мы такого не видали и во сне,    
Чтобы солнце загоралось на сосне!   
               
Дядя  Андрей играл на балалайке, а женщины плясали «матаню» и пели частушки.
    


Ночное. Кляксы и мухи.

     Колхозных  лошадей на ночь отгоняли пастись через лес на заливные луга. Однажды меня вместе с другими ребятишками взяли в ночное.
     Поздним вечером мы шли за дядей Микитой лесом, мне было страшно,  слышался треск сучьев, шорохи, наверное, леших, трубный рев лосей, уханье филина. В стороне, не отставая от нас, сверкали огоньки. Может, это волки? Наконец лес закончился, стало немного светлее. Из-за туч выплывала и опять пряталась луна.
     Засучив портки, мы перебрели протоку. Ее звали «слепуха». Вдалеке виднелось пламя костра. Около костра в зипуне и шапке сидел пастух, над костром висел котелок с пшенной кашей. Дядя Микита угостил нас кашей. Она была особенной, пахла дымом и какой-то травкой.
     Рядом с костром стояла копна сена, все четверо мы зарылись в нем. Засыпая, я слышал всхрап пасущих лошадей. По нашей просьбе дядя Микита разбудил нас на восходе солнца. Мы побежали к кустам ивняка, срезали себе по удилищу, привязали запасенные лески из суровых ниток, крючки и побежали на берег реки Воронеж. Из кусочка куги сделали поплавки и, насадив на кончик крючка кусочек червя, закидывали удочки в воду. На всем плесе плескалась и прыгала крупная рыба, рядом в затоне раскрылись крупные соцветия белой лилии и желтой кувшинки. Высоко в небе слышалось переливчатое пение жаворонков, стрижи на большой скорости летали над самой водой, ловили комаров и поденку, на другом берегу в воде по колено стояла как загипнотизированная цапля с длинной шеей, ожидая появления лягушки на завтрак. 
     Клев был активный, и мы часто вышвыривали на берег крупную уклейку и селяву, а вскоре нас позвали к костру. В котелке варилась уха из крупных карасей и щучек.  Рыбу поймал пастух виршами, кубарями. Спешно похлебав ухи, мы помогли дяде Миките отделить от табуна рабочих лошадей. Двадцать три взнуздали, на пять уселись верхом и через лес погнали их в бригаду на работу.   
     Да! А уклейку мама засолила пряным посолом, и на следующий день мы с аппетитом ее съели.
     Я всю жизнь с умилением вспоминаю то Ночное.

     Помню, как в нашем доме была свадьба. Самая старшая сестра Ганя вышла замуж. Народу битком! На столе блины, картошка, огурцы, щи и водка в четверти. Именно водка, а не самогон. В селе Большой Хомутец напротив средней школы  в 1930-е был  государственный магазин, его называли винополия, где продавалась водка от шкалика до четверти.
     Играла гармонь, пели частушки. Затем все вышли проводить невесту в избу мужа. На сани погрузили сундук с приданым, зазвенели бубенцы на дуге…
     Помню, как однажды родители взяли меня с собой в село Доброе, на рынок, нужно было купить букварь, тетради и перья к школе. Шли пешком все шесть верст, полпути лесом, а дальше по заливным лугам. Дорога от леса до Доброго шла широкая и была вымощена белым камнем.  Реку Воронеж перешли через высокий деревянный Толмачев мост, отдохнули на берегу, напились воды из реки.
     Отец рассказал, почему мост прозвали Толмачев. Во времена, когда разбили Колчака, военнопленных гнали домой как раз через наши места, и этот мост и дорогу строили чешские военнопленные. У моста  была будка, в которой жили прораб и толмач-переводчик. С тех самых пор  мост прозвали Толмачев.
     Осенью меня отвели в школу. Она располагалась в избе раскулаченных,  недалеко от нашего дома, как раз за болотом. Я потом сам ходил. Но во второй смене уроки кончались затемно, и за мной приходили сестры. Иногда отводил сам учитель Михаил  Васильевич.
     Писал я буквы хорошо, но вся страница была грязная  и с кляксами, так как в чернильницу-непроливайку заползали мухи, а вылезти не могли. Окуну перо в чернильницу - попадется дохлая муха, а пока я обращу внимание - она шлепается на тетрадь. Я плакал и заводил новую тетрадь.



Первый побег от голода. Кубань, Семеновка.

     В 1937году  была сильная засуха, и ничего не выросло. К весне люди от голода стали вымирать. Отец и еще два мужика ездили на разведку, искать, где бы можно было спасти семьи. В феврале 38-го за пуд ржи наш дядя Даниил купил нашу часть дома, в придачу он дал нам денег на дорогу.
     Помню, как на лошадях нас три семьи привезли на железнодорожную станцию в Грязи. Там мы прямо на полу около вещей дремали, ожидая поезда на Краснодар. По мне ползла большая крыса с длинным и мокрым хвостом. Я с испуга закричал и вскочил и до прихода поезда уже не спал. Крыс было много, и они бегали по вещам отъезжающих.
     Вагон был плацкартный, пассажиров  битком, и везде вещи, узлы, чемоданы, тюки, шум, гам, ссоры и стук колес… Мне досталось место у окна. Ехали две ночи и один день, и все время  я наблюдал мелькавшие полустанки и станции, видел водонапорную башню, из которой заливали воду в паровоз.
     Потом вдруг зима за окном кончилась, и все стало черным. Везде важно расхаживали большие носатые грачи, часто с особым звуком проезжали мосты через реки, за окном мелькали металлические фермы мостов. И вот уже вокруг все в зелени: поля, луга, деревья!
     Проводница, проходя по вагону, кричала: «Приготовиться к выходу!». Краснодар. Поезд затормозил и остановился у перрона. Мы перетащили вещи в вокзал. Светило солнце, было тепло, а мы в шубах и валенках!
     Вдруг отец подошел к нам с большим караваем белого хлеба, отрывал от него куски и давал каждому, приговаривая: «Теперь мы будем жить!».  Я, наевшись хлеба с кипятком, сразу уснул.
     На другом поезде мы доехали до станции Кропоткино, выгрузились. Кругом высились горы, на самых высоких белел снег.
     Три семьи на трех подводах с вещами спустились вниз к причалу парома через реку Кубань. Паром был большой, поместились сразу все с лошадьми и телегами. Его тянули за канат к другому причалу долго: течение воды очень быстрое, а  река широкая и мутная. Все семьи разместили жить в разных бригадах колхоза. Село называлось Семеновка. В нем все жители были немцы. Когда-то еще при Екатерине II они добровольно поселились на Кубани, на Волге, в Казахстане и других местах. Дома все разговаривали на немецком языке, а в школе все предметы велись на русском. 
     Кочевали с родителями только я и сестра Нюся, то есть Анна. Марфа уже жила в Подмосковье, работала по вербовке, с подругами они добывали торф. Евдокия, Дуся, жила и работала учительницей в Бутырках. Ганя, Агафья, жила с мужем на родине. 
     Отец с мамой  работали в колхозе, продукты давали за трудодни, питались по тем временам хорошо. Мы с Нюсей учились в школе, а летом в школьных лагерях. Вообще кормили замечательно! Я, наверное, был самым худым и маленьким, мог съесть только первое блюдо, и больше пища не помещалась. Учительница однажды мне сказала, что самое питательное содержится во втором блюде, и чтобы я сначала съедал второе  - это котлеты, мясо, яйца, птица, а затем уже дополнял первым. И чтобы съедал бутерброд со сливочным маслом или со смальцем. Спасибо ей большое, я стал поправляться! С тех пор и до сего дня я сначала съедаю более сытное блюдо, а потом уже суп.
     Немцы мне понравились, все такие вежливые, одеты опрятно, улицы широкие и чистые, у каждого дома палисадник с цветами. Вечерами в выходной день и пожилые, и молодежь собирались в клубе данциг, самобытный оркестр играл вальс, танго, краковяк и еще что-то, пожилые танцевали без всякого стеснения вперемежку с молодежью, пели на немецком языке песни, читали стихи. Общаясь с ними, я заметил, что стал частично понимать суть разговора, да и сам стал понемногу «шпрехен ди дойч».
     Летом мы, двоюродные братья и немецкие ребятишки вместе ходили на рыбалку, ловили плотвичек и купались в затоне, где нет течения. Кубань, где мы жили, была очень мелкая до полудня, но затем, после дневного таяния снега в горах, вода быстро прибывала и течение убыстрялось. Ниже парома примерно  в двухстах метрах посередине реки был большой остров. Он весь зарос кустарником и деревьями, там, на больших участках росла ежевика, крупная, черная, сочная! Стебли сгибались дугой под тяжестью ягод. В центре острова было большое озеро, мелкое – где по колено, а где и по пояс. В нем водилось много крупного красного карася. Когда поспевала ежевика, мы с ведрами спешили на остров. На пароме доплыв до середины, спрыгивали за борт, течение несло нас на остров, а мы упирались ногами в песчаное дно. Набрав по ведру ягод,  спешили по отмели домой, а чтобы никто не потерялся, шли цепочкой, держась друг за друга.
     Однажды мы ловили карася кошелками без дна: мутили воду, быстро ставили кошелку и из нее доставали то одного, то двух или трех карасиков. Мы увлеклись и задержались, а подойдя к берегу, увидели: вода поднялась до самых стволов деревьев и бурлила. Мы очень испугались, что придется ночевать на острове, как вдруг увидели, что от парома быстро плывет лодка. Течение сносило ее в сторону, цепляясь бортом за сучья деревьев и кустарник, Иван - старший сын третьей семьи, хватался за ветки, но удержать лодку долго не мог. Мы бежали за ним вдоль берега, пока, наконец, он не сумел бросить нам веревку. Вцепившись в нее, мы вытащили нос лодки на берег. Чтобы никого не смыло, мы легли на дно лодки, и нас подхватило и понесло течение. Выплыли мы на свой берег километрах в пяти от дома. Уже вечерело, пошел дождь.  Пешком, теряя последние силы, мы поплелись домой.      На берегу у пристани нас ждали матери и отцы. Больше нас без сопровождения взрослых не отпускали.
     Все было бы хорошо, но летом 1939-го налетела на пшеницу черепашка. Она похожа на нашего вонючего клопа на подсолнухах, только окраска у нее сочно-зеленая. Ее было очень много на каждом стебле и на цветущем колоске. Питалась она, наверное, соками колоса, потому что стебель погибал. В основном поля тогда засевались пшеницей. На борьбу с черепашкой прилетел самолет, он садился на поляне около села, его загружали ядохимикатами, и он распылял их над пшеницей.
     Как-то во время дневного тихого часа нас разбудил рев самолета. Мы гурьбой побежали на поляну посмотреть. Самолет был большой, зеленого цвета, стоял на двух колесах. Они и весь самолет был обтянут какой-то плотной тканью. Впереди пропеллер, а сверху выемка – кабина. Молодой летчик в меховой куртке и шлеме с большими очками разговаривал с председателем и наблюдал за погрузкой яда. Прибежавшие воспитатели и вожатые ругались, что мы убежали и повели нас досыпать. А еще по пшеничному полю ездила грузовая машина, спереди у нее было приделано корыто как желоб. Она сбивала черепашку в корыто и, когда оно наполнялось, высыпала в яму с ядовитым раствором.  Однако пшеница все равно вся погибла, и нам опять угрожал голод. Отцы трех семейств снова уехали на разведку…



Второй побег от голода. Екатериновка.

     Глава второй семьи был дядя Андрей. Его жена  Фекла - мамина сестра. С ними кочевали четверо детей, мои двоюродные: сестра Анна, братья Петр, Миша и мой ровесник Митя.
     Отец третьей семьи был дядя Митя. Его жена - тетя  Варвара. Их дети: Иван, который нас спасал на острове, Дуняша, Юра, Петя и Рая, ей было два годика, и в яслях она усвоила немецкий язык и говорила дома по-русски, а в садике по-немецки. Впоследствии я сделал вывод, что изучать разговорную речь иностранного языка необходимо с самого раннего возраста, а грамматику и синтаксис уже в школе.
      Вот в таком составе мы приехали в село Екатериновка Сальского района  Ростовской области.
     Вначале нас разместили в бригадных домах, но затем некоторые жители взяли семьи на квартиру. Село (станица) было казацкое, зажиточное. Сначала мы с трудом понимали их хохлацкий говор, нас называли кацапами или москалями. Фамилия  хозяина дома - Дума, он поселил нас в летнюю кухню, домик во дворе. Хозяин был грубый, серьезный, но на самом деле добрый и отзывчивый мужчина.
     За хатой был огород, круто спускающийся к реке Егорлык. Там росли фруктовые деревья и кустарники: яблони, груши, сливы, абрикосы, виноград, вишня, черешня, смородина, крыжовник и еще много чего. Вверху - арбузы и дыни,  а в самом низу капуста, помидоры, огурцы, перец и прочие овощи. В конце огорода была копанка, колодезь для полива овощей. По мере созревания урожая хозяин всегда угощал нас, мы же с его сыном Пашкой и другими мальчишками лазили по чужим огородам воровать фрукты, иногда попадался кто-либо и получал порку от хозяина сада и от родителей. Меня мама укоряла, но никогда не била.   
     В колхозе нам дали авансом в счет будущих трудодней муку, крупу, молоко и даже мясо. Мама все время боялась, а вдруг наших трудодней не хватит! Мы  привыкли к тому, что на родине ничего не стоил трудодень, но оказалось осенью при дележе нам досталось много всего! Отец и мама удивлялись.
     Осенью мы переехали в другую квартиру. Хозяева куда-то уехали и бесплатно разрешили нам пожить. Это была низкая хата мазанка с маленькой печкой, крытая камышом, с глиняным полом. Хата стояла за глубокой балкой одна, а вокруг была степь.
     На зиму заготавливали топливо: граблями собирали сорняк перекати-поле, тот самый, который едят верблюды. Осенью его отрывало ветром, и большие колючие шары катились по степи в большом количестве. Сорняк скапливался в оврагах и балках. Его загружали, утаптывали на арбу и на быках возили к хате, а там уже укладывали в скирд. Зимой, надев рукавицы, пучком его совали в печку. Прогорал он очень быстро. Хата была ветхая и не держала тепла. Хорошим топливом считались кизяки - это высушенный коровий помет, его все лето собирали на пастбищах. Вдобавок к этому сельсовет делил на всех желающих камыш, росший в пойме реки Егорлык. Его нужно заготавливать зимой, когда лед станет крепким. Вот как это делают. Обычную лопату обрезают поперек, затачивают и, резко двигая по льду, подрезают стебли камыша и потом их вяжут в снопы.
     В 1940 году к нам приехали жить сестры. Марфа стала работать дояркой, Евдокия учителем. Жизнь налаживалась. Кроме натуральных продуктов в семье появились и деньги. На трудодни давали даже арбузы, дыни и овощи. В пойме реки размещалась овощная плантация: капуста, помидоры и прочее росло на грядках, между которыми по арыкам текла вода во время полива. На берегу реки был устроен поливальный агрегат. По большому наклонному кругу вверх шли волы, поворачивая круг и вертикальное колесо с ковшами, над корытом ковши опрокидывались, и вода выливалась в корыто, желоб, и дальше текла по арыкам то на одни, то на другие грядки.
     Мы купались в реке и у моста на удочки ловили карпа и сазанчиков. Мне однажды попалась черепаха! Крючок я не сумел достать, она втянула голову под панцирь, так что пришлось обрезать леску. Крючки я научился делать сам, даже с бородкой, из стальной проволоки.



22 июня 1941 года.

     На столбе у сельсовета висел рупор, по радио объявили, что началась война, на нас внезапно напала фашистская Германия. Все вокруг как-то изменилось, не слышно стало по вечерам смеха и песен. На второй день объявили мобилизацию в армию. На площади мужчин и хлопцев построили, пересчитали и под звуки духового оркестра пешком отправили на станцию Шаблиевка, а дальше поездом в Сальский районный военкомат. Слышался громкий плач жен и детей.
     По радио ежедневно передавали от  Советского информбюро: немецкие войска наступали по всем фронтам и особенно на центральном, на   Москву.
     Вскоре появились беженцы: жители городов и сел, захваченных немцами. Им сочувствовали, пускали на ночлег и делились продуктами, а между тем их становилось все больше! Они ехали поездами, на телегах, и шли пешком.
     В некоторые семьи приходили похоронки, стали появляться раненые. Дядю Митю, дядю Андрея сразу взяли на войну и в его 46 лет взяли и моего отца. Немцы зимой были уже у самой Москвы!
     В станице началась паника, ходили слухи, что Сталин покинул Москву и что немцы уже захватили ее…  Наконец, по радио голос Левитана радостно объявил, что гитлеровские войска разгромлены под Москвой, отброшены  и продолжают отступать! Таким образом, провалился фашистский план Блицкриг, но на других фронтах стало хуже, 1942 год стал самым тяжелым в этой ужасной войне. Это блокада Ленинграда, Курская битва, Прохоровка, сдача немцам Киева, Ростова, Крыма, Краснодара. Но этот год и начало 1943-го явились также переломными в войне. 
     Вернемся к жизни в Екатериновке.
     Весной пахать землю было не на чем  и некому, остались одни бабы, а тракторы и рабочих лошадей взяла армия. Пшеницу посеяли, пахали на волах и даже на коровах. Элеватор и амбары - все было реквизировано для армии, для Победы, а нас опять догнала голодовка, уже военная.
     Семена, которыми засевали поле, были протравлены и в пищу не годились. Да и законы были жестокие: за колоски да за карман зерна сажали в тюрьму на пять лет. Но сестра Марфа все-таки придумала способ. Она управляла одной сеялкой, и тайком насыпала в тряпочку пшеницу, а узелок прятала в лесопосадке. После того, как они переедут сеять на другое поле, я сначала днем бегал искать схрон по рассказанным приметам, а ночью приносил эту зеленую пшеницу домой. Мама в нескольких водах смывала отраву, и мы ели разваренную пшеницу.
     В июне  в тех местах, где стояли стога соломы, пшеница-самосейка цвела и наливалась раньше сеяной. Мы с двоюродным братом Митей тайком пробирались в этот оазис и, лежа на спине или на четвереньках, нагибали стебли и в ладонях терли колоски. Из них высыпалась мягкая зеленая незрелая пшеница. Ее мы ссыпали каждый в свою сумочку, тут же и ели, утоляя голод…  Периодически мы высовывали головы и смотрели, не едет ли объездчик полей на лошади, и если увидим, лежа замирали на месте и по стуку копыт определяли, где он. Сердце колотилось от страха, ведь если захватит, то застегает плетью до крови, а взрослых за такое вообще сажали в тюрьму.
     В июле началась паника. По плану и по спискам начали эвакуацию населения и скота. Мой отец и дядя Митя Харин были на долечивании дома. Все члены   ВКПБ, председатели колхозов, директора и другие руководители на грузовых машинах с вещами и семьями уехали в первую очередь. Евреи и те, кому нечего терять, уходили, кто как мог: пешком, на поезде, на телегах, запряженных быками. Остались только старики да матери с детьми. Поток беженцев из Ростова нарастал.
     Сестру Евдокию назначили исполняющей обязанности председателя нашего колхоза имени 7-го ноября. Хлеба созрели, и всех, кто мог двигаться, отправили на время уборки урожая в табор. Там были летние помещения, крытый ток, склады и кухня с длинным столом и скамейками. Котел был огромен, в нем на всех варили баланду из кукурузной муки. С восхода и до захода солнца все работали, вручную косами и серпами жали пшеницу, жатки запряженные волами медленно двигались по полю.
     Скошенную пшеницу на быках волокли  в одну кучу и стоговали немолотую. Спешили, чтобы не досталось немцам. По полю также ползал единственный комбайн-коммунар. Его волокли вместо трактора шесть пар быков. Посередине поля выкопали большую глубокую яму, дно которой застелили соломой, и туда ссыпали пшеницу. К вечеру все валились с ног и, похлебав мамалыги, на соломе ложились спать. Я вместе со сверстниками и теми, кто постарше, весь день погонял быков. Они не слушались нас, ноги до колен были в царапинах от стерни и болели.
     Ямы с зерном помечали секретной меткой. Тем временем Ростов уже захватили немцы. Уборку мы закончили перед самым приходом фашистов. Временное правление колхоза выдало всем семьям пшеницу. Каждый прятал ее как мог.
Слышна стала канонада, а по ночам на западе виделось зарево и всполохи огня.
     Напряжение и паника нарастали. Наша семья перебралась на время жить в дом, где размещались детские ясли, поближе к людям. Как и все, метрах в тридцати от дома  мы выкопали в два зигзага глубокий окоп, перекрыли его ветками и утеплили сухим перекати-поле, которое, как я уже писал, мы использовали как топливо.
     Дядю Митю эвакуировали со всеми вместе, а отец и сестра Марфа работали на таборе в десяти километрах от села. Там всегда содержался скот нашего колхоза, и их отправили раньше всех. Табуны лошадей, в основном молодняк, и стада коров и овец погнали на восток.
     Доходили слухи, что немцы в захваченных городах и станицах бесчинствуют, грабят население, жгут дома и расстреливают принародно коммунистов, комсомольцев и евреев.


В оккупации.

     Помню тот день. В небе все чаще в сопровождении истребителей летели на восток немецкие бомбардировщики.
     В выгоревшей форме, с пустым сидором за спиной и длинной трехлинейной винтовкой со штыком на плече, поодиночке и небольшими группами советские солдаты  шли на восток, просили у нас пить и кушать. С утра и до обеда шли они мимо, никакого фронта, по сути, не было.
     Часа в три послышался треск мотоциклов, рев грузовых машин с немецкими солдатами в темно-синей форме. Следом тащили тракторами пушки. Вдруг с двух сторон откинулись крышки нашего окопа, - а нас в нем было много, две семьи, -раздались короткие очереди автоматных выстрелов и прозвучал голос  «русс век гоо шнэль шнэль». Мы быстро выскочили. Тот же голос «русс зольдат ист» и в открытые лазы прострочили окоп. Один солдат громким голосом требовал у мамы «млеко, яйко», а другие шумно со смехом гонялись и ловили во дворе кур.
     Из машин выгружались солдаты. У соседей напротив нас расположили кухню. По улице до самого вечера все ехали и ехали машины, пушки, танки, крытые грузовики. Дня три войска двигались на восток. В нашем доме разместился штаб. В зале поставили радиоприемники и передатчики, за столами сидели офицеры, к ним часто входили с рапортами. Нас оставили жить в кухне. У входа в зал и возле дома круглосуточно стояли часовые.
     Дня через три всех жителей согнали на площадь перед сельсоветом, там был сделан помост с импровизированной трибуной, рядом вкопаны два столба с перекладиной, с которой свисала веревочная петля и стояла табуретка. На трибуну поднялись трое: два офицера и один мужчина лет шестидесяти.
     Перед трибуной стояли в строю около тридцати вооруженных солдат. За трибуну встал офицер и в рупор  крикнул: «Ахтунг! Ахтунг!». Переводчик сообщил о том, что теперь мы должны жить по новому порядку, что все должны как прежде работать в колхозе, по наряду коменданта и старосты запрещены всякие собрания, введен комендантский час: с 6 вечера до 8 утра не выходить из дома. Долго перечисляли, что запрещено делать, виновники нарушений будут расстреляны. Офицер призвал всех донести, кто из жителей коммунист, комсомолец или еврей, кто скрывает раненых советских солдат. Затем объявил и представил военного коменданта и старосту, это был местный житель Ягодник, имя и отчество его не помню. Объявил, что желающие молодые парни могут служить великой Германии в качестве полицейских и следить за порядком в селе, и что они будут поставлены на довольствие. Всем раздали листовки о новом порядке, переводчик сказал: «Сейчас будет повешен Советский военный комиссар, взятый в плен за сопротивление немецким войскам!»
     К виселице солдаты подвели изможденного человека в советской военной форме со связанными за спиной руками. Его подняли и, поставив на табуретку, одели ему на шею петлю, а когда выбили из-под ног табуретку, в толпе раздался стон.
     Сестра   Евдокия продолжала председательствовать. Зимой работы не было никакой, на расчистку снега людей выгонял староста, контролировали полицейские.
     В селе часто менялись войска: в январе 1943-го движение на восток немецких войск и техники усилилось. Голод становился все сильнее, все схоронки были съедены, люди пухли и умирали от голода.
     Однажды ночью в сени вошел бородатый старик, в ватнике, в ушанке, обутый в чуни и онучи. Мама, а следом и мы узнали в нем отца! Из мешка он выложил две ковриги хлеба, кусок сливочного масла и узелок пшеничной крупы. В это время в нашем зале квартировали пятеро солдат, ночью один проснулся и, выходя в уборную, услышал разговор. Он заглянул к нам на кухню со словами: «Рус партизан!», и разбудил солдат… поднялся шум- гам! Посовещавшись, они выставили пять пар зимних грязных ботинок, гуталин и щетку и приказали отцу чистить обувь. Рядом на стуле остался один немец с автоматом, караулить. 
     Не знаю, то ли немцы поверили маме, что отец живет и работает на железнодорожной станции Шаблиевка в пяти километрах отсюда, то ли решили до утра не тревожить начальство. Отец чистил уже третью пару, а часовой сначала дремал, а затем и вовсе сидя уснул. Отец тем временем надел ботинки, которые чистил, шапку, ватник взял под мышку, потихоньку открыл дверь и был таков!
     Через минуту очнулся горе-часовой, заругался на немецком «Аркуцекермен!», все вскочили, ругались на маму, на сестру, бряцали автоматами, но к утру затихли. Один солдат сходил куда-то и принес ношеные ботинки. Умывшись, к 7 утра они ушли на дневные учения. Решили, наверное, молчать о произошедшем казусе. Мы были очень рады, что отец и сестра Марфа живы! Оказывается, им не удалось  дойти до Волги и переправиться через нее.  Около Элисты их обогнала немецкая мотопехота. Собрали всех пастухов, доярок и прочий персонал и на ломаном русском сказали: «Цурюк  наххауз! Шнель, шнель!»,  зарезали трех баранов и уехали.
     Посовещавшись, решили гнать гурты к Волге, но на следующий день их стали все чаще обгонять немецкие части на машинах, останавливались, резали скот, одних сменяли другие. Тогда решили, чтобы сохранить скот, вернуться домой. И пошли назад солончаками, голодной степью, подальше от дорог. Скот сальских степей привычен питаться подножным кормом, воду им заменял снег. Вот так и добрались назад в свой родной табор, который находился в восьми километрах от Екатериновки. Немцы не знали о нем.
     В конце февраля немцы засуетились, занервничали, движение войск и техники уже шло на запад, началось быстрое отступление. По ночам на санях, из табора в овраг в конце села, стали привозить молоко, мясо и овес для голодающих. Староста и полицейские знали об этом, но умалчивали. В небе участились полеты  немецких тяжелых бомбардировщиков и истребителей. 
     Во время оккупации были открыты школы, но учителей почти не было, директором школы назначили немца, который очень плохо говорил на русском: высокий, худой, бледнолицый, в очках-лупах. Жил он напротив школы, в доме бывшего директора. Уроки велись по истории Великой Германии, немецкий язык, алгебра и Слово Божие. Подростков насильно полицейские сгоняли в школу. В школе ввели наказания за проступки, плеткой били при всех по голым ягодицам. Однажды старшеклассники налили полный тазик воды и поставили при входе у двери, а сами спрятались в классе.  Вдруг загремел тазик, раздалась брань на немецком «рус Швайн», хлопнула дверь, и мы увидели, как директор без очков и в мокрых ботинках спешил домой. Все школьники разбежались.
     На следующий день полисмены согнали нас в школу, привели к церкви, посадили на паперти, и какой-то священник в сутане учил нас молитве. 
Отче наш
Иже еси на небеси
Да святится имя   Твое 
Да будет воля твоя
На небеси и на земле
Хлеб наш насущный
Дождь нам днесь  и
Остави нам долги наши
Яко же мы оставляем должникам нашим
И не введи нас во искушение
Но избави нас от лукавого!
      Затем в сопровождении полицаев нас привели в школу. В класс вошел рядовой солдат с короткой плеткой в руке. Нас построили в очередь, и двое полицаев оголяли попу очередному школьнику, а солдат наносил по пять плетей каждому, после чего наказанного выбрасывали в коридор. На этом наше обучение закончилось.



Зашитые сзади валенки.

     …Стала отчетливо слышна канонада. Теперь уже наши самолеты со звездами на крыльях бомбили немецкие и румынские войска.
     Во время бомбежки мы были в доме, гул самолетов, нарастающий визг падающих бомб. Сестра сказала, чтобы мы спрятались под кровати, на случай, если от бомбы разрушится дом, то железная койка с сеткой выдержит завал. Я ухватился правой рукой за арматуру и настолько напрягся  в ожидании взрыва, что когда бомба взорвалась метрах в тридцати от дома, и вылетели со звоном все стекла, я, разжав ладонь, увидел две линейные раны, обнажавшие кости кисти. Наверное, поэтому у меня в раннем возрасте начала проявляться контрактура Дюпюитрена 4 и 5 пальцев правой кисти. Теперь мы сидели все время в окопе, пока нас не завалило взрывами мин.
     Однажды снаряд попал в подоконник кухни и развалил угол дома, мама чудом спаслась, а мы все это время находились в окопе. Вот как это было.
     Мама где-то по сусекам, как в сказке, набрала немного муки, поставила тесто, натопила русскую печь и посадила в нее лепешки. А сама спряталась вместе снами в окопе. Во время затишья, она побежала в дом, вынула из печи пышки прямо в фартук, и только она вышла, раздался взрыв, мы выглянули из окопа и увидели, как маму взрывной волной отбросило на землю. Мы подхватили и втянули ее в окоп. К счастью, обошлось без переломов и ран. А пышки мы подобрали и с аппетитом съели. При очередном затишье мы увидели, что угол дома был разрушен взрывом мины или снаряда, печь была цела, но вся изрешечена осколками снаряда, двери сорваны с петель. Повезло, что мама успела выйти до взрыва.
     Начался артобстрел, слышались  пулеметные и автоматные очереди, хлопали минометы, начались жестокие уличные бои.      
     На второй день вернулись немецкие войска. Опять трещали пулеметы, участились взрывы мин и снарядов, ночью на соседних улицах шли бои, а наша семья сидела в доме, пили чай с мерзлым молоком. Дня три назад ночью папа и сестра Марфа принесли фляжку литров на двадцать молока, схоронили его в скирде топлива перекати-поле. Мы ели молоко мерзлыми кусками.
     В полночь в дом вошли три красноармейца в белых полушубках, маскхалатах, в меховых шапках с красной звездой, с автоматами и вещмешками на спине,  веселые. Сказали, что Сталинград освободили и захватили в плен много немцев во главе с командующим фронтом генералом Паульсом. (Впоследствии стало известно: пленено 320 тысяч немецких солдат и офицеров). Они сказали, что немец сопротивляется, но теперь уж мы его погоним до Ростова. Они устроили нам праздник: дали три банки тушенки и половину булки хлеба, попили чаю, попрощались и ушли в ночь.
     К утру на нашей улице опять завязался бой, мы спрятались в окоп, но в полдень два снаряда или мины взорвались на перекрытии окопа. Нас оглушило, кровля обвалилась, и мы все в грязи, с узлами вылезли наружу. Кружила метель, дул ледяной ветер, вокруг - взрывы снарядов, стрельба.
     Посоветовавшись, мы решили бежать через улицу в крепкий кирпичный дом, где прятались семья хохлов, а с ними семья дяди Мити. В этой военной какофонии я увидел, как в одной упряжке немецкий и советский солдаты тащили салазки, нагруженные снарядами, а кругом свистели пули.
     В дом нас пустили, в нем было тесно и темно, окна были закрыты подушками. В голос плакала тетя Варвара и ее дети: на лавке лежал убитый мальчик Егорка, ему было всего 4 годика. Стрельба, видимо, велась из самолета, шальная пуля влетела через окно и попала в голову Егорке. Сразу же окна заложили подушками.
     Бои шли еще два дня. Потом прекратилась стрельба. Канонада сместилась на запад. Все население вылезло из укрытий. Снег был грязный, везде воронки от бомб, мин и снарядов, валялись пулеметы, автоматы, орудия, походная кухня. Немцы так удирали, что побросали мотоциклы и машины.
     В садах возле домов  у воронок лежало много трупов, среди них ходили наши солдаты и искали раненых. На бригадном дворе женщины и подростки выкопали большие братские могилы 4 на  6 метров. На санках и на тачках, волоком на шинелях подвозили трупы и бросали в ямы. Не могу без содрогания вспоминать:  большинство трупов были раздеты до нижнего белья, мародеры из местных жителей  все снимали с погибших бойцов. Валенки трудно снять с замерзшей ноги, и их разрезали сзади. Кто-то  глумился и, чтобы не портить валенки, отрубали ноги. Я видел эти похороны, а с мамой случился сердечный приступ, мы ее ели довели до дома…
     Не менее 10 лет население ходило потом в зашитых сзади валенках, в пиджаках, скроенных из шинелей, в цигейковых шапках с вмятиной от крепления звезды, у многих появились винтовочные обрезы.
     Немцев хоронили в глубоких бомбовых воронках. Таких братских могил в селе было много, самая большая находилась около сельсовета. За пять дней боев в нашем селе погибло ТРИ тысячи советских солдат и офицеров. За время же оккупации были отловлены и отправлены в Германию около тридцати девушек.
     Через неделю мы узнали, что с тяжелыми боями был освобожден город  Ростов. Время разделилось на «До войны», «До оккупации» и «После».      
     Пшеницу, которую прятали в поле в ямах, раскопали, стога обмолотили и отправили для фронта, для победы. Из табора все сдавалось государству. Наступил повальный голод. И вновь встал вопрос, куда бежать, где спасаться от голода.    
     В селе по улицам ходили вербовщики, они рассказывали, что всех калмыков семьями насильственно выселили в Сибирь и Казахстан, якобы за измену родине. На льготных условиях приглашают всех желающих заселять опустевшие селения. Бесплатно каждой семье дается дом, один гектар земли и теленок. Дорожные расходы за счет государства. Сальский район, в частности земли нашего колхоза, граничил с землями Сандаты Калмыкии.
     В конце февраля отца признали годным к нестроевой службе и вторично отправили на фронт, я провожал его  в Сальск. Там их грузили в теплушки, товарные вагоны с железной печкой. Провожающих было много, играла гармошка, голосили женщины. Вдруг откуда-то явился отец, в руке он держал ведерко хамсы. Раздался гудок паровоза. Отец передал мне ведерко, прижал меня, поцеловал, сказал  «буду писать» и впрыгнул в отходящий вагон.
     А я на крыше товарного вагона, -  тогда все так ездили, - доехал до станции   Шаблиевка, а затем пешком пришел домой,  вчетвером мы в два приема съели всю хамсу, обсудили обстановку и решили ехать в Калмыкию. Оформили в сельсовете документы. Колхоз дал нам подводу, запряжённую быками.


Башанта. Третий побег от голода.

     Чуть свет мы погрузили узелки, пожитки и тронулись в путь. С нами был провожатый, бывший фронтовик с протезом ноги. К вечеру добрались в калмыцкий поселок  Сандата, переночевали в заброшенном нетопленом доме и рано утром снова двинулись в путь. В полдень начался снегопад и ураганный ветер. Чтобы не замерзнуть и не сбиться с пути, один из нас за повод вел лошадь по еле различимой дороге,  второй шел за повозкой, держась за веревку, привязанную к  грядушке. От ветра и мороза на шапке, воротнике и на ресницах намерзал лед. К вечеру с трудом добрались в районный центр  Башанта. В райисполкоме нас зарегистрировали как новоселов и направили заселять село Буруль в восемнадцати километрах от района.
     Мы переночевали в конторе и двинулись дальше. Ветер стих, снег стал мокрым, стало заметно теплее. Буруль оказался небольшим селением с двумя рядами глинобитных саклей или хижин с глиняными кровлями и земляными полами. Улица была Г-образная. Внутри угла стояли три хороших дома: школа, сельсовет и правление колхоза. За ними размещались ток, амбары, навес с сеялкой-веялкой и помещения с хозяйственным инвентарем, а в стороне, метрах в трехстах, была ферма, скотные дворы. Около пятидесяти домов располагались в ряд вдоль большого озера. В центре угла над оврагом, у самого берега, стоял приличный домик из самана, с окнами и видом на Юг, на озеро.   
     Переселенцев пока не было. И только один человек, мужчина в военной офицерской форме с портупеей размещался и жил в правлении колхоза. Он по ранению был списан из армии и назначен в Буруль председателем совета и колхоза. Это был Стрельников Василий Егорович. Он и встретил нас, напоил чаем с черными сухарями и посоветовал сестре Евдокии готовить школу к скорому приему  учеников и к занятиям. Сестру Марфу он назначил скотницей пока не существующей фермы и разместил нас жить в том самом доме на углу.
     Председатель разрешил осмотреть все амбары и ток на наличие съестного и перечень дать ему. Мы, вселившись в дом, оставили маму наводить порядок, а сами приступили к осмотру. На току, под навесом, накрытые брезентом, в кучах лежали отходы пшеницы и проса после очистки веялкой. Одна куча с просяной лузгой,  другая - с мелкими, как мак, семенами сорняков, и третья - с семенами ядовитого сорняка куколи, внешне похожего на семена гречихи, только мельче. А все съестное было вывезено для фронта, для Победы. В поле стоял один скирд необмолоченной пшеницы. С разрешения мы взяли домой килограммов по пять куколи и мелких семян, животы, конечно, расстроились и болели, но все же это была еда!
     Ежедневно стали прибывать семьи переселенцев, и вскоре по степи по молодой травке стали возвращаться эвакуированные гурты скота из  Казахстана, Таджикистана и Киргизии. Для разведения скота в разоренных западных областях гнали степных коров, быков, лошадей и даже Яков. Однажды пастухи под надзором уполномоченного пригнали в наш колхоз коров, быка и телочек по одной на семью.
     Начались занятия в школе, в смешанном классе было 12 учеников и одна учительница по всем предметам с первого по четвертый класс. Был у меня друг Саша, на год старше меня, мы с ним сплели из лозинок кубари, или ковши, заходили и ставили в пруду: попадались караси величиной с ладонь, килограмма на два-три, это, наверное, и спасало нас от голода.
     …Помню случай. Вечером пришла домой сестра Марфа и сказала, чтобы я ночью пришёл на табор за мясом. Ночь лунная, но все равно идти одному две версты было страшно. Там уже собрались четыре доярки с лопатами  и три девочки подростка. Метрах в пятистах на скотомогильнике быстро раскопали могилу и там внизу топором рубили куски от коровьей туши.
     Обычно трупы пересыпали известью, но эта могила не обрабатывалась специально. На востоке занималась заря, домой идти стало труднее, девчонки были постарше и сильнее, а я отстал и потерял их из виду. Мясо в сумках на плече сзади на перед, становилось все тяжелее, и я присел отдохнуть. Хотел встать, но никак не мог подняться. Долго я мучился, хотел оставить половину в степи и затем вернуться, но за это время грызуны и птицы съедят мясо, да и днем меня могут увидеть люди!
     Тащил я сумки волоком и снова отдыхал. Наконец меня осенила простая мысль. Веревка по длине позволила связать сумки вдали друг от друга,  это мне позволило, чуть нагнувшись, надеть связку на шею, и так я смог часто отдыхать лежа и идти дальше. У самого села меня встретила сестра  Анна. Я уже без груза едва добрался домой и сразу отключился. Проснулся от дурманящего аппетитного запаха. Ели понемногу, а то говорят, можно умереть от объедания. Питались-то в основном травами да иногда рыбой.
     Тот стог пшеницы обмолотили молотилкой, мы с другом Сашей вилами подавали солому с колосьями в приемник. Весь скирд кишел мышами, с зерном из барабана сыпались мертвые мыши. Пшеницу очищали на ручных веялках, и весь намолот сдавали государству, а нам ничего не давали с весны и до уборки хлеба. А посеяно было очень мало! В хозяйстве было шесть быков, пахали даже  вручную, плуг тащили женщины, а одна управляла плугом. В эти годы появилась пословица:
Я и лошадь, я и бык
Я и баба, и мужик!
     Я работал скотником при правлении колхоза. В мои обязанности входило отправлять на пастбище на ночь четырех верблюдов и двух лошадей, одну председателя, другую – объездчика.
    Ежедневно к восьми часам утра я распутывал верблюдов и лошадей и верхом на Ласточке, председателевой кобыле, пригонял к конторе, предварительно напоив их у колодца. Ласточка была красива, с хорошей статью, вишневого окраса с белыми носками и белым ромбом на лбу, а в армию ее не взяли, так как она не видела правым глазом.  Однажды на водопое верблюд не стал меня слушаться, во время гона они бывают нервными. Он вдруг ухватил на моей голове пилотку солдатскую вместе с волосами, приподнял меня и отшвырнул в сторону, затем вдобавок плюнул в меня жвачкой. Было очень больно! Но через неделю мы подружились снова.
     Весной мы всей семьей около пруда копали целину, сплошной многовековой дерн, рыхлили землю под огород. Мама предусмотрительно взяла с собой семена. Мы посадили помидоры, огурцы, тыкву, морковь, свеклу, кукурузу и даже две плети арбузов. С поливом все уродилось и смягчило голод.



Светконец.

     Нам кажется, степь бескрайна и скучна, но мне довелось видеть ее в разные времена года. С августа степь желтеет, а зимой приобретает бело-серый оттенок. В степи не бывает сугробов и, не смотря на сильные ветры, снег лежит ровным слоем. Ранней весной, как только стает снег,  вся степь, насколько видит глаз, покрывается ярким разноцветным ковром цветущих тюльпанов. После них степь становится ярко-красной. Это расцвел мак. В мае и июне она ярко-зеленая от пырея и ковыля.
     Однажды для своей телочки Малинки я косил траву на сено. Косы не было, из обломка сделал косарь - маленькую косу без пятки. Трава ростом с меня из-за недоедания косилась с большим трудом. Я часто отдыхал, часто приходилось точить косарь, и к вечеру я сильно порезал указательный палец правой руки, порез был глубоким, так что минут десять я сидел, зажав порез пальцами другой руки. Кровотечение, наконец, остановилось, на ранку я положил зеленый трехлистник тархуна и завязал кисть тряпочкой.
     На следующий день сено уже было сухим, и я сложил его в копну. И так день кошу - день копню. За эти дни мне посчастливилось увидеть дроф: из высокой травы видна была шея и голова. Летать они не умеют, но бегают быстро. Величиной они были вдвое больше гуся. Видел так же стрепета, он поменьше. Сейчас они все в Красной книге. В небе всегда зависал и кружил коршун. Увидев суслика, хомяка, байбака или другого грызуна, он падал камнем и у самой земли расправлял крылья, а потом, держа в когтях добычу, летел к гнезду кормить прожорливых птенцов. Весь день слышался пересвист сусликов, высоко в небе щебетали жаворонки. Всю ночь степь была заполнена стрекотом цикад.   
     В июле началась уборка хлеба. Полевой стан был в трех километрах от села, там прямо в земляном очаге  вмазан был большой котел, где в конце работы варили мамалыгу, пшеницу. Косили лобогрейкой, запряжённой парой быков. Их было всего три, и на одной из них работали мы с другом Сашей. Один вел за повод быков, другой, сидя на железном сиденье, деревянной рогатиной уплотнял сжатую пшеницу в кучу и сваливал на стерню. Следом шли женщины и соломенными свяслами увязывали кучу в снопы, в кресты. Копны свозили на ток и вымолачивали зерно молотилкой, а потом на бортовых телегах отвозили на элеватор в Башанту.
     Работа для нас, подростков, была очень тяжелой, мы с Сашей уставали до изнеможения. Похлебав  мамалыгу, все расходились спать по домам. Однажды сорока на хвосте принесла новость: паломница монашка сказала, что в ночь на 25 июля наступит «светконец»: ближе к полночи начнут падать с неба звезды, появятся ярко-красные сполохи, на небе громко протрубят Архангелы в «эрихоновы» трубы и начнется всепожирающая Геенна Огненная,  и превратится все в ТЛЕН. Перед концом света полагалось всем вымыться и переодеться в чистое белье.
     Уборка хлеба продолжалась. Приближалось число апокалипсиса, и вот  в этот день  женщины вели себя тихо, не ругались и не смеялись, с работы решили уйти пораньше, и часа в четыре, не поев мамалыгу, ушли домой собираться на тот свет.
     Мы с Сашей, конечно, не очень верили, но тоже боялись, однако уйти домой от котла с мамалыгой не смогли. Родителям сообщили, что ночуем на полевом стане. Уселись у котла, черпаком клали мамалыгу в блюдо и с жадностью ели до отвала. Полежали, побегали и опять подошли к котлу…  К вечеру суп стал круче, мы поели еще раз перед сном и зарылись спать в солому, которой топили печь, в ногах была дыра-вход.
     Прижавшись друг к другу, мы шепотом разговаривали, а затем увидели, как упала звезда. Мы, засыпая, толкались локтем и спрашивали друг друга: «Видел?». Звезды падали все чаще, появилось яркое красное освещение, затрубили разноголосо Архангелы, задрожала земля, и что-то швырнуло нас!..
    Мы вскочили с испугу и увидели, что уже наступил день: это быки ревели и разбрасывали солому. Мы кнутами отогнали быков к бочке с водой и напоили. Обрадовавшись, что жизнь продолжается да в котле есть еда, мы быстренько умылись и, чтобы успеть до прихода всех на работу, приступили к завтраку.
     В котле была уже не болтушка, а настоящая крутая каша. Наелись мы плотно. Тут услышали голоса женщин, идущих работать. Какой же поднялся тарарам и ругань, когда они увидели почти пустой котел! Мы с Сашей отбежали от них и начали запрягать быков в жатки.
     День был знойный и тихий, вся одежда была мокрой от пота, все тело грязное от пыли. После порции супа мы с другом побежали на пруд купаться, постирали с пенной травой штаны и рубахи, оттерли с себя грязь, с удовольствием поплавали в прохладной воде. Отплыв далеко от берега, мы вдруг заметили, что средь бела дня начинает темнеть, возможно, это и начался «светконец»?
     Пока мы доплыли до берега, наступили сумерки, стало как-то не уютно. По всему селу кукарекали петухи, мычали коровы, а из-за озера в станице доносился вой собак и блеяние овец. Быстро одевшись, мы побежали домой. Сестры Евдокия и Анна стояли на улице и смотрели на солнце через закопченные стекла. Они сказали нам, что это затмение солнца, и дали нам посмотреть.
    Я увидел, что солнца совсем нет, только вокруг черного круга белые сполохи. Сестра объяснила, что это «про-ту-бе-ран-цы», а черный диск - это луна, закрывшая солнце. Затем с восточной стороны появился яркий серп: тень луны сдвигалась на запад. Вокруг стало светлеть, крики животных прекратились. Вот и состоялся «светконец»!



Задачка про гусей. Волки.

     В сентябре меня на быках отвезли в Башантинскую семилетнюю школу учиться в пятом классе. Разместили  в общежитии. В комнате нас было пять мальчиков. На следующий день, вернувшись после уроков в комнату, я открыл чемодан, а он был пуст, ни тетрадей, ни книг, ни туалетных принадлежностей! Ребята  злорадствовали, задирали меня и высмеивали. Во мне все напряглось, мысли молниеносно возникали в голове: драться с ними и жаловаться бесполезно, остался один выход – уйти.
     Внешне спокойно я взял чемодан, бросил в него полотенце и вышел. В сумерках, отмахав 18 километров, я был дома, рассказал все и заявил: лучше пропущу один год, но в эту школу не вернусь.
     В колхозе дел не было, и я пошел подмастерьем к сапожнику. Жил он рядом через три дома, за месяц учебы я научился ушивать ботинки, мог наложить союзку, подбить деревянными гвоздями подошвы. Гвозди сам делал из березового диска толщиной в полтора сантиметра, из сыромятной бычьей кожи всей семье сделал чуни, на ноге они затягивались ремешком. Недостатком было то, что в дождик и по грязи они набухали, болтались на ноге и очень скользили.
     Однажды солнечным теплым днем к дому подъехала телега, запряженная одним быком. Сестра Евдокия встретила приехавшую пожилую женщину, угостила ее чаем. Та поинтересовалась, учусь ли я. Она мне понравилась, доброта проглядывала в ней и ласка. Оказалось, это учительница и директор школы-интерната в 12 км от нас, а к нам она заехала из Башанты с семинара, передать какие-то методички сестре. Она уже собиралась уезжать и тут ненавязчиво  предложила мне: « А поедем-ка со мной  в интернат, учиться. Зачем пропускать год? Государство выделяет на питание продукты, у нас есть коровы, и всем школьниками два раз в день дают кофе ячменное с молоком и хлебом, а днем обед из трех блюд: суп, каша и кисель или компот. Ребятишки у нас все сельские, смирные, они сироты. А на выходной будешь ходить домой». Я поверил ей и согласился. Мама и сестра быстро собрали все необходимое в мой деревянный чемодан. 
     Я старался запомнить дорогу. Это несложно: все время по прямой, на запад. На шестом километре проезжали поселок, назывался Двойня, здесь дорога разветвлялась. Направо на север, в Башанту. А нам дальше по прямой, еще шесть километров, в поселок Тухтун.
     Приехали поздно, но успели расположить меня в комнату для четверых.  Анна Васильевна познакомила меня с ребятами. В 11 часов вечера отбой, подъем в 7 утра, умывание, зарядка, заправка постели. В 8 утра завтрак,  в 14 часов обед,  в семь вечера ужин  и  в 21 час стакан молока. Таков распорядок дня. Остальное время – уроки. Обеденный мертвый час с полтретьего до полпятого, затем выполнение домашнего задания и личный досуг.
     С успеваемостью у меня были серьезные проблемы, особенно с алгеброй, так как записался я в шестой класс, желая догнать сверстников. Во время оккупации год учебы был пропущен. С большим трудом с помощью ребят до зимних каникул я сумел разобраться, что такое икс, игрек и зет, как составлять и решать формулы. С помощью формулы я смог решить старинную загадку.
Летел один гусь,  а на встречу летит стая гусей,  говорит он им: «Здравствуйте, сто гусей!», а вожатый отвечает: «Нет, чтобы было сто, нужно добавить еще столько, полстолько, четверть столько да тебя прибавить, тогда будет сто гусей». Сколько летело гусей?
     С хорошего питания я окреп, почувствовал силу и почти каждую субботу после занятий бегал домой. В декабре темно становится рано, я сразу после уроков без обеда, взяв порцию хлеба, бежал домой. Однажды уже пройдя Двойню, в стеблях кукурузы увидел несколько больших рыжих собак,  но откуда они? Это были красные степные волки, они стаей выскочили из кукурузы в мою сторону. Мелькнула мысль бежать в поселок, он в ста метрах, но тут другая мысль: побежишь, раздразнишь, сразу догонят.
     В страшном напряжении я медленно шел к поселку, оглядываясь. Стая из пяти волков медленно шла за мной, вот и ограда крайнего дома, нервы не выдержали, и я бегом бросился к дому, оглянулся и вижу: стая повернула вдоль огородов и сараев. В третьем доме жили наши знакомые, и нашим хуторянам часто приходилось ночевать, если в пути случился ураган или вьюга. Дрожа всем телом, я вошел в дом.
     Тетя Надя усадила меня за стол, успокоила, угостила чаем с сухарем. Вдруг в окно я увидел верблюда, запряженного в телегу, и деда Васю на передке на козлах. Поблагодарив хозяйку, схватил шапку, фуфайку под мышку, выскочил на улицу и закричал деду Васе. Он вез уголь из Башанты топить печи в школе. Смеркалось, под шубой было тепло, и я задремал. Слышу голос: «Приехали, паря!» Через пять минут я был дома.
     Учебный год прошел быстро. А дома опять началась голодовка…
     Помню, как рядом с нами поселилась беженка, похожая на цыганку или молдованку молодая женщина, худая - кости да кожа, - с девочкой на руках. Она жила рядом с нами недолго, всего неделю. Молоко у нее от голода пропало, ее девочка тихо плакала ночью, я слышал, как мать пела ей заунывную песню. 
Если ты меня полюбишь, не побрезгуешь ты мной,
Мы пойдем с тобой в Рассею по дороге столбовой. 
     Утром она закопала трупик дитятки недалеко от дома и, качаясь, пошла на запад…
     Во время проживания в Калмыкии, однажды я сидел на порожках и плел кубарь. Посмотрев направо, в сторону лощины, увидел, что на брошенной в боях пушке сидит человек в военной форме. Из этой пушки я сливал техническое масло, мама смазывала им сковородку от пригара. Затем человек на костылях подошел, поздоровался и сел рядом со мной. Это был раненый калмык, капитан. Он поинтересовался, как мы очутились в его доме. Я рассказал ему о выселении калмыков, а он поведал о себе. Как он после тяжелого ранения долго лечился в тыловом госпитале, был списан из армии и выписан домой. Он рассказал о своей семье: жена, трое детей, мальчик и две девочки-близнецы, и его отец с матерью, - все они раньше жили в этом кишлаке. Мама пригласила его в дом, и  мы попили чай с его сахаром и сухарями. Предложили ему остаться, сказав, что мы скоро уедем отсюда и освободим дом.
«Нет, - сказал он. - Я поеду в Сибирь, искать семью». На двуколке, запряженной лошадью, мы отвезли его на железнодорожную станцию в Сальск. Лишь в 1961 году калмыкам было разрешено вернуться на родину. В настоящее время это Калмыцкая республика.



Четвертый побег от голода, назад в Екатериновку. Суслики.

     Весной в нашем поселке началось оживление. К нам приехали жить западные белорусы. Скорее всего, их выселили, но с большими льготами на каждую семью. Для транспортировки дали вагон-теплушку, и они привезли коров, свиней, овец, лошадей, весь сельхозинвентарь, запас продуктов. Им выделили по три гектара земли, целины, и по пять гектаров для заготовки корма скоту. А также они на два года освобождались от налогов с условием, что один человек из семьи должен работать в колхозе. Я подружился с белорусским мальчиком Володей Сац, он часто тайком приносил мне хлеб.
     Многие из первых поселенцев уехали от голода, а некоторые вымерли. На семейном совете решили вернуться в Екатериновку. Поселились жить в тот же дом за оврагом Солончихин.
    После сестра Евдокия уехала на родину, работала учительницей. Вышла замуж за пожилого учителя. Молодые мужчины все погибли на войне.
    Марфа позже завербовалась в Подмосковье, работала на Люберецком кирпичном силикатном заводе, сначала жила в общежитии, затем вышла замуж за вдовца, и им дали от завода двухкомнатную квартиру.
     Вскоре и Аня от нас уехала на северный Кавказ, вышла замуж, родила мальчика Сашу, часто меняла сожителей и места проживания.
    Сестра Мария, глухонемая, после окончания специального семиклассного образования была направлена на работу в освобожденный Ростов. Там она познакомилась и вышла замуж за глухонемого Ягодника Василия. Впоследствии они проживали и работали на знаменитом конезаводе имени Буденного.
     Таким образом, мы остались с мамой вдвоем. 1946 год был неурожайным, нас выручила наша коровка Малинка. В 1945 году  сестры помогли нам заготовить перекати-поле на топливо, а траву на сено я опять косил, сушил и возил на своей корове, легкую арбу брал у бывшего хозяина квартиры.
    Километрах в трех была Кумо-Маныческая  долина - впадина шириной до двух-трех километров. И там петляла ручейком и лиманами речушка Маныч. Вся долина густо заросла травами. Во время косовицы я заметил в мелком лимане крупных сазанов, он как раз нерестился, и рассказал однокласснику Паше. Он днем помогал мне переворачивать валки, а к вечеру мы бродили по лиману, мутили воду, сазаны иногда с разгону выскакивали на мель и прыгали, стараясь вернуться. В это время мы втыкали в них вилы, вдвоем прижимая ко дну, тащили рыбу на сушу. Каждый сазан весил пять-шесть килограммов! Нести было тяжело. Вот это были праздники!
     В этой впадине было много уток, гусей, бакланов, цапель, чаек. В небе часто пролетали косяки дичи, слышалось разноголосье. Забегая вперед, скажу, эта впадина начиналась в предгорьях Кавказа, вблизи реки Кумы и Кубани, ее протяженность около 200 км. В Калмыцких и Сальских степях ручеек испарился. У станции Пролетарская в узком перешейке была построена высокая дамба, по ней проходила железная дорога и шоссе Ростов-Волгоград. Соединив каналами Куму и Кубань с впадиной, заполонили ее водой, и где раньше были солончаки и соленые озера, теперь растет кукуруза, пшеница и другие сельхоз культуры. В водоеме много сазана, карпа, щук, судака, леща и воблы, постоянно работают рыболовные бригады, станции рыборазведения.
     В марте я заболел двусторонней крупозной пневмонией, это воспаление легких. Обычно от этой болезни не выживали, но мне повезло. В доме культуры, в здании сельсовета и в палатках был развернут тыловой госпиталь для долечивания раненых. Сестра Евдокия упросила военврача осмотреть меня на дому. Я был очень слаб, беспрерывный кашель, ознобы, беспамятство, противный пот, вставать с постели я уже не мог.
    Доктор послушал грудную клетку, постучал пальцами, о чем-то пошептались на кухне, и он ушел. Днем и вечером мне дали две разных таблетки. Говорят, я все время бредил, а на четвертый день лечения пришел в себя. Глазами я видел, но не осознавал, жив я или это уже другой, тот свет. На душе было так легко. Я лежал, не чувствуя тела. Попробовал встать, едва получилось, и я пошел по стеночке, качаясь как новорожденный теленок. Я открыл дверь в кухню и начал падать, но сестра успела меня подхватить. Меня посадили за стол, укутали ноги, по бокам обложили подушками, и мама крестилась на икону.
     На столе стоял пасхальный кулич, в миске – творог, это  был праздник ПАСХА. Запивая чаем, я съел кусочек пирога и ложку творога, уморился, то есть устал, и меня уложили в постель. В эту ночь, думали, что я умру: бредил, метался и к утру затих, не шевелился. Днем пришел врач, послушал и сказал: «Будешь жить!» И посоветовал съедать каждый день по два суслика, их можно было ловить около дома. Он убедил меня, что мясо их очень вкусное, что они чистые, едят только зерна злаков. Оставил еще на два дня таблеток и ушел, от платы отказался.
     Евдокия купила пять капканов. Около дома я нашел норы сусликов, замаскировал капканы, и к вечеру попалось три штуки. Мама потушила их, получилось объедение.
     Уже через месяц я настолько окреп, что купил двадцать капканов. Я вешал «суслятники» как бусы на шею, на лямках за спину - котомку с пышкой и бутылкой молока, и с саперной лопаточкой за поясом отправлялся в окрестную степь на весь день. Меня сопровождал черный маленький лохматый и очень умный пес по кличке Жук.
     За день попадалось от пятидесяти до ста сусликов. Всех нужно было ошкурить, растянуть шкурки на земле иглами, колючками от дикой акации, они были длиной  от 7 до 10 см. К вечеру шкурки высыхали. И так каждый день. На жаре, ветру и солнце.
     Работали мы в обществе по борьбе с грызунами. По договору, шкурки сдавали на приемном пункте: 60 коп за одну сусликовую, 1 руб за хомячковую, тушканчиковую и слепыша, за хорьковую - 2 руб. В конце сезона с нами рассчитывались. На заработанный рубль приходился 1 см шерстяной ткани, я точно не помню, сколько сахара, муки, крупы. Но в итоге я получил ткани на два костюма, мешок сахара, по мешку муки и крупы и в придачу ружье 16 калибра, порох, дробь и пыжи.
      Однажды, когда я возвращался через село домой, около церкви, где был элеватор, меня остановил пожилой мужчина и очень вежливо попросил: «Если можно, заносите мне пять жирных тушек сусликов, а я с вами расплачусь зерном, берите с собой маленькую сумочку». И так он стал лечиться от туберкулеза легких, а мы от голода.
     Ловить сусликов приходилось все дальше, приходилось идти пешком до станции Шаблиевка, а потом на товарняках Ростов-Сталинград ехать за 30-50 км. Соскакивали и садились на поезд на ходу, там, где падала скорость, это подъем в гору или на крутом повороте. Самое неприятное в нашей работе - это змеи: черная гадюка, медянка, полозы и ужи. В день приходилось саперной лопатой убивать до 10 змей, каждый миг приходилось быть в напряжении.
     1946 год опять выдался голодным, пшеница не уродилась, на трудодни ничего не дали… Во время голодомора мы с ребятами двух семей ездили на товарных поездах под Пролетарское. Это городишко на полпути от Ростова до Сталинграда. Поезда останавливались на две минуты. Сойдя с поезда, минут тридцать шли в степь, и вдруг перед нами в мареве, как мираж в пустыне, возникло  белое-белое озеро. Подойдя поближе, мы увидели лед. Это оказалась соль. Мы попробовали по ней пройти, но соль ломалась и ранила голени. Озеро было мелкое, чуть выше колен. От соли ноги нестерпимо горели словно огнем. Кое-как обмотав ноги тряпками и мешками, мы стали ломать пласты соли и складывать в мешок. На спину грузили вдвоем, по пути к берегу становилось совсем легко. Оставалось килограмма три сырой соли. Сделав по десять ходок, насыпали в две сумки килограммов по восемь соли, наваливали сзади наперед сумки и шли на станцию ждать поезда. Но многие проезжали без остановки.
     К вечеру пять километров пешком от станции Шаблиевка до села  Екатериновка, домой придешь и брысь не скажешь, а на утро, получше экипировавшись, опять отправляешься за солью. И так десять дней.
     Евдокия Максимовна еще тогда жила с нами, она с напарниками выпросила в колхозе быков и телегу, погрузили мешки с солью, и вшестером поехали в порт город Ейск, менять соль на зерно. Ехали трое суток, корм быкам подножный, мы трое мальчиков их пасли и поили. На вторые сутки удалось обменять соль на продукты, хлеб и молоко. Наелись досыта!
     В Ейск приехали к вечеру, легко нашли ночлег. В те годы люди были добрее, сочувствовали другим и помогали. Хозяйка накормила нас мамалыгой, это крутая похлебка из мелкой кукурузной крупы.
     В соли нуждались все жители, и слух распространился быстро. Утром у дома собрались люди с мешочкам и сумками. Началась мена на кукурузу, пшеницу, маис, сорго и ячмень. В 12 часов дня, запасшись продуктами и водой на дорогу, мы отправились в обратный путь. С таким драгоценным грузом мы боялись грабежа и старались степью объезжать населенные пункты, но все обошлось хорошо. Теперь мы знали, что переживем и эту голодовку!
     Я тем временем закончил 7 классов. Мама очень соскучилась по Родине и говорила, что надо ехать умирать домой, у нее был порок сердца.
     Еще в 1944 году нам пришло извещение, что отец пропал без вести, мы удивлялись, как без вести?! Если он находился на лечении в городе Кунгур Алтайского края! Отец писал, что раны заживают, и его лечат от кахексии. Потом мы узнали, что это истощение. Евдокия написала запрос в Сургутский госпиталь, и в ответном письме написано, что раненый Тарасов М.З. выписан из госпиталя. Как так, выписали человека в истощенном состоянии?! А может, это для сокрытия смертности? На этом круг замкнулся, отец пропал  без вести далеко в Сибири.
     В войну без вести пропадали обычно на фронте, и на родственниках лежало клеймо недоверия. Семье погибшего на войне государство ежемесячно платило денежное пособие, а те, кто вернулся с фронта живым, сам поднимал свою семью. Наша же семья осталась неприкаянной…
     Дядя Андрей вернулся раненый, и вскоре умер.
     Дядя Митя перед приходом немцев не явился на приемный пункт военкомата, дезертировал, и с 1942 по 1947 год скрывался у любовницы в погребе, до самой амнистии дезертирам.
    Семья дяди Андрея уехала жить в Таганрог, связи с ними нет.
    Не знаю, наверное, голодная жизнь меня надоумила подать заявление в кулинарный техникум города  Дзауджикау, столицы северной Осетии, сейчас город Владикавказ. Пришел ответ, что нужно выслать копию метрики, а не справку о возрасте. Метрика была утеряна во время оккупации, и мы с двоюродными братьями ездили в Сальскую врачебную комиссию для определения возраста. Родители мальчиков 27, 28,29 и 30 годов рождения «омолаживали» своих детей на два года, а вдруг война затянется?.. Мише дали справку с 1930 г, Мите с 1932 г, мне с1932 года.
     Летом, продав корову Малинку, мама, Нюся и я вернулись на Родину, в село Большой Хомутец. Уехав от голода в Ростовской области, мы попали на ужасный голод 1947 года, ГОЛОДОМОР, на Родину, в Большой Хомутец.



Пятый побег от голода. Сталинская корова.

     Начинался новый этап мученической жизни.
     Мы приехали в августе. Со слов местных жителей, лето было очень засушливое, на полях колхоза, да и на огородах все посохло, и только в низинах и на заливных местах уродилась картошка.
     Деньги у нас оставались от продажи коровы. Пока копали картошку, мы с сестрой Евдокией на телеге ездили по селам и скупали ее в селах Каликино, Чечоры, Отруба и Стеньшино, и таким образом сделали запас на зиму. Купили так же капусту и засолили ее. На оставшиеся деньги мы купили плохенький домик, но жить в нем без капитального ремонта было невозможно. Временно и бесплатно нам разрешили жить в доме зятя дяди Даниила, у Дяди Гриши, он со своей семьей проживал в нашем бывшем доме.
    Учеба у меня не выходила из головы. Мне удалось порыться в Добровском районном архиве, там я нашел книгу учета рождений и смертей, в том числе и дату своего рождения, на основании чего мне выдали свидетельство о рождении и копию.
    Жалею до сих пор, что не записал сведения о своих предках! В 60-х годах при укрупнении, затем разукрупнении районов, архив нашего района был утерян.
Посоветовались и решили, что мне лучше не ехать на учебу  в Северную Осетию, а поступить в Плехановский сельхозтехникум, всего в 12-ти км от дома. Вот так я стал студентом ветеринарного факультета. Питание в столовой было очень плохое, приходилось ходить домой за картошкой.
     До учебы мама, сестра Аня и я ходили в лес сгребать граблями игольник,  сосновую опавшую хвою вместе с мелкими сучьями и шишками. Кошелками (это круглые большие корзины, сплетен ныне из хвороста) таскали, носили в одну кучу, затем на телеге возили домой и складывали в стог. Это замечательное топливо по сравнению с перекати-поле. Во время зимних каникул  я, как и многие, воровал на дрова ольху. Своими руками сделал салазки и поздним вечером или ранним утром уходил в лес. Он был в километре от дома. Топором и ножовкой (ручная пила) на замерзшем болоте валял ольху, резал ствол на двух-трех метровые отрезки, увязывал на салазки и по снегу, по кочкам тащил домой.
     В то время за порубку леса сажали в тюрьму, но если у лесника дяди Кости было хорошее настроение, то он просто без огласки рубил салазки и отнимал топор. Слава БОГУ,  я не попался ни разу!
     Сестре, как учительнице, бесплатно дали на дрова шесть кубометров сосновых бревен. Поставив магарыч - бутылку водки, - леснику Косте, договорились привезти не двух, а шестиметровые бревна, годные на распиловку.
     Весной мы наняли пильщиков, и они долевыми пилами напилили доски для пола, толщиной 5 см. Сначала они сделали стан высотой два с половиной метра, и по наклонным слегам закатывали бревно наверх и с торца пилили вдоль. Один стоял наверху и двумя руками тянул пилу за ручки вверх, другой стоял внизу и тянул на себя.
     Летом мы приступили к ремонту дома. В лощине за огородами протекал ручеек, туда я привез возок старой соломы. Грунт был глинистый. На расчищенной от травы площадке насыпали глину, поливали водой, добавляли солому и ногами мяли глину до тестообразной консистенции, затем накладывали в опоку (это ящик без дна, размером стандартного самана), утаптывали и снимали ящик. В день делали до ста саманов и так всю неделю.
     Труд очень тяжелый! Болели руки и ноги, а питались мы одной картошкой да конским щавелем, крапивой и лебедой... Через 10 дней на телеге мы свезли к дому готовые кирпичи.
     Мой новый друг, дальний родственник Коля работал на МТС - машинотракторной станции, на деревообрабатывающем станке рейсмусе. Этот станок делал сразу три операции: обрезал и фуганил доску с двух сторон. В выходной день, с разрешения мастера, на этом станке обработали  все доски и полбоковины от бревен, сразу порезав их на потолочины. Там же в столярной сделали четыре длинных болта с гайками и прокладками, они потребовалось для подвески балок к стропилам, так как концы балок подопрели, а новые были очень дороги.
     Еще зимой я предусмотрел и наворовал дубовые бревна на перерубы. За три дня мы с другом уложили перерубы, настелили пол и забрали потолок. Полы и потолок получились ровные, плотные, вот что значит станочная обработка досок! Стены были подштукатурены и побелены известью, на стропила и на решетник лесник Костя разрешил нарезать слежек. Во время уборки ржи колхоз дал соломы для крыши.
     Вместе с Колей и его братом Леней, разобрав завалившиеся стены сеней и расчистив фундамент, мы из самана сложили новые стены. Наняли плотников и кровельщиков, они обновили стропила и решетники. На следующий день до вечера крыли соломенную крышу. Мы с друзьями подавали вилами с очень длинной рукояткой солому кровельщикам. Там на крыше солому граблями расчесывали вдоль стеблей и клали под ногу, затем следующую порцию, и так ряд за рядом. Ходили по кругу по периметру, самый верх крыши, князек, заплетали соломенной косой. Наружу торчали только корешки соломы. Во время дождя капли стекали вниз с корешка на корешок, такие крыши служили 10-15  лет. Нижний край крыши, стреха, ровненько подстригли, и получился прекрасный по тем временам домик. В сенях от уличной до дворовой дверей пол застлали досками от старого пола. В сенях хранили игольник, дрова, сорняк и сено для козы, ее тогда называли «сталинская корова». С козы не брали налог.
     Воду брали из колодца на улице, рядом с домом к «журавлю» был прикреплен багор с ведром, его опускали в колодец, зачерпывали воду и налегке поднимали вверх. На втором конце журавля крепился груз. 
     Туалет был во дворе, отгорожен плетнем из хвороста. В доме была русская печь; на кухне на полках стояли чугуны, сковороды, блюда, деревянные тарелки и ложки; в углу - рогачи и чапли для ухвата; в левом переднем углу - стол и две скамьи у стен; в углу над столом - божница с иконой и лампадой; в заднем левом углу - Мамина деревянная кровать с соломенным матрасом. Мы с Аней спали, кто на печке, кто на лавке. Вот и весь наш уют. В августе мы вселились в СВОЙ Дом. Вот так прошли мои каникулы.   
     Субботними вечерами с друзьями ходили в клуб на танцы или в кино. Кино было черно-белое, часто немое. Электричества еще не было, и для показа вручную крутили динамо-машину. Делали это ребятишки, у которых не было денег на билет, а чтобы ребята не убежали, механик снимал с них шапки или фуражки.
     Среди недели и по праздникам молодежь собиралась на дому. Почти на каждой улице, - летом у дома, зимой внутри, - играли гармошки, балалайки, под которые плясали парами «матаню», «цыганочку», «русского».   
     Чтобы меньше было пыли, землю сбрызгивали водой. Девчата, одетые в вышитые кофты, юбки или сарафаны, в больших цветных платках, обутые в хромовые сапожки или ботинки, а кто победнее, были в тапках  или лаптях. Ребята - в вышитых косоворотках с поясом. Все пели и плясали, крутили бутылку и играли в другие игры. Иногда эта веселая орава с песнями шла на другие сборища. Из-за ревности или ради куража возникали уличные кулачные бои. Ходили ребята драться даже село на село, но спиртное в то время не пили, коноплю не курили, хотя у всех на огороде она росла.
     Многие ребята дружили и встречались с девушками, я же пока адаптировался, для меня все были незнакомцы. Речь моя была хохлацкая, а не Рязанская, да и сам я был невзрачным и маленьким, ростом 1 метр 47 см.
     С первого сентября началась учеба на втором курсе. В выходной день под лопату выкопали на огороде картофель.

     Из Большого Хомутца со мной на одном курсе учился Николай Шуленин, кличка  Помятый. Он был из зажиточной семьи, его отец работал сторожем в сельпо, а в магазине его старшая сестра была бухгалтером. Он ездил на дорогом немецком велосипеде, задирал нос и был жаден, в его чемодане всегда был хлеб и сало. Еще учился и жил снами в общежитии Макин Витя из соседнего села Горицы. Николай чемодан и велосипед замыкал на замочки, мы с Витей иногда пропускали урок,  гвоздиком отмыкали чемодан и велосипед, отрезали тоненький кусочек сала и хлеба, и по коридору учились ездить на велике.
    На втором курсе изучали, кроме общеобразовательных предметов, латинский и греческий языки и анатомию домашних животных. Учеба мне давалась легко, я получал повышенную стипендию. В то время я увлекся фотографией, по дешевке с рук купил подержанный фотоаппарат. Он был большой, раздвижной, как гармошка, с черной накидкой на голову. Накрывшись, выдвигая объектив, я наводил объект на резкость на матовое стекло, затем вместо стекла вставлял кассету, выдвигал задвижку кассеты, и рукой снимал крышку с объектива. Считал от одного до двух или трех раз, в зависимости от освещенности, в темное время на металлической полочке на корпусе аппарата насыпался порошок магния и поджигался, он горел ослепительно-ярко, и выдержка была на счет один. В то время чувствительность пластинок была низкая. Размер фото был 12 на 24 или 9 на 12 см. Проявление кассет и закрепление производилось в темноте при красном свете. Это была нудная, но увлекательная забава и небольшая подработка для меня. Да, аппарат укреплялся на прочной треноге. Впоследствии я покупал более современные аппараты, у нас в семье хранится объемный фотоальбом: картонный ящик с фотографиями тех лет.
     На зимних каникулах я продолжал украдкой возить ольху на дрова, на болоте заготовил разного диаметра лозу хвороста и краснотала и сплел красивую узорную этажерку для книг, с шестью полками, она прослужила 14 лет и была единственным украшением избы.

     На третьем курсе изучали болезни животных, их симптомы и диагностику, асептику и антисептику, фармакологию, микробиологию, а также ее раздел - вирусологию, автор учебника Бошьян. Он был в числе мировых пионеров по открытию вирусов и характеристик вызываемых ими болезней. Внезапно запретили изучение вирусологии, учебники были все изъяты и уничтожены.
    В те послевоенные годы в СССР процветала лженаука. Академию наук возглавил академик Лысенко. Он подверг критике труды Вавилова, Мичурина и других видных ученых, в том числе профессора Бошьяна, и только в 50-е годы восторжествовала истина, но, к сожалению, за эти годы наша наука далеко отстала от мировой! 
     На летних каникулах я, в основном, бил баклуши. Из Донбасса приехал в отпуск сосед Валентин, шахтер-забойщик, на два года постарше меня. Денег у него куры не клевали, за двухмесячную зарплату он мог купить авто «Победа». Водка нас сдружила, и мы каждый день на природе в березовой роще за огородом пили, закусывали консервами да болтали ни о чем. Пьянка продолжалась в течение месяца, до самого его отъезда.
     Дальше опять началась учеба на последнем 4-м курсе. Мы стали заниматься практикой, с куратором обследовали больных животных, ставили диагноз и лечили. По заявкам обслуживали вызовы на дом. В основном делали кастрацию поросятам, бычкам, баранам. За работу часто расплачивались магарычом, так что и здесь была пьянка каждый день. Лечили мы и колхозный скот. И мне довелось видеть ужасные картины. Приходим на ферму, коровы худые-прехудые, кожа да кости, некоторые не могли стоять и были подвешены на лямках. Зима, холод, кормить их нечем, соломенная крыша давно съедена, а доярки выполняют план, доят бедных коров!
     Я задумался и сделал вывод: систему мне не изменить, а сам стану алкоголиком, поэтому стал искать выход, но как выйти из этого круга?!
     Колхозникам и сельским жителям не давали паспортов. А без бумажки, как известно, ты букашка. Только вдумайтесь, что значит, не иметь паспорта: это значит, что ты как крепостной, и это в «свободной» Советской стране!


Служба в Советской армии.

     С 4-го курса меня все же взяли в армию, по росту не хватало до ста пятидесяти еще двух сантиметров. Пришлось встать на цыпочки! У меня болели оба уха, из них выделялся гной, перед комиссией я тщательно протер слуховые проходы. Грудная клетка спереди была вмята - это след рахита. Я был очень рад, что меня признали годным. В те времена считалась позорным не служить в армии.
    Попрощался я со своей девчонкой Валей и друзьями. Нас с курса призвали четырех студентов, в том числе Шуленина Николая. Дома провожали все родственники.
    Первый сбор призывников был в Грязях, тогда мы были Рязанской области. Второй распределительный сбор - в Касторном. Всех распределили по родам войск и местам службы, наконец, дошла очередь и до меня. Офицер выкрикнул десять фамилий, построил в шеренгу и объяснил, что мы резервная команда, что нас разберут офицеры разных частей. Назначил меня старшим, вручил личные дела и приказал стоять на перроне и ждать. Удивительно, резерв - это значит, что мы годны в любой род войск, ну и дела.
    К платформе причалил пассажирский поезд, минут через двадцать к нашей группе подбежал офицер в летной форме, куртка, погоны с самолетиками. Убедившись, что это резерв, велел мне передать дела другому, а самому идти за ним. Провел в вагон, посадил на место у окна и сказал никуда не уходить. Поезд отправился и вскоре пришел мой офицер, вынул из вещмешка банку мясных консервов и хлеб, принес кружку кипятка. За ужином он сказал мне, что служить я буду в авиации, и сообщил, что курс молодого бойца в течение четырех месяцев будет проходить в Сеще, так называлось место в Курской области, где располагались авиационные части.
     На второй день к вечеру нас выгрузили и повели сразу в баню, там остригли наголо, раздели, вещи каждого уложили в мешочек и привязали бирку с инициалами. Сказали, что после службы отдадут. Помазали жидким дустом головы и волосистые места и впустили в душевую. На выходе в смежную комнату обмеряли рост, размер головы и стоп и выдали солдатскую форму: рубашку с кальсонами, гимнастерку, галифе, онучи и кирзовые сапоги,  ремень с медной бляхой, погоны голубого цвета, шапку с красной звездой. Выйдя из бани, мы не угадывали себя и знакомых. Форма пока что сидела на нас колом. Разместили нас в казарме на двухэтажных нарах. На них лежало постельное белье. Нам сказали взять матрас и наволочку, и повели к куче соломы. Вернувшись, мы заправили постели соломенными матрасами и подушками, затем в столовой поели котлеты с пшенной кашей и чаем. В 20 часов объявили отбой. Завтра начиналась служба.
     В 6-00 нас разбудил голос дневального «ПОДЪЕМ!». Старшина ходил по проходу между нарами и командовал: «Одеться в течение минуты  и построиться у казармы». Конечно, пока в одну минуту мы не успели одеться, выскочили на улицу, нас построили по ранжиру. Из-за роста я оказался в самом конце. Сделали перекличку и провели зарядку. На каждые десять солдат дали устав Советской Армии, зачитали распорядок дня.
     До восьми утра личное время, умывание, туалет, подшивание белого подворотничка, бритье, написание письма и прочее. В  8-00 построение в три шеренги, и под счет  «раз, два, три, левой» мы маршировали к столовой. Зал был большой. Всю роту, сто солдат, рассадили по 10 человек за стол. Дежурный по столу носил подносы с едой, крайние передавали следующим. На завтрак дали кашу и одну котлету, кусочек сливочного масла на булочке и сладкий горячий чай в чайнике, в кружки разливали сами. Затем в классе политрук комиссар читал лекцию о положении в стране и мире. Изучали историю ВКПб, армейский устав на зубок:
Солдат, службой живущий,
Читай устав на сон грядущий,
И ото сна восстав опять, читай устав!
     После занятий  строевая подготовка до 14-00. Кто не умел наматывать портянки-онучи, натирали кровавые мозоли. Это была настоящая муштра. Выше ногу, тяни носок, шагом, бегом, ложись, встать. Наконец команда «вольно, разойдись, перекур!»
     Кстати на неделю выдавали пачку махорки и курительную бумагу. Я курить начал в пятнадцатилетнем возрасте. Это придавало ощущение взрослости, мы брали пример с взрослых. Официально, не скрываясь от мамы, стал курить в 17 лет.
     В 14-00 обед: суп или щи, рассольник - на первое, на второе - каша перловая, пшенная, картофельное пюре с котлетой или гуляш мясной с соусом, на третье - кружка компота из сухофруктов.
    С трех до четырех был мертвый час, затем опять строевая подготовка до 20-00, и до отбоя - личное время.
     Вот так каждый день. Кто нарушал приказы, старшины поручали наряды вне очереди, убирать туалет, подметать территорию части или чистить картошку на кухне.
    Питанием я был доволен, во взлетных частях вообще нормы рациона лучше, чем в других родах войск. Я почувствовал улучшение здоровья, перестали течь уши. Надоедала муштра, но тут помог случай. На утреннем построении старшина спрашивал, кто плотник, кто каменщик,  стекольщик, кто умеет рисовать, - выйти из строя. Я тоже вышел.
     Комиссар в своем кабинете собрал редколлегию, я был назначен художником-оформителем полковой стенгазеты. Комиссар разъяснил методы работы, назначил корреспондентов. Газета выпускалась два раза в месяц. На оформление номера уходило 3 или 4 дня. Мне пришлось вначале туго, а потом я навострился рисовать самолеты, шаржи, карикатуры, обрамление, вензеля и прочее, зато на шесть-восемь дней мы освобождались от строевой подготовки и могли без строя передвигаться по территории части.
     Через 4 месяца провели торжественное принятие ПРИСЯГИ,  нас всех расформировали в другие части. Я попал в радиотехническое училище в город Смоленск. Та же казарма, только почти все время уходило на изучение радиоприемников и передатчиков. Два часа на политзанятия, три часа на изучение азбуки Морзе и работе на радиоключе, передатчике, а также на чтение радиошифровок. И только два часа отведено на строевую подготовку. Теперь в воскресение стали давать увольнительную на 8 часов, но за дисциплинарные нарушения могли отказать.
     Зима была холодная, снежная, с частыми вьюгами и метелями. Два раза ночью нашу часть поднимали по тревоге, и с лопатами по сугробам мы строем шли расчищать  железнодорожные пути. В увольнение я ходил два раза, ознакомился с Кремлем и крепостью, один раз смотрел кино.
     Однообразные короткие зимние дни, хандра и скука да, наверное, нехватка витаминов. Обострилось заболевание ушей, снова появились выделения, снизился слух. Я стал болезненно переносить звук зуммера при работе на ключе, в больном ухе слышался скрежещущий звук. Теперь-то я как ЛОР врач понял, что это был симптом  рекруитмен, приводящий к серьезным последствиям. Обращаться к врачам я боялся, вдруг спишут по негодности на гражданку. И тут мне помог его величество СЛУЧАЙ или Ангел хранитель.
     Однажды ночью в два часа подняли всю роту, построили в коридоре в три шеренги. Перед нами встали командир роты, начальник штаба и незнакомый лейтенант Комроты сказал: «У кого среднее образование, выйти из строя!»
     У меня в голове молниеносно возникла мысль рискнуть. Вышли шесть солдат, в том числе и я, всем сделали отбой, а нас отвели в красный уголок, опросили инициалы. Начальник отдела кадров принес наши дела. Лейтенант опять почему-то мне (может, у меня было выражение надежности) дал в руки пакет с делами и железнодорожные билеты, проинструктировал нас, где пересадка и компостирование билетов, сообщил, что выйти нужно на станции Вирбалис, городок Кибартай, Литва. Там нас встретят. Посадил в поезд, и мы тронулись в неизвестность. На дорогу нам выдали суточный сухой паек. Что нас ждет?



Городок Кибартай, Литва.

     Через сутки рано утром на перроне нас  встретил по паролю старшина и на джипе привез в штаб части, сказал располагаться на диванах до прихода  командира полка. До восьми утра снаружи и внутри штаб охранялся часовыми. Мы даже вздремнули. Пришел денщик, начальник штаба, командиры рот и другие военные, наверное, на доклад. Писарь отнес наши дела и командировку в кабинет командира полка. Часом позже, когда все вышли, поочередно стали нас вызывать. Их всех зачислили в летное училище. Скрывая волнение, по стойке смирно стоял я перед полковником.
     Он предложил мне сесть в кресло и, листая мое дело, спросил: «Как вы сюда попали? У вас незаконченное  среднее образование». Я ответил, что меня призвали с четвертого курса, и что на третьем курсе была закончена общеобразовательная программа.  «Да, но у вас нет аттестата и диплома, что мне с вами делать? Отправить назад? Или…  у нас через месяц открывается годичное техническое училище наземных специалистов по обслуживанию самолетов: механики, радисты, электрики, оружейники, прибористы и другие  специальности».
     Я с радостью согласился. Он спросил, по какой специальности я хотел бы учиться. «На прибориста», - сказал я. «И еще, - спросил он, - Вы чертить не можете?» Я ответил, что был художником полковой газеты. «Ну, и хорошо, - сказал он. – Научитесь. Надо успеть подготовить наглядные пособия, чертежи устройства авиаприборов». Вызвал писаря и дал поручение обустроить меня и зачислить в часть. Я от радости был на седьмом небе.
     Дальше служба пошла по-другому. Кормили здесь как на убой, в летной столовой четыре раза в день, да еще на ночь стакан кефира. После завтрака один, без строя, шел к девяти часам в училище. Нас было 12 солдат, чертежников. Руководил нами пожилой майор, преподаватель по приборам. Мы разбирали учебный прибор и на ватмане чертили во взаимосвязи все детали. А внизу писали текст, названия деталей.
    Я быстро освоил кульман - это чертежный прибор. Во время работы беседовали между собой, что-то рассказывали. Наш майор был такой добрый дядька, он не мог командовать, он жил как в гражданке с семьей на квартире. Он рассказал нам кое-что из личной жизни.


Удивительная история майора.

    «Меня призвали на службу в 1904 м году, направили воевать с Японией. Ехали более месяца в вагонах по одноколейной железной дороге.  В Хабаровске я заболел, две недели не проходил кашель, в госпитале на рентгене обнаружили туберкулез легких, открытую форму. По болезни меня списали, и иди, куда хочешь, живи, как знаешь. Решил я возвращаться домой, но в поезда не сажали: война, перегрузки да и хаос. Пришлось идти пешком.
     На Дальнем Востоке и в Сибири плотность населения низкая, населенные пункты расположены на большом расстоянии друг от друга. 
     Однажды на собачьей упряжке на нартах охотник предложил меня подбросить, он вез шкуры соболей, белок, горностаев сдавать перекупщику. К ночи добрались к заимке, нужно было собак покормить и дать им отдых. А меня, - рассказывал майор, - весь день бил надсадный кашель и знобило.
     Хозяин заимки, старик, радушно встретил нас, вскипятил чай с травами, настругал мяса кабана. Несмотря на горячий чай, меня трясло от горячки. Утром хозяин сказал: «Ехать тебе нельзя, будешь зимовать со мной, я тебя подлечу барсучьим  жиром и травами». И проводил нарты с охотником. 
     Дней десять я не вставал с постели из хвойного лапника. Заимка – это маленький сруб из толстых бревен, между которыми прослойка мха. В левом углу комнаты – стол, лавка; справа - вешалка из оленьих рогов; в центре из камней сложен очаг, над ним висел на цепи крюк, на который цепляли котелок или чайник. Трубы не было, топили по-черному.
     Хозяина звали Федором, он ежедневно на лыжах и с ружьем уходил в лес, проверял капканы, силки, самострелы и стрелял белок. Он жаловался, что здоровье уже не то, что не всегда попадает белке в глаз. Вечерам он снимал шкурки с лисиц и соболей. Ходить далеко ему стало трудно, а рядом добычи было мало. При лампаде мы коротали вечера.
     Постепенно я окреп и стал помогать старику. Рубил дрова, носил из родника воду. Как-то вьюга три дня завывала за стенами, окошечко, застекленное слюдой, замело снегом, старик порылся в сундучке, вынул сверток, положил на стол и развернул. Это была большая старая книга в кожаном переплете, с тисненым названием ХИРОМАНТИЯ. Эта книга досталась ему по наследству, но ни отец, ни сын не увлеклись и предпочли зарабатывать охотой. Говорит, я тут подумал и решил подарить ее тебе, путь у тебя далек,  она будет тебя кормить, и пока еще до весны время есть, почитай, поучись.
     Оказывается, это целая наука - читать и видеть судьбу человека, его характер, что было и что будет. Весной мы с Федором с добычей пришли к нему домой, где его ждали жена-старушка да больной отец на печи. Поблагодарив стариков, я окрепший пошел на запад, домой. За плечами в сидоре лежала книга.
     Постепенно я на практике освоил гадание по ладони. Желающих погадать было много. В качестве оплаты я брал только продукты, курево, лапти, холстинные штаны, рубаху, на собранные деньги покупал зимнюю одежду. На здоровье не жаловался, про кашель забыл. Мне даже нравилось путешествие, встречи с жителями Востока Сибири, Зауралья.
    Через три года я добрался на родину в село Сасово, Рязанской губернии. Родители не поверили своим глазам, они-то думали, что я пропал. Обрадовались, что в семье прибавились рабочие руки. Военком посмотрел на мой белый билет, на меня, пышущего здоровьем, направил на врачебную комиссию, где мне сделали рентген и признали здоровым и годным к военной службе».
     Воевал он в первую мировую войну, в 20-е годы летал на кукурузниках, да так и прирос к авиации. Закончил Авиационное училище по специальности приборист, и до сих пор работал преподавателем. Вот, говорит, после вашего выпуска в 70 лет уйду на отдых.   


     Закончили мы чертить схемы как раз к началу занятий 1 сентября. Тот год учебы был для меня самым светлым и легким, хотя предметов обучения было много. Это материаловедение, химия, физика, сопромат, пайка, сварка, термическая обработка, вибрация, усталость и износ металлов, строение фюзеляжа, двигатели, шасси, управление самолетом, устройство электронного автопилота  (этот прибор при длительных полетах, сам управляет самолетом и дает возможность отдыхать пилоту), изучение гироскопа, кислородные дыхательные маски, монтаж трубок к рабочим местам всех членов экипажа, вооружение, радио связь, высотомер, указатели скорости и поворота…
    Приборная доска напротив пилота напичкана сотней приборов, их монтаж  и ремонт входит в обязанности прибориста. Всего 17 предметов и по всем у меня были пятерки. Это не бахвальство, а просто мне легко давалась учеба.
     Довелось мне четыре раза стоять на посту часовым. Первый раз охранял штаб полка. Ночь, дождь, ветер, где-то ветви дерева скребут крышу, что-то хрустнуло, - обходишь здание и думаешь «вот сейчас из-за угла кто-то кинется с ножом - не успеешь и автомат направить!» Страхи были небезосновательны. Были случаи нападения на караулы скрывавшихся нацистов и бывших эсэсовцев. В напряженном состоянии при нулевой видимости два часа тянулись очень долго.
    Второй раз охранял знамя полка. Оно стояло на втором этаже в зале, а рядом я. Трудно было стоять по стойке смирно два часа. Всякие движения запрещены, можно только переступать с ноги на ногу. Порожки были деревянные, скрипучие. Как только заскрипели порожки, кричишь «СТОЙ, кто идет?» И когда услышишь пароль разводящего и сдашь пост сменщику, начинаешь успокаиваться.
     Третий и четвертый разы охранял боевые самолеты на аэродроме. Днем еще ничего, а ночью тревожно. Самолеты стоят в две линии друг напротив друга. На одного часового - двенадцать самолетов. При обходе на флангах встречаешься с часовым, соседом. Ночью заметить диверсанта очень трудно. Вдруг я заметил в хвостовой части самолета движение, нечеткий силуэт. Я окликнул и сделал одиночный выстрел, нарушитель быстро побежал на территорию соседнего часового. Я услышал оклик и короткую автоматную очередь, подбежав, мы увидели бившуюся в судорогах лошадь. На выстрелы прибежали начальник караула с солдатами, нас с соседом сменили на посту.
     В караульном помещении начальник позвонил  и доложил о случившемся дежурному по штабу, нас заставили написать рапорт. Через два дня нам объявили благодарность, ну а лошадь пошла на питание солдатам.
     Наша часть располагалась на территории Литовской республики, железнодорожная станция называется Вирбалис, а городок Кибартай. Он стоял на границе с бывшей фашистской Германией. Маленький ручеек, речушка разделяла литовский город Кибартай и немецкий город Эйткунен. В 50-е годы он, город Черняховск и город Нестеров входили в состав Калининградской области.    Кстати мне довелось побывать в Кенингсберге. Посылали за запчастями на грузовой машине. Город предстал сплошными руинами, его можно по разрушениям сравнить со Сталинградом. Переселение, русские семьи жили в подвалах домов, изредка на первом этаже, на площади стоял искореженный, весь в пробоинах памятник Бисмарку. Железнодорожный вокзал так же был разрушен, а вот перрон длиной метров сто был накрыт аркадной стеклянной ажурной кровлей, многих стекол не хватало.
     В выходные дни часто давали увольнительные на 4 часа, но перемещаться по городу разрешалось только группами и не меньше двоих. При себе носили холодное оружие, кинжалы для самозащиты. Смотреть в этих городках почти нечего, в основном бегали в Эйдкунен пофлиртовать с девушками, после чего некоторым пришлось лечиться в лазарете уколами.
     Но пришло время, когда занятия закончились. Были вручены дипломы за отличную учебу и дисциплину, мне дали отпуск на 10 суток, не считая дороги.
     Так как наше училище было всесоюзного значения, на наше распределение приехали «купцы» - так называли представителей частей, где нуждались в авиационных специалистах. Всех выпускников собрали в актовом зале, рассадили группами по специальностям, офицеры-«купцы» подходили и агитировали. Ко мне подошли двое: один из порта Дальний на Дальнем Востоке, другой с Украины. Каждый хвалит свое место службы. Я рассудил так: на востоке сырость, холода, питание консервированное, гиповитаминоз, обострятся мои болезни, а у хохла явный перевес! Он говорил: «У нас тепло, хрущи над вишнями гудять, а яки овощи, фрукты, кавуны та дыни, та девчата гарни!..» Конечно, я согласился ехать в Украину.
     Замечу, такая льгота выбора места дальнейшей службы предоставлялось только отличникам.

Украина, Кировоград. Под грифом «СЕКРЕТНО».

     Поездом мы прибыли на железнодорожную станцию Шевченко, в город Кировоград. Учебный авиационный полк дальней авиации расположен был рядом с чертой города, конечная станция городского автобуса. Тут же размещался  КПП, контрольно пропускной пункт, нашей воинской части.
     Казарма типовая, только в ней были не нары, а двухэтажные кровати, не тюфяки - а ватные матрасы да перьевые подушки. Моя кровать была нижняя, между кроватей две тумбочки, одна на двоих, для личных вещей. Вместо махорки выдавали папиросы «ТРУД» или «БЕЛОМОР», 15 пачек на месяц. 
     Вначале мы обслуживали самолеты ИЛ12, Ли2 и штурмовики бомбардировщики ИЛ 4. Один приборист обслуживал 6 самолетов, т.е. два звена. Меня сразу же отправили в отпуск. Только теперь я понял роль политзанятий в сознании солдат: нам внушили, что мы и наш народ живем лучше и обеспеченнее, чем в капиталистических странах.
     Как посмотрел я на жизнь наших селян, так понял, что никакого улучшения нет. Паспорта по-прежнему не выдавались, уехать жить и работать в город, было невозможно, только по вербовке, как сестра Марфа. Трудодень так и не оплачивался, то есть труд был невольным, бесплатным. Население питалось только со своего огорода!
     Государство остро нуждалось и выпускало ценные облигации займа, и каждый совершеннолетний должен был подписаться на займ в сто и более рублей, но откуда у колхозника деньги?! Продать поросят или теленка нельзя, обязательно надо сдать в закотконтору по госцене, ниже рыночной. Вывести на продажу излишки картошки в город нельзя - это называлось спекуляция. Моя Мама не могла подписаться на займ, спасибо сестре Евдокии: учителям платили зарплату, и она выручила, а у самой была семья, двое маленьких детей.
     В общем люди жили в социалистическом лагере. Хлеб был по корточкам.
    Отпуск мой пролетел быстро. Наведался я в городок Грязи, домой к девчонке, с которой в техникуме влюблялись. Мать ее сказала, что она вышла замуж за железнодорожника и живет в городе Воронеж, и дала мне ее адрес. Я огорчился, но быстро упокоился: разве можно 4 года ждать?
     Мама провожала, опять плакала. В Харькове была пересадка. В ожидании поезда часа  четыре я знакомился с городом. Он почти весь, кроме центра, был одноэтажным и намного километров раскинулся в степи, как большая станица. Прибыл я в часть - и снова служба. Васька Хлющов, мой друг и сосед по койке, поинтересовался, какая там жизнь, на гражданке? Я все ему рассказал и опечалился.
     Он, в свою очередь, рассказал о себе. Родом из подмосковных Мытищ, призван в армию с  3-го курса МГУ имени Ломоносова, философский факультет. Он имел постоянный доступ в библиотеку имени Ленина. В то время абонент мог расхаживать среди полок хранилища и выбирать книги или материал для работы в читальном зале. Он подружился с молоденькой библиотекаршей, и она часто разрешала ему зайти в архив с грифом «Секретно». Он на многое раскрыл мне глаза.
     Ленина, секретаря РСДРП, направило делать революцию в России правительство Германии, оказывая большую финансовую помощь, якобы от Социал-демократической партии Германии.
     Лидеров РСДРП и Ленина на специальном поезде привезли в Питер, где Ленин произнес свою знаменитую речь, всем известны лозунги «Вся власть советам рабочих! Пролетариат - гегемон революции!  Крестьянам – землю». В России начались волнения, был заключен позорный Брестский мир, по которому к Германии отходила большая территория Запада России…
     Рассказал мне Васька и про то, что Сталин - это не настоящая фамилия вождя, а его кличка, как и Сосо, и Коба, - что он сын еврея и грузинки, бросил учебу на 3 курсе духовной семинарии и вместе с шайкой бандитов, в Грузии их зовут абреки, грабил на горных дорогах купцов и богатых грузин, а впоследствии стал членом бюро РСДРП и секретарем ВКПб всесоюзной коммунистической партии большевиков. Он втерся в доверие к Ленину и его жене Н.К.Крупской и часто превышал свои полномочия. Ленин стал все чаще недомогать, и тут Сталин взял на себя полномочия главы государства. Есть подозрения, что Ленин умер от хронического отравления.
     В России процветала диктатура пролетариата, Ленин при жизни начал менять политический курс и ввел новую экономическую политику НЭП. Была разрешена частная собственность, бизнес, торговля. Страна быстро становилась на ноги, прекратились голодовки, крестьянам дали землю, и они накормили страну!
     НЕП длился до 1928 года, затем Сталин ввел общественную пользу на землю, отнял ее у крестьян, согнав их в колхозы, разорил помещиков и богатых крестьян, «кулаков», выселил их обживать глухие места Сибири.
     Еще друг рассказал, как Сталин расправился со всеми ленинцами, начались репрессии, тюрьмы, каторга, расстрелы. Были расстреляны все члены политбюро и даже весь состав депутатов первых съездов. Погибли такие вожди, как Блюхер, Рыков, Каменев, Троцкого рука КГБ достала уже в эмиграции в Чили. Периодически сидели в тюрьмах жены Молотова, Ворошилова, Кагановича. Были расстреляны все родственники жены. В стране было создано управление лагерями Гулаг, заключенные добывали золото, руду, уран, строили железные дороги, БЕЛОМОР канал и даже железную дорогу в Заполярье, где до сих пор лежат искривленные рельсы со шпалами.
    Сталин выбрал неправильную стратегию наступательной войны: только на вражеской территории. У нас не было укреплений на границе с Европой, не было тыловых укреплений. Перед началом войны была проведена чистка командного состава в войсках, и вместо опытных командиров были назначены молодые офицеры. Не было надлежащего технического военного вооружения,  рядовые солдаты были вооружены длинной однозарядной винтовкой со штыком 1891 года выпуска. Карабинов не хватало, автоматов совсем не было, против бронетехники у нас была конница… И только массовая гибель и патриотизм красноармейцев смогли сорвать план Гитлера BLITSKRIG и остановить фашистские войска под Москвой.
     Все члены политбюро во главе с Лениным подписали распоряжение о расстреле бывшего царя России (он отрекся от трона в 1917 г), Николая II и его семьи.
     Во время репрессий под списками лиц, подлежащих расстрелу, были подписи всех членов бюро, в том числе и Н.С.Хрущева. Вот почему было тяжело осудить Культ Личности Сталина, потому что у всех рыльце было в пушку.
     Рассказы Васи Хлющова изменили мою психологию и мышление.



Авиа-казусы.

     В 1953 году наш полк был переведен на обучение курсантов, мы должны были научить их летать на новых реактивных самолетах, вначале на ИЛ 28. Винтовые самолеты военных лет ИЛ 4, ПО2 были списаны. И мы их уничтожали после снятия приборов, цветных металлов и моторов, фюзеляжи разрезали автогеном на куски, прессовали и отправляли на переплавку.
     За ИЛ 28 поездом выехали 6 летчиков, уже обученных летать на них, и два инженера-механика для осмотра исправности, комплектации самолетов и подписи акта приема-передачи. Решили не маяться на поезде. Во время вылета инженеры спрятались в бомбовый отсек, где лежали чехлы самолета, закутались в них и полетели. Наш полк на радости выстроился для почетной встречи новых самолетов. Поле посадки и подгонки их на разметку стоянки выключились двигатели, к самолетам поставили лестницы-трапы, из открывшихся плексиглазовых кабин спустились летчики, их обнимали, подбрасывали в воздух, кричали «ура».
     Самолеты были совершенно новой формы, серебристо белого цвета, раза в четыре больше прежних. Шасси с тремя колесами, одно спереди, фюзеляж в хвостовой части заканчивался прозрачной вращающей кабиной, для стрелка и радиста, и турелью с двумя пулеметами.
     Когда шум поутих, кто-то услышал стук в бомбовом отсеке. Летчик быстро из кабины открыл люк, и оттуда извлекли двоих офицеров-инженеров. Они не могли двигаться и говорить. В лазарете их удалось разморозить и оживить, оба они перенесли после того полета воспаление легких. На ИЛ 28 на высоте полета 6 тысяч метров в отсеке было минус 40 градусов.
     При переучивании пилотов на новый самолет случались казусы из-за увеличении скорости полета Ил4  с 300 км/ч до 900 км/ч, у ИЛ 28  со 120 км/ч до 260 км/ч. И вскоре одному пилоту не хватило посадочной полосы, самолет выехал на свекольное поле, подломил шасси и на брюхе прополз метров 300, оставляя за собой глубокую борозду. По тревоге выехали пожарные и аварийные машины, на грузовиках обслуживающий персонал, и пешком все бежали к самолету. Из бензобаков в канаву вытекал керосин. Чтобы не допустить пожара, командир полка отдал команду засыпать самолет и топливо в канаве землей, лопатами и голыми руками мы быстро засыпали самолет, а пожарные машины поливали водой. Тогда еще не было пеногасителя. Затем раскопали кабину и с помощью резаков и домкратов освободили прижатые, с переломами ноги пилота и курсанта, радист пулеметчик Виктор Чикунов не пострадал.
     Через неделю случился второй казус, пилот не сумел набрать взлетную скорость, полоса кончилась, затем метров 500 пшеничное поле, а дальше - крутой овраг. Дело в том, что в кабине стрелка-радиста в тесноте вместе с радистом Чикуновым сидел я! Накануне Витя согласился взять меня полетать. До полета тайком я забрался в кабину. Во время взлета Виктор сидел в кресле за турелью, а я у него на коленях лицом вперед, и мне видно было, как из сопел вылетал дым с огнем. Оглушающий рокот двигателей, скорость нарастала, назад все быстрее убегали бетонные плиты полосы. И вдруг пропал звук слева и из левого сопла не вылетал огонь, самолет едва оторвался от бетона, опять приземлился, но уже в пшенице.
     Этот короткий промежуток времени по ощущениям длился долго, все происходило как при замедленной съемке. Тут же завизжали тормоза, из шасси посыпались широким пучком искры, от резкого торможения нас сплющило и вмяло в спинку кресла. Самолет сильно накренился  вперед, хвост самолета с кабиной радиста задрался вверх. Загорелось правое шасси, самолет остановился… Решение было молниеносное: открыли люк и, чтобы хоть немного сократить высоту падения, я ухватился за кислородную маску с гофрированной трубкой и прыгнул вниз. Мне повезло, руки-ноги не переломил, сначала ползком, затем на четвереньках я убегал налево, к дороге, проходящей около аэродрома.   
     Из вышки наблюдательного пункта за склоном оврага был виден лишь край кабины. По дороге, - а она шла внизу долины, - я добежал до мастерских. Некоторые из любопытства садились в грузовик, я тоже. Самолет стоял на краю обрыва, два тягача закрепили тросы и медленно тащили его вверх, на безопасное место, где поменяли шасси и измерили расстояния. В общем, работала комиссия. Все, кроме нее, разъехались по рабочим местам, а дальнейшие полеты отменили, и мы на машинах прибыли в казарму.      
     Армейская служба безопасности несколько раз допрашивала Витьку Чикунова, кто был с ним в кабине? Допросили всех старшин, сержантов и ефрейторов, но без результата. Витька был сержантом, но его разжаловали в рядовые, он стал наземным радистом, но товарища не выдал.
    Наша летная дивизия дальней авиации имела летний аэродром. Находился он в пятидесяти километрах от города. Перед дислокацией самолеты стали производить там посадки и взлеты.
     Был такой случай. Пилот и курсант потеряли ориентиры, вроде как у них отказал компас. Когда они увидели аэродром, пошли на посадку, но не рассчитали точку касания. Длина полосы и так была ограничена. Сели они большим козлом, подломилось переднее шасси, и самолет начал биться о бетон, то носом, то хвостом. Затем переломился фюзеляж. Отказали тормоза или нет, не знаю, но самолет достиг станицы, выехал на улицу и носом въехал в дом, а затем откатился назад. Это его два каштана  самортизировали.
    К месту аварии быстро прибыли аварийщики. У летчика и курсанта был перелом костей голени, у радиста сотрясение головного мозга.  Виктор был рад, что его отстранили от полетов. Самолет отбуксировали на аэродром. В срочном порядке на место аварии направили комиссию, и вместе с ними на самолете прилетела наша группа узких специалистов для проверки и поиска причины.
    Через три дня комиссия улетела, а наша группа из шести человек во главе с лейтенантом Камышовым осталась для разборки и снятия всех приборов, моторов и прочего оборудования, доставки фюзеляжа в ПАРМ (это полевая авиаремонтная мастерская) нашей дивизии. Все это нужно было сделать за 10 дней.
     Мы сразу же приступили к работе и от рассвета до темноты только и делали, что откручивали, снимали, расчленяли, сортировали снятое и упаковывали.
     Через 2 дня закончилось питание, о чем лейтенант по рации доложил в штаб полка, но из-за непогоды и плохой видимости нам не могли помочь.
     Мы не очень расстроились. Станица была рядом. И вечером, почистив обувь и побрившись, мы пошли в клуб. Там танцевали с девушками и между прочим пожаловались, что нам нечего есть.
     Рано утром к нам потянулись местные жители, кто с молоком, кто с хлебом, творогом и маслом. И даже на обед нам принесли вкусного красного украинского борща! Наши ребята стали дружить с девушками. Приглянулась и мне одна гарна дивчина, Вера. Стройная брюнетка, жила она рядом с домом культуры. После танцев мы занимались любовью в коридоре ее хаты.
     Все мы весело проводили время. Наш лейтенант влюбился в дочь председателя станичной рады.
     Через два дня нам на вертолете привезли сухие пайки. Мы продолжали усердно работать, боялись, что не успеем в срок. На седьмой день все было закончено. Накануне пригнали длинный трейлер и три подземных крана. В сумерках закончили погрузку и крепление фюзеляжа. Все снятое оборудование и моторы еще раньше были отправлены на товарном поезде. С восходом солнца решили выезжать, и сбор назначили на четыре часа утра.
      Все ушли на танцы, кроме часового. Мы с Верой всю ночь любовались в коридоре хаты. Правда, с вечера нам стал угрожать парубок, влюбленный в Веру. Он с ножом бежал к нам, но мы успели укрыться. Он минут тридцать ругался и угрожал, но затем ушел. Эта ночь была самой короткой в моей памяти! Я опоздал на сбор и, услышав гул моторов, побежал на перехват. Весь день наша группа спала после напряженной работы и бессонных ночей. Все обошлось без ЧП.
     На следующее утро на построении командир полка Сновальщиков вызвал из строя всех членов нашей бригады и объявил каждому благодарность и по внеочередному отпуску. Мы дружно ответили: «Служим Советскому Союзу!» и встали в строй.
     Минкин Слава  и я имели незаконченное среднее образование. Посоветовавшись, мы обратились к комиссару полка, подполковнику, с просьбой вместо отпуска разрешить нам посещать три раза в неделю школу, по вечерам учиться в 10-м классе Кировоградской вечерней школы. Он, помолчав, сказал, что общеобразовательное учение в Армии не разрешено, но и не запрещено, и что он похлопочет о нас у полковника. Мы горячо поблагодарили его и стали ждать ответа.
     К вечеру нас вызвал замполит комиссар и обрадовал, что комполка в порядке исключения разрешил учиться не в ущерб службе.
     Директором школы оказалась пожилая женщина, латышка. Она сказала, что если мы сдадим экзамен за 9 классов, то нас примут. Экзамены сдавали по математике и по химии в конце августа. По математике экзаменовала сама директор школы. Одним из вопросов билета были логарифмы. В техникуме математика преподавалась в сокращенном виде, и я поплыл. Меня не приняли. Минкин же все сдал и был принят  в школу. Для меня это был нокаут.
     Близился последний четвертый год службы, а мне так не хотелось возвращаться в ветеринарный техникум. У меня была цель получить аттестат зрелости и поступить в институт. И я опять рискнул и доложил командиру роты, что поступил и с 1-го сентября вечером начинаются занятия.
     Нам выписали постоянные увольнительные с четырех до десяти часов вечера по понедельникам, средам и пятницам. В первый день классная руководительница внесла наши фамилии в классный журнал, ознакомила с правилами поведения и учебы, с расписанием уроков на неделю и сказала, что занятия будут начинаться в 17-00. Вот так нелегально я начал учебу. Ежедневно допоздна я занимался в ленинской комнате, усиленно штудировал математику за 8-й и 9-й классы. Занятия проходили нормально, в журнале у меня стояли четверки и пятерки по всем предметам.
     В октябре мы писали контрольную по математике. Помню, что-то по Биному Ньютона. Задача была сложная, но мои усердные занятия не пропали даром. Я решил задачу и сдал, как все, на проверку. На следующем занятии директор школы, она же учитель математики, разносила листки контрольной по партам и озвучивала оценки. Она отметила, что в основном с задачей справились, но совершенно без ошибок решили только двое. Это Минкин. «Встаньте»,  - попросила она, подошла и отдала листок с красной пятеркой. Похвалила его, а затем назвала мою фамилию. Я встал. По всему телу разлился жар. Подойдя ко мне, учительница поправила очки, вгляделась в мое лицо, также похвалила меня и, нагнувшись, сказала тихо: «После урока зайдите в кабинет директора».
     На перемене я постучался и с разрешения вошел в кабинет. Она вежливо усадила меня в кресло, села напротив и спросила, как я оказался в школе. Я рассказал все как на духу. Она посмотрела на мои оценки в журнале, сказала: «А Вы настойчивый!». Потом улыбнулась, пожала мне руку и добавила: «УЧИТЕСЬ». Я поблагодарил ее и вышел в эйфории.
      Весело жилось! Учеба давалась легко, уроки делать я успевал во время  обслуживания полетов. Однажды зимой уселся я в кабину аварийной машины, там тепло, и раскрыл учебник химии. Учу урок, слышу стук в дверь. Открыл и вижу генерала с большими золотыми погонами, рядом комполка. Я быстро с книгой в левой руке выскочил, встал по стойке смирно, приложил руку к шапке, доложил: «Товарищ полковник, приборист сержант Тарасов, обслуживаю полеты!» Генерал, не дослушав мой рапорт, протянул руку и взял у меня книгу. Прочитал название и вопросительно посмотрел на полковника. Вот тут-то я затрепетал. А ОН спокойно так сказал:  «Это наш отличник строевой и боевой подготовки. За отличное выполнения задания в порядке исключения получил разрешение закончить десятый класс в заочной средней школе». Генерал сказал:  «Продолжайте, молодец!», - и отдал книгу.



Смерть Сталина.

     Да, 1953-й год был насыщенным. 5-го марта скончался наш Вождь и Учитель, Отец всех народов, генералиссимус И.В. Сталин.
     Полеты отменили, и весь состав части на грузовиках привезли на траурный митинг на площадь Кирова города Кировограда. Вся площадь была заполнена военными. На трибуне у траурного портрета Сталина и приспущенными флагами стоял президиум.
     Доклад читал заместитель начальника  Киевского военного округа, генерал. Погода была сырая и прохладная, моросил дождик. Войска стояли  колоннами, сняв головные уборы. Доклад был скорбным, солдаты всхлипывали и плакали. Мы с Хлющовым стояли рядом, взявшись за руки, нагнули головы с платочками у лица и, наверное, мало кто, как мы втайне, радовался избавлению от деспота. Промокших и замерзших на открытых машинах нас привезли прямо в столовую и перед ужином дали по 100 граммов водки для помина.
     Позже мне сестра Марфа рассказала о том, что творилось в Москве, и чем ближе к центру, тем больше было жертв внутри толпы. Многие, не выдержав напора, падали и их тут же затаптывали насмерть. Толпа заполнила все Московские дворы, площади, улицы, скверы и парки. Окна первых этажей выбивали, срывали двери, толпа заполняла квартиры. Кремль на подступах был забаррикадирован грузовиками. Многие от давки лезли под эти машины, около них образовался вал трупов.
     Вся страна скорбела. В верхних слоях власти разыгралась подковерная игра за трон. Лаврентий Берия - главный палач, взял управление на себя. Тут же был созван пленум ВКПб, на котором председателем правительства назначили Маленкова, позже Булганина, а секретарем КПСС избрали Никиту Сергеевича Хрущева. Министром Вооруженных Сил СССР назначен был Маршал Жуков.

     Дальше моя служба шла ровно. Правда, зима 1953 - 54 гг была морозная, на полеты возили в крытых грузовиках. Летчики запускали двигатели для прогрева самолета и, если приходилось менять какой-либо прибор, то голой рукой приходилось лезть за приборную доску, а другой в узкое крепежное ледяное металлическое кольцо. Поэтому часто обмораживались пальцы и кожа тыльной поверхности кистей, приходилось периодически греться в струе горячего газа, вылетающего из сопла двигателя. А затем дежурили до конца полетов в нетопленых деревянных мастерских.
     Да, должен сказать, тот разбившийся самолет восстановили в ПАРМе, заменили и усилили лонжероны и стрингеры, наклепали новую обшивку вместо помятой, и он продолжал летать. Авария была скрыта от Киевского штаба. И еще к нам в часть приехали отец с дочкой, которая забеременела от лейтенанта во время нашей командировки. Его понизили в звании до младшего лейтенанта, и их тут же расписали в городском ЗАГСе. Они сняли квартиру в городе.
     В конце мая наш полк перебазировался на летний аэродром. Нас с Минкиным поставили на довольствие в стройбат и дали отпуск на 10 суток для сдачи экзаменов. Время отпуска прошло замечательно. По вечерам готовились к сдаче следующего предмета, а днем загорали на пляже, смотрели кино, знакомились с девочками. Мы с Минкиным ходили провожать двух подруг. Оставались и ночевать. Он - к Кате, я к Наде. Они жили вдвоем на съемной квартире.
     Городок был небольшой, с населением около 100 тысяч человек. На гористом рельефе. Город делила река Ингул. На возвышенности еще остались развалины крепости и пушки - свидетели войны с турками. Царица  Елизавета II основала этот город, который до 1939 года и назывался Елисаветград.
     Весь город утопал в зелени, и весной выглядел как Райский сад. Почти две недели город пестрел цветами вишни, миндаля, абрикосов, персиков, грецкого ореха, каштанов, яблонь и груш. Воздух благоухал ароматами, в цветах жужжали пчелы да гудели шмели.
    Все улочки, кроме центра, узенькие, и в первых этажах размещались маленькие магазинчики и кафе, ателье да парикмахерские. Все дороги были вымощены брусчаткой. В то время частных авто не было, по городу ходили трамваи и автобусы. До войны более 50 процентов жителей составляли евреи, которые во время фашистской оккупации были уничтожены на месте или в концлагерях. Теперь здесь проживали в основном казаки, украинцы, русские и татары.
     Экзамены мы сдали успешно. У меня в аттестате была только одна четверка по украинской мове, а в графе напротив «немецкий язык» написано  «невзучав», в то время пренебрегали преподавать его, еще не зажили раны войны. За аттестатами можно было приезжать через неделю. Срок отпуска истек, и мы приехали на летний аэродром продолжать службу.
     В 1953 году министром Вооруженных сил был назначен маршал Жуков, и с января 1954 года всем техническим работникам, в том числе и мне стали платить 400 рублей в месяц плюс 50 рублей как командиру отделения, плюс 25 рублей солдатских, и  всего получалось 475 рублей. Тогда как на гражданке сестра Евдокия, работая учительницей, имела оклад в 320 рублей.
     Готовясь к демобилизации, я постепенно купил себе белье и одежду, костюм тройку, рубашки - летние и с длинными рукавами, двое брюк, сапоги, парусиновые ботинки и носки. И еще скопил наличными 1600 рублей. Вот как повезло!


Трудный путь в медицину.

     В армии принято обращаться друг к другу по фамилии, поэтому я и называю своего друга в основном не по имени, а по фамилии.
     Через две недели с разрешения Комроты мы с Минкиным полетели на ЛИ 2 за аттестатами. Дело было в субботу. Мы летели вместе с летчикам, которые всегда отправлялись на выходной к семьям. Нас было 18 человек. Перед посадкой пилот сказал, что правое шасси не вышло. Остальные летчики посоветовали постучать колесом по бетону. Пошли на посадку, самолет толкнулся о полосу и, взревев, пошел на взлет. Шасси так и не вышло. Тогда решили садиться на одно левое шасси. Посовещались и доверили посадку самому опытному пилоту.
     Не знаю их ощущений, но мы с Минкиным перетрухнули! Самолет с креном влево коснулся полосы, и по мере уменьшения скорости и падения подземной силы правое крыло концом коснулось бетона. А дальше нас всех швырнуло на левый борт и прижало и, когда центробежная сила уменьшилась, мы как горох посыпались на пол. Самолет продолжал еще, как юла, крутиться вокруг правого конца крыла. Я как пьяный вышел из самолета, все кружилось вокруг меня… Вечером мы получили аттестаты, переночевали в стройбате и на том же отремонтированном ЛИ 2 вернулись в часть.
     В сентябре началась демобилизация моих одногодков, а меня вызвали в отдел кадров и стали уговаривать продолжить учиться в высшем военно-техническом училище, а это два года в Москве.  Но мне за четыре года надоела служба, круглосуточное подчинение. Тем более меня давно точил червячок других возможностей, я мечтал поступить в институт и уже подал документы в филиал Киевского университета в Кировограде на физико-математическое отделение, но командир части не разрешил отпускать на экзамены. А насчет дембеля сказали, что меня заменить некем, и если за месяц я подготовлю замену, то только тогда отпустят. А так, мол, они имеют право до 31 декабря задержать меня на службе. Выбора не было, я согласился.
     На обучение дали Колю Илюхина. Он сказал: «Не волнуйся, я за месяц все усвою!» Оказывается, его прислали к нам из Тамбовского летного училища с 3-го курса, ему не понравилось быть летчиком. «Это, - говорит, - хуже, чем шофером на земле: взлет-посадка-взлет-посадка… надоело!» Просил отпустить - не отпускают. Тогда ему посоветовали нарушать дисциплину, пить водку, ему пришлось не раз сидеть на губе (гауптвахте), получать наряды, так он добился отчисления и дослуживал рядовым.   
     Он был грамотен и как будущий летчик изучал приборы. Мне оставалось объяснить ему принцип действия приборов, их обслуживание и ремонт. Чуть больше времени требовалось на изучение автопилота. В общем, мы уложились в срок! Экзамен он сдал успешно, практику тоже. Мы вдвоем обслуживали во время полетов 6 самолетов.
     Мне назначили демобилизацию на 14 ноября, но на одном из наших самолетов во время полета отказал автопилот, он заблокировался, и самолетом невозможно стало управлять. Чтобы пересилить его, требовалось прилагать на штурвал усилие в 50 кг. Слава Богу, вдвоем с курсантом им удалось приземлить самолет.
     Нас посадили на губу, через два дня выпустили и сказали «ваше счастье, что это был заводской дефект». Наконец-то служба была закончена! В опросе, куда я демобилизуюсь, я назвал адрес сестры Марфы, г. Люберцы. Таким образом, я смог прописаться и получить на руки паспорт. Если бы я вернулся домой, то попал бы в колхозное рабство. И вот я на свободе! Передо мной большой выбор. Куда податься?
     Я записался на прием к министру образования СССР Елютину, и был принят в тот же день. Кратко изложил свою ситуацию и попросил, если это возможно, узнать, в каких ВУЗах республики имеется недобор студентов. Он вызвал секретаршу, дал ей поручение и сказал мне повторно придти через день. На выходе мне продлили пропуск. 
     На следующем приеме министр подвел меня к большой карте страны и назвал институты, где был недобор. В основном это были гуманитарные ВУЗы и лишь один нефтехимический институт в Алма-Ате. Я сказал, что необходимо посоветоваться с родными. Он вежливо ответил: «Хорошо, если надумаете, приходите за направлением».   
     Сестра, конечно, рассоветовала, так как это было очень далеко. Мол, на следующий год поступишь. Поехал я в Московский аэропорт Внуково, вакансии прибористов были, но сам не зная почему, может, уже надоели приборы, а может, просто мне нужно было отдохнуть и расслабиться, я уехал домой к мамке. А чтобы не болтаться без дела, пошел доучиваться в ветеринарный техникум в Плеханово на 3-й курс.
     На следующий год я подал документы в ВГМИ. На мой запрос в приемную комиссию, сдавать ли мне экзамен по иностранному языку, ведь я его не изучал, и это отмечено в аттестате, председатель приемной комиссии ответил письмом: не сдавать. Конкурс был большой: 5 человек на одно место. В общежитии на улице Транспортная из пяти абитуриентов после сдачи первых двух предметов я остался один. Девчонки тяжело переносили отсев и рыдали каждый день, а тут, как на зло, или наоборот, для поддержки духа, в частном доме напротив на открытом окне стоял проигрыватель и громко во всю улицу прокручивал пластинку с записью смеха диких животных в джунглях. Подборка была уникальная! Временами хохот невольно вызывал смех у плачущих.
     Я сдал сочинение на «4», химию и физику на «5», а иностранный язык все же пришлось сдавать. Три дня и три ночи я зубрил немецкий и латынь. Я знал разговорную речь, мог немножко прочесть. В итоге перевести текст мне удалось, а вот ответить на вопрос правописания с частицей цу и без цу я не смог. Экзаменатору Марии Ивановне я сказал, что вообще не изучал немецкий язык. Она посмотрела в мою зачетку и сказала, чтобы я не обижался на нее: поставила тройку. Она посоветовала, если поступлю, записаться в группу начинающих по английскому языку. Я был ей очень благодарен за тройку и совет.
     Однако на следующий день в списках поступивших меня не было. В таком же положении остались еще 11 бывших солдат, среди нас один офицер лейтенант медицинской службы  Щербаков В.И., фельдшер. Он посоветовал всем утром посетить ректора Одноралова Н.И. Его секретарша вышла из кабинета и сказала, что он согласился нас принять в 8:30. Утром у кабинета нас было только 6 человек с 17 баллами, а проходной был 18 баллов.
     Щербаков просил нас на приеме молчать, беседовать будет он один. По сигналу секретаря мы все в военной форме вошли в кабинет и замерли у дверей. Щербаков вышел на шаг вперед и высказал нашу общую просьбу о зачислении нас в студенты, просил учесть, что мы за 3 года службы кое-что подзабыли, но зато мы осознанно избрали медицину и будем серьезно учиться. Ректор тихо, но разборчиво произнес: «Да, ребята вы бравые, и мне вас жаль, но…» Пауза. «Хотя я подумаю».
      Щербаков сразу же сказал: «Спасибо, Николай Иванович!» Мы разноголосо  следом: «спасибо, спасибо, до свидания» и толпой вышли из кабинета.
     Через час по радио громко назвали наши фамилии и пригласили в актовый зал для собеседования. Нас собралось человек двадцать. Вошел стройный щегольски одетый мужчина и педантично произнес:   
- Я заместитель ректора по учебной части, Войткевич Яков Ильич. Довожу до вашего сведения, что приказом ректора вы зачислены вольнослушателями. Прописки вам нет, учебников и общежития так же. Явка на занятия и лекции обязательна, поездка в колхоз на месяц обязательна. Занятия начнутся с 1-го октября. До свидания!
     И вышел. Приехав домой, я сказал, что поступил. Все родственники были довольны. Тем не менее мои денежные запасы были все истрачены. Шуленина Николая я попросил сказать в техникуме, что заболел, и получать за меня стипендию. А сам поехал со всеми первокурсниками на уборку картошки в колхоз.
 
Случай с бычком.
     Разместили нас жить на квартиры к местным жителям. Наша группа работала на току, другие на картошке, третьи на силосовании и прочем. Однажды на ток приехал грузовик, и шофер спросил: «Кто Тарасов?» Он сказал, что нужно срочно ехать к нашей хозяйке, ее бычок подавился картошкой, ветфельдшер сказал, что бычка надо резать, а бабушка решила, что раз мы из медицины, то можем помочь.
     Во дворе, вытянув шею, лежал большой бычок, рядом сушились головки лука. Осматривая шею, я нащупал в нижней трети что-то округлое и плотное. Раз дыхание было свободное, значит, инородное тело находилось в пищеводе. Животное привязали к жерди, чтобы бычок не смог встать. Шофер принес мне шланг, я ножом снял с торца заусенцы, чтобы не поцарапать пищевод. Между зубов вложили чурок и зафиксировали, привязав к рогам, бабушка принесла подсолнечного масла и, смазав конец шланга, я ввел его в глотку и дальше. Воздух из него не выходил, значит, точно в пищеводе.
     Николай за рога держал голову. Продвинув шланг до упора, я влил три ложки масла в него и медленно с легким нажимом, поглаживая шею, почувствовал, как провалился шланг в желудок. Из шланга с шипением вышел газ. Вынув шланг, освободили рот и распугали ноги. Отошли в сторону. Бабушка принесла ведро воды, и бычок мотнул головой, поджал ноги и встал. Подойдя к ведру, он жадно выпил воду. Случайно я увидел, как мужчина, наблюдавший с соседнего забора, повернулся и ушел. Это был ветеринар, предлагавший зарезать бычка.   
     После этого случая бабушка стала нам давать молоко и сальце.
     Сентябрь выдался теплый и солнечный, после работы мы купались в небольшой речушке, и на ужин варили раков: их там было очень много. Перед занятиями я съездил домой, Шуленин передал мне стипендию, и началась шестилетняя студенческая жизнь…



Я студент. Снова голодаю.

     Опять я вошел в черную полосу. Хорошо было в армии: полноценное питание, одежда, кров, хорошая зарплата. За четыре года я вырос с 1 м 48 см до 1 м 68 см! Но все осталось в прошлом.
     Денег нет, кроме Плехановской стипендии. Снять квартиру не на что. В таком же положении оказался сокурсник Ваня Лыков. Он отслужил в морфлоте 5 лет. Спасибо Н.С.Хрущеву, он разрешил в учебных заведениях ставить хлеб на столы бесплатно. В обед придем в столовую, возьмем по бутылке кефира или порцию супа и съедим еще по тарелке нарезанного серого хлеба.
     С жильем тоже решили вопрос. На углу Детского парка, через дорогу от института, лежало в руинах первое общежитие Мединститута. В то время в Воронеже было еще много следов войны. Улица Мира лежала в развалинах, железнодорожный вокзал отстраивался, третья часть корпуса ВГМИ была разрушена.
     Осмотрев внимательнее, мы обнаружили невредимым угол здания до второго этажа с окном, но без стекол. Весь день мы делали проход в угол. Он оказался просторным. Из искореженных коек собрали две сетки, застелили обложками досок изнутри, закрыли досками окно. Вот и кров! Умывались и брились в туалетной комнате института.
     Мы устроились на работу дворниками при институте. Зарплата, конечно, мизерная, но хоть что-то. Без прописки нигде не брали на работу. Поздно вечером и рано утром мы сгребали листву, мели дорожки, на тачках увозили мусор и грузили на машину. А после сбрасывали робу - комбинезон, умывались, одевались в парадное и шли на занятия.
    Одна девочка симпатизировала мне, но дни стали короче, зима была снежная и морозная, труд стал изнурительным. Очистить все дорожки от снега не хватало времени, и мы еле успевали до занятий. Раза два моя красавица видела меня в работе, и на этом наши симпатии закончились.
     Учились мы с Иваном на отлично, и куратор нашей 6-й группы, Мария Михайловна, великодушная женщина, наверное, замолвила за нас словечко в деканате и в дирекции. После сдачи зачетов за первый семестр нас с Иваном вызвал к себе ректор Н.И.Одноралов и сказал, что за отличную учебу директорат досрочно зачислил нас студентами. И теперь мы могли жить в общежитии и пользоваться всеми правами студента. Он поздравил нас, пожал руки. Ура!
     Чуть раньше, в декабре наш угол промерз, спать стало невозможно и пришлось снять квартиру рядом с 17-й клинической больницей, это рядом с проспектом Революции. В маленькой комнатке, пристройке к дому, нас было трое: Володя Щербаков, Ваня Лыков и я. Тесно, но зато дешево.
     На зимних каникулах я поехал в Плехановский ветеринарный техникум, встретился с завучем, рассказал вкратце, что пользовался стипендией незаконно, спросил, выплачивать ли мне долг. Он одобрил учебу в мединституте и сказал: «Эти деньги пошли Вам на пользу, и хорошо! А мы вас выведем из состава студентов со второго полугодия». Я до сих пор благодарен ему, оказывается, вокруг нас много добрых и отзывчивых людей.
     Маме, чтобы не расстраивать ее, я не сказал, что был в таком переплете полгода.
     Общежитие было расположено рядом с институтом. В комнате, куда меня вселили, я был девятым по счету и на шесть лет старше своих соседей. Для большинства я стал как бы примером. Все, как в армии, стали утром заправлять койки, умываться раздетыми до пояса и заниматься зарядкой. Отношения со всеми были ровные, особенно мы подружились с Колей Пеньковым. Он был очень сообразительным,  настойчивым, обладал хорошей памятью.
     Стипендии, конечно, не хватало на жизнь, и я устроился санитаром в 17-ю клиническую больницу. Брал ночные дежурства. При санитарном пропускнике дежурный врач опрашивал и осматривал больного, и ставил предварительный диагноз и сортировал по отделениям. В дни дежурств по городу в основном поступали хирургические больные с травмами и острыми заболеваниями ЖКТ (желудочно-кишечного тракта).
     Денег всегда не хватало, и меня приняли в бригаду по разгрузка вагонов. Нас было шесть человек, старшим был с 3-го курса Николай Иванович Набока. Когда на товарной железнодорожной станции не хватало грузчиков, дежурный звонил Набоке, и он собирал бригаду. Обычно работали по ночам и в выходной день. Иногда нас приглашали на мясокомбинат, в овощехранилище или пищекомбинат. Эта подработка оценивалась хорошо, но была физически трудной.
     Вот так и жили со второго по четвертый курс. Меня избирали комсоргом. На самых трудных 1м и 2м курсах мне хорошо помогли знания по анатомии и латыни, полученные в ветеринарном техникуме.
     На каникулах после 2го курса я решил подработать с бригадой плотников и штукатуров на строительстве жилого дома в районном центре Доброе. В том году была высокая полая вода, и даже в июле приходилось от Больше-Хомутецкого леса до Доброго около трех километров брести по пояс в холодной воде. На другой неделе, когда работа близилась к концу, во время брода со мной случился случай, прихватило сердце. Сейчас я понимаю, что это была острая ишемия сосудов сердца. К вечеру стало лучше, и я еле дотащился домой. Дня через три мне полегчало, и я стал ловить карася в том болоте, где раньше резали торф. От пиявок я защитился, надев старые ботинки, штаны и рубаху. Большой кошелкой из-под коблов в траве ловил приличного, в ладонь, красного карася и клал за пазуху, выходил на берег, ссыпал рыбу в ведро и снова лез в болото. Карась был очень вкусен и дополнял картофельный рацион.
      Для меня родное село теперь стало чужим. Я никого не знал, так как с 8 и до 17 лет скитался, убегая от голода. Коля и Слава обзавелись семьями, с Шулениным мы раздружились. Он был уязвлен тем, что я вырвался из их круга, а он работал ветфельдшером и пил каждый день. Иногда я ходил в клуб или в кино, да и мой отпуск кончался. Нужно было ехать на работу санитаром.
     После третьего курса меня приняли на работу уже медсестрой в неврологическое отделение, зарплата увеличилась, но и работа усложнилась: в отделении 50 коек, больные лежали даже в коридоре. Всем нужно было развести лекарства, вечером и утром сделать инъекции, и ночью у больных обострялись боли, и я делал им обезболивающие уколы. Времени на подготовку к семинару не оставалось, к утру одолевал сон, но нужно было разложить на подносы лекарства по назначению лечащего врача, разнести их больным, сделать инъекции и сдать пост дневной сестре.
     С 3-го курса меня заинтересовала хирургия, и я часто смотрел операции. В дни дежурств по городу 17-й клинической больницы на 4-м курсе хирурги разрешили мне  обрабатывать руки и одеваться и даже быть в роли второго ассистента.



Как я видел Хрущева.

      В 1956 м году первый секретарь ЦК КПСС Н.С.Хрущев посетил город Воронеж и в драмтеатре выступал перед активом области. Услышав по радио речь Хрущева, мы с Колей Пеньковым побежали к театру. Вся площадь перед театром и «утюжком» (это гастроном) была заполнена толпой. Все почему-то стремились к парадному входу. Мы втиснулись в это скопление людей, и вдруг толпа понесла нас и развела в стороны.
     Давление было такое, что временами меня отрывало от асфальта и тащило помимо моей воли. Я вспомнил рассказ своей сестры, как на похоронах Сталина до смерти затаптывали людей, и не рад был, что пришел. Толпа понесла меня вдоль колонн и направо и выплюнула за угол театра. Остановился я около дверей запасного выхода, отдышался и закурил.
     Вдруг что-то щелкнуло, раздался треск, и раскрылись створки дверей запасного выхода. Оттуда вышли человек десять охраны, встали по бокам, создав дорожку. Тут же к тротуару подъехали три автомашины черного цвета. И тут из дверей вышел полный лысый человек среднего роста с родинкой в носогубной складке . Своим брюшком он как бы раздвигал пространство перед собой. Соломенной шляпой в правой руке он помахал народу и сел в машину. Кортеж быстро уехал, а толпа дернулась в эту сторону и остыла, постепенно люди стали расходиться.   Пеньков отыскал меня, и мы отправились домой. Навстречу нам неслись с сиренами машины скорой помощи, наверно, не обошлось без жертв. Вот так я видел в двух метрах от себя Хрущева.
     В 1956 году на 20-м съезде КПСС Хрущев подверг серьезной критике культ личности Иосифа Виссарионовича Сталина. И вот на очередной паре по философии к нам в аудиторию вошел профессор Зюбин, он вел занятия на педфаке. Внешне он был очень похож на Ленина, ну, просто копия! Полненький, среднего роста, с прищуром глаз. Извинился перед нами и начал о чем-то говорить скороговоркой, что, дескать, ему и профессору Тарасову поменяться факультетами пришлось из-за стыда, так как до сих пор они преподавали нам ложную историю партии, написанную под Сталина. И что теперь изменится план занятий по философии.
     На следующий день все заметили отсутствие скульптуры Сталина перед фасадом ВГМИ, и исчезла статуя на лестничной площадке между первым и вторым этажами. На фронтоне с барельефа был срублен лик Сталина, остались Карл Маркс, Фридрих Энгельс и Владимир Ильич Ленин.
     В скором времени, гуляя по проспекту Революции, мы зашли на Главный Почтамт. Просторный высокий зал со стеклянной крышей выглядел как-то пусто, изменилась акустика, и тут мы заметили, что исчезла огромная скульптура Сталина, которая раньше была высотой от первого и до четвертого этажа.
     Вот тогда по всему Союзу началось спешное переименование улиц, парков, заводов и фабрик. В 1961 году Сталинград стал Волгоградом, а почему было не вернуть изначальное его название, Царицын?..


Моя Клава.

     На втором курсе я, наверное, влюбился в одну девицу. Мы часто проводили свободное время вместе и готовились к занятиям… но через год я заметил какое-то отчуждение от друзей. Я узнал, что она встречается с другим парнем, он учился в СХИ на ветврача, был ее земляк. И потихонечку, без претензий, мы перестали встречаться.
     После 4-го курса я поехал проходить практику в Добровскую районную больницу. Вдвоем с Володей из 12 группы в пустующей пристройке к бывшей церкви нас разместили жить. Практика практикой, а в доме культуры мы познакомились с местными девушками. Мне очень приглянулась красавица, стройная смугляночка Карякина Клавдия. Она сильно запала в мою душу.   
     Дружили и любовались мы с ней в саду в шалаше у ее тети Дуси, как в пословице: влюбленным и в шалаше – Рай! Она выросла в очень бедной семье, отец геройски погиб в ВОВ в 1943 году на Курской дуге, мать Анисья Васильевна растила двух сыновей, Владимира и Николая, и младшую Клаву. Клаве было 20 лет, а мне 28. Она работала швеей в швейной мастерской.
     Учитывая свой возраст, влюбленность и сочувствие, а также в надежде на лучшее в перспективе, у меня созрела мысль предложить ей замужество, беднее жить не будем. И 8 августа 1959 года я сказал: «Клава, давай поженимся. И сейчас же распишемся!» Она сказала: «Сейчас я за паспортом сбегаю домой».
     В 3 часа дня мы уже были в ЗАГСе, написали заявление, и никаких отсрочек не потребовалось, сразу же нас расписали, поставили штампы в паспорта, и мы вприпрыжку побежали к тете Дусе. Мы пошли к теще и сообщили, что поженились, она для порядка поругалась, что не сватались. Теща и братья Клавы ютились в сенях снесенного дома, рядом с новым срубом под крышей. Я немного принимал участие в постройке дома вместе с ее братом Николаем, мы ныряли под мостом в речку Зотовка,  со дна выталкивали на берег крупный камень известняк для фундамента… 
     В общем, купили мы  бутылку самогона и вечером с братьями, тещей и тетей Дусей отметили наш брак. С тех пор вот уже более 55 лет 8 августа в семейном кругу мы отмечаем эту дату с цветами, музыкой, с дорогими напитками и хорошей закуской. Обручальных колец у нас не было, по дороге в ЗАГС нам кошка перебежала дорогу, а мы до сих пор живем в любви и согласии, так что не верьте приметам! Обручальные кольца я выковал позже сам из титана, и мы надели их на десятилетнем юбилее.
     30 августа я уехал учиться и работать. На следующей неделе на занятиях мне передали записку, что меня в общежитии ждет девушка. Я увидел ее у вахтерши, растерянную, с большим черным фанерным чемоданом. Комендант общежития разрешил нам временно жить под лестницей в хозяйственной клетушке. Со следующего дня и целую неделю после занятий мы искали квартиру, и, наконец, поселились в частном домике в комнате, где жила пожилая больная атаксией женщина. За ней ухаживала замужняя дочь, она ежедневно навещала ее и была довольна, что теперь мы присмотрим за ней, поэтому плату взяла с большой скидкой.
     В комнате стояли стол, кровать, тумбочка и на стене - вешалка. Комендант общежития дал мне списанную кровать, тумбочку, несколько дощечек на кровать да пару старых стульев. Сразу после приезда у Клавы сломался старый ботинок, пришлось занять у Щербакова денег и купить ей новые туфли на каблучках. Хлопот у меня прибавилось, но успеваемость была отличная, я получал повышенную стипендию. Вскоре Клаву приняли на работу швеей в ателье пошива имени  8-е марта, это уже была прибавка к семейному бюджету. О том, что жена беременна, мы пока скрыли. На приличное питание денег не хватало, мы истратились на покупку постельного белья, нового платья и прочего.
     Есть пословица: не было бы счастья, да несчастье помогло. Нашей бригаде грузчиков довелось на мясокомбинате выгружать туши свиные и крупного скота. Нам заплатили мясом. Случайно я увидел, как через стену мужчина что-то швырял. Поговорив с рабочими, я узнал, что у проходной можно договориться с рабочими и дешево взять обрезные кости. Это было великое открытие.
     С тех пор и до конца учебы я регулярно приносил кости с мясом, Клава варила наваристые супы и щи, на второе – мясо. Жить стало легче, жить стало веселей!
Дочь Наташа. Парализовало маму.

     Как-то в конце февраля я нанялся колоть дрова для отопления ателье, дрова были суковатые. Всю неделю я мучился, наконец, остался один пенек, взмах, удар, боль, искры из глаз! Удар пошел вскользь по большому пальцу правой кисти, ногтевая фаланга расплющена, кровь! Клава укладывала дрова, она быстро перевязала мне палец. Получили положенные нам за работу 200 рублей - и домой. Это больше месячной зарплаты, а палец-то зажил, вырос новый ноготь.
     Мы часто ходили в кино, пересмотрели все оперетты: Кальмана – Баядерка, Сильва - Цыганский барон и другие. Постановки Воронежского театра смотрели бесплатно, так как мы с Пеньковым часто выступали статистами в массовках, в немые сценках и помогали менять антураж.
     Для полноценного питания и пополнения витаминов при беременности я после занятий ходил на центральный рынок, он был за «утюжком» (это гастроном), напротив драмтеатра. На рынке продавались овощи и фрукты в большом ассортименте, но цены были запредельные. Я приметил, что у каждого продавца под полкОм стоял ящик, куда он собирал порченые и мятые фрукты. Для начала торговался, а затем спрашивал, может я отберу, что получше, из отбросов? и некоторые разрешали. Я набирал. В основном они смягчались и говорили: да ладно, бери так!
     Для продавца это отходы, а для нас – деликатес. Многие продавцы меня знали, иногда мы ходили с Клавой, там нам очень нравились чебуреки и пирожки с ливером. Вспоминаю - и слюнки текут.
     5 мая в 4-м роддоме города Воронежа родилась наша Наташа, крошечная смуглая девочка. Друзья студенты подарили конверт с бельем для новорожденной, кроватку я сделал сам: на две крестовинки натянул кусок холста. Молока у молодой мамы было много, и дочка развивалась нормально.
     На этой квартире нас замучили клопы, и чем мы только не травили их - не помогало. На кафедре биохимии лаборантки изготовили какой-то пастообразный состав. Рано утром раствором этой отравы промазали все щели в штукатурке, стен доски и сетки коек и другую мебель, а матрасы и постельное белье выбросили на мороз. Хозяйку дочь взяла на ночь к себе, а мы поздно вечером раскрыли окно и двери и веником обмели потолок, стены и мебель. Весь пол был покрыт дохлыми клопами. Мы кое-как в холодной комнате провели ночь, на следующий день протрясли постельное белье и матрасы. И больше клопы не появились! Что это за рецепт, я не знаю, но в то время дуста еще не было.
     Летний отпуск мы провели в Большом Хомутце. В сенях я отгородил комнатку, спали на сене, питались все той же картошкой, иногда покупали молоко в магазине. Кроме хлеба да кильки в томате в нем ничего не было, даже никаких круп. Опять ловил карасей на болоте…
     В августе мы вернулись в Воронеж. Удалось снять одну комнату в молодой семье в новом частном доме с мебелью. Хозяин работал в военном городке, а жена на кондитерской фабрике. Она часто приносила с работы сливочное масло, черный шоколад, конфеты и пряности.
     Квартира была далеко от центра, около военного городка, но зато рядом с трамвайной и автобусной остановками.
     В феврале 1961 года декретный и очередной отпуск истек и, чтобы не прерывался стаж (да и где еще найдешь работу!), Клаве пришлось выйти на работу в ателье. Дочку Наташу пришлось на пару месяцев отвезти к Клавиной тетке на козье молоко. А в апреле я получил телеграмму от сестры Анны: маму парализовало. Я отпросился в деканате и поехал.
     Мама лежала на кровати, левая рука и нога не двигались, но чувствительность была сохранена. Ухаживала за ней Аня, она приехала на побывку с трехлетним сыном Сашей. Я вызвал на дом из района знакомого по прошлой практике терапевта Новикова П.Е., он осмотрел и сказал, что ей не обязательно лежать в больнице, сейчас уже пора делать массаж и разрабатывать руку и ногу, больше времени сидеть, а через месяц учиться ходить. Назначил гипотензные и успокаивающие таблетки и уехал. Сестра осталась ухаживать, а я уехал учиться. Очень я расстроился и вновь закурил после годичного перерыва.
     В конце мая мы приехали в Доброе. Клава рассчиталась с работы, а я готовился к госэкзаменам, приезжал в институт в день сдачи или накануне, первым с согласия группы сдавал предмет на отлично и тут же уезжал, купив кое-что из продуктов: колбасы, Воронежские ливерные консервы-субпродукты, сгущенное молоко, крупы. Периодически один или с Клавой навещал маму. У дома на ровной дорожке сделал из жерди длинный поручень, и мы стали выводит ее и тренировать ходьбу, рядом была скамейка и, устав, она сама могла сесть.
     И вот, экзамены сданы, назначен выпускной бал в актовом зале, день вручения дипломов и распределения на работу по всему Союзу.
     Мы сфотографировались всем курсом и по группам для альбома, но у меня не было денег на него. В кабинет вызывали по 10 человек в алфавитном порядке. Сначала ректор вручал диплом, затем место будущей работы. Желающих после трех лет работы поступить в аспирантуру или ординатуру направляли на крайний Север, в Сибирь, в лагеря и тюрьмы заключенных. Выходили из кабинета кто с радостью, а кто со слезам на лице, их тут же окружали и радовались или сочувствовали. Студенты, окончившие на отлично, в порядке исключения могли сами называть места работы. Я был в их числе.
    При вручении мне диплома Н.И.Одноралов  пожал руку и спросил:  «Ну, на какой кафедре Вы желаете остаться: неврологии или хирургии?» Он имел в виду аспирантуру. С той поры, когда досрочно нас с Лыковым из кандидатов перевели в студенты, он не терял нас из виду и иногда мы случайно встречались вечером.  Он ежедневно делал прогулки по тротуару вдоль детского парка, останавливался, отвечал  «здравствуйте» и спрашивал «как живете, как учитесь, какие предметы больше нравятся?» На последних курсах я говорил, что дополнительно занимаюсь на кафедре неврологии и хирургии, что по месту работы в 17-й клинической больнице хирурги доверяют мне делать аппендэктомии, что я ассистирую при полостных операциях. Он интересовался Лыковым, я сказал, что он с 1-го курса и до сих пор увлечен анатомией и работает на кафедре препаратором, что он уже женился. Вот почему он спросил, на какой кафедре я останусь.
     У меня уже давно созрел план сразу ехать работать и содержать семью, а в аспирантуре оклад был чуть больше стипендии, это было не для меня. В кабинете в комиссии по распределениям сидела Липецкий представитель, заместитель завоблотдела здравоохранения по детству В.И.Купаева, она предложила работать на родине. Я ответил, что воздержусь от аспирантуры и согласен с Купаевой, тогда Н.И. сказал, что через три года можете приезжать к нам в ординатуру, я, поблагодарив, вышел.
     Можно сказать, это был мой шестой побег от голода.



Шестой побег от голода. Борисовская больница.

     В те времена нас выпускали врачами широкого профиля, без специализации, и сначала все работали участковыми терапевтами.
     Мне предложили на выбор Хмеленецкую больницу, Задонского района, и Борисовскую, Добровского района. Посмотрел я на них, и обе мне не понравились: тесные, требующие капитального ремонта здания, ни водоснабжения, ни канализации! Железные кровати с растянутыми сетками до пола… Тем не менее мы выбрали Борисовскую.
     Раньше это была типовая земская больница. На ее территории был стационар на 25 коек, здание амбулатории и под одной крышей с ней располагались две квартиры, для фельдшера и акушерки. Метрах в двадцати пяти от нее было красивое высокое здание с некогда большой верандой, которую уже давно снесли, и длинным коридором, в конце которого находился туалет. И вот что впечатлило, так это квартира врача! Она состояла из просторной прихожей, коридора, кухни с русской печью и плитой, ванной комнаты, двух просторных спален и обширного зала с дверьми на веранду. Для отопления имелись две красивые изразцовые печи, которые топились из коридора. Через стену - прихожая и комната для прислуги. В центре двора - колодезь с воротом и ведром, а рядом находилась кухня. В одном углу двора стояла часовня, она же морг. В другом углу - сараи для сена и дров, конюшня и помещение для телеги, дрожек, санок и саней. Вся территория по периметру была обрамлена белолиственными тополями.
     Вот как относились в царские времена к врачам! Ну, а мы расположились в ветхом доме в спальне и зале, койку, стулья и стол взяли в больнице.
     До меня должность главного врача исполняла акушерка, полная с виду приветливая, но на самом деле жестокая и властолюбивая женщина. Ее муж Кузьма Иванович работал дежурным медбратом. Льстец и подхалим, каких поискать!
     Фельдшером работал Петр Тихонович, опрятно одетый, стройный и вежливый мужчина лет 45-ти. Между собой они не ладили. Кузьма клеветал на Петра и всячески старался унизить, очень хотел, чтобы врачи побыстрее уехали, а его жена Лидия Федоровна опять бы руководила и держала всех сотрудников под пятой.
     С прошлым этой больницы меня вкратце ознакомили в РАЙЗДРАВе: они на всех бывших врачей писали анонимки. Переночевав первую ночь, утром на крыльце я увидел трехлитровую банку молока. На следующее утро я подсмотрел, как Кузя поставил молоко и взял пустую вчерашнюю банку. Я вышел. Он льстиво залепетал что-то, но я строго попросил его забрать молоко, так как нам уже носят.
     Работа шла отлично. Ночные вызовы мы понедельно обслуживали с фельдшером Петром Тихоновичем. Он был грамотным и опытным специалистом. В основном больных привозили родственники на лошадях, но мы также на лошади с конюхом ездили на вызовы, когда требовалось.
     Утром я с дежурными сестрами-сменщицами делал обход больных, дополнял или менял лекарства. Затем в амбулатории вел прием больных, а после обеда заполнял истории болезни и занимался хозяйственными вопросами: заготовками корма лошадям, засолкой огурцов и капусты. Со временем мы почистили и отреставрировали колодец, поставили новый сруб. Я перезнакомился со всеми председателями колхозов, директором Кривецкого лесничества, председателем сельского совета, секретарем парткома и еще со многими нужными людьми. Спасибо им, они снабжали больницу продуктами, лесом и пиломатериалами.
     Мне удалось-таки подобрать ключ к Кузьме, и он стал мне верным помощником. Мы договорились с лесничим и директором лесничества о доставке леса, кругляка и досок. Председатель колхоза давал рабочих, и мы за зиму срубили сруб для новой кухни и пустили в строй к 8му марта. Коллектив стал дружнее.
     Добавлю, пять коек в стационаре были родильные. Теперь мы с акушеркой так же понедельно ночью принимали роды. Встречались серьезные случаи: ножное предлежание плода, ягодичное, выпадение ручки плода, узкий таз, преждевременное отхождение околоплодных вод… и если раньше акушерка вызывала районного акушера, то теперь все это делал я. Сам себе не верю, на что оказался способен! Нагрузка врача на участке была огромная, кроме этого в мои обязанности входило обслуживание четырех медпунктов и Кривецкого роддома на 5 коек. На каждом медпункте я проводил врачебный прием больных один раз в месяц. Пока на дрожках или зимой на козырьках (это легкие санки) едешь по селу, около медпункта уже толпа ждет врача. Приходилось до вечера принимать. Некоторые больные за лечение благодарили, кто курочкой, кто яйцами, кто мясом-салом-рыбой. Я так думаю, что 1 августа 1961 года с голодовками было закончено, мы окрепли и поправились.
     Печалило то, что мама заболела. Все время кашляла. Мазки мокроты показали инфицированность туберкулезом, открытую форму. Пришлось два месяца лечить в Добровском инфекционном отделении. Сестра Анна с мальчиком уехала из больницы, и мы привезли маму к нам. Конечно, я понимал, что это опасно для нашей Наташи, ей только исполнился годик. У меня 5 сестер, и я просил их взять маму к себе. Старшая Ганя с мужем жила в Липецке, на Тракторном. Дети ее уже выросли и завели свои семьи. Но она категорически отказала. Марфа тоже воздержалась. Евдокия сказала, что у них тоже дети. Они жили в собственном доме в Липецке. Марии я не предлагал, так как они с мужем и детьми жили далеко, в Ростовской области, и мама туда не поехала бы с родины. Вот так мама стала обузой для детей, а ведь мама каждый день бегала к Евдокии домой, сидела с мальчиком Сашей, управляла все дела в доме и на огороде, пока они не уехали в Липецк…


Село Доброе. Хирургия.

     В мае мне предложили работу хирургом в ЦРБ в селе Доброе, вместо уехавшего еврея Цивьяна. В течение четырех месяцев я проходил специализацию по хирургии в Липецкой областной больнице. Она тогда размещалась на Новолипецке, где сейчас онкологический диспансер. Вместе со мной учился хирург из Ельца. Нашими кураторами были две женщины – хирурги, они закрепили за нами по одной палате больных и нагрузили нас писаниной, оформлять истории болезней.   
    Операции были плановые, изредка и нас брали вторыми ассистентами. Через 2 недели безделья мы обратились к главному хирургу области Морису Исакиевичу с просьбой, чтобы он разрешил нам по ночам работать в дежурных больницах по экстренной помощи и освободил нас от лишней писанины. Наши кураторы обиделись, а мы с Владимиром получили возможность принимать больных, осматривать их, самостоятельно ставить диагноз и сразу же оперировать. Все дежурные хирурги были рады нам, теперь один из них мог спать пол ночи, затем другой. В ночь приходилось делать 5-7 разных операций: аппендэктомии, грыжесечение, холецистэктомии, завороты кишечника, ушивать различные раны. В общем, мы видели весь спектр хирургических больных и имели возможность самостоятельно оперировать. Нашими ассистентами были хирурги. Днем мы делали обход больных в своей палате, а после обеда отсыпались в общежитии. Мы получили большой опыт и навык и были готовы к самостоятельной работе.
     В выходной день я наведывал Клаву и дочку. В начале сентября нам дали квартиру без удобств, с печным отоплением, в самом центре Доброго, и мы переехали. Я оказался один на один с больными, не с кем посоветоваться! И прежде, чем резать живот, приходилось сомневаться, обдумывать все варианты, приходить к консенсусу с самим собой. И только, когда прооперируешь больного и убедишься в правильности выбранной тактики, начинаешь успокаиваться.
     На 65 тысяч населения только один хирург - это ужасно. Прием больных в поликлинике, ведение и выхаживание больных в отделении, писанина, дежурства по больнице ночью, экстренные вызовы по ночам. А кроме своих операций приходилось делать Кесарево сечение или оперировать женщин с внематочной беременностью. Вдобавок ко всему, меня назначили заместителем главного врача по лечебной части. Дома я почти не бывал!
     И все же мы вместе с Клавой потихоньку выкопали траншею и, врезавшись в водопровод, ввели воду в дом. В Липецке в связи с подключением горячей воды в квартиры жители выбрасывали водогрейные колонки. Одну я установил в кухне, занавесом огородили ванну, выкопал яму и сделал сток, и таким образом в ноябре мы уже купались в ванной и под душем. Только у нас во всем Добром были эти удобства.
     Холодные полы в зале застлали большим ковром, и Наташа бегала по нему, а мама спала в зале на диване. Мне как хирургу за счет больницы установили телефон. Клава ладила с моей мамой, хорошо ухаживала за ней, и уже весной мама сама с костылем выходила во двор на солнышко, присматривала за цыплятами.
     Летом 1963 года сестра Марфа прописала маму в Люберцах, и ей выдали отдельную комнату. Периодически маму лечили в туберкулезном диспансере. Наконец к нам прислали второго хирурга, мою сокурсницу Акулову В. И. Постепенно она осваивала операции, меня же райисполком назначил главным врачом ЦРБ, освободив прежнего окулиста Фролова И.В. за пьянку. Нагрузка возросла.
     Райком партии настойчиво рекомендовал вступить в КПСС, т.к. моя номенклатура требовала быть членом пленума и членом исполкома. Так я стал коммунистом. Клаву, чтобы нескучно было, направил на курсы детской молочной кухни, в то время это было началом заботы правительства о детях. В отдельном помещении (комната с коридором и с электрической плитой) она готовила детские смеси и ацидофилин. По утрам стояли очереди за бесплатным детским питанием.
     В сентябре в Липецке были открыты красно-крестные двухгодичные курсы медсестер, и туда я устроил учиться Клаву. Она была против, но все-таки поехала. Жила на квартире у двоюродной сестры Зины. Наша больничная машина часто ездила в Липецк, и раза два в неделю Клава приезжала к нам. За Наташей присматривала теща Анисья Васильевна. Еду я готовил сам.
     Однажды, наверное, не выдержав учебной нагрузки или скучая по дому, Клава так заупрямилась, что пришлось вызвать машину и насильно посадить ее и отправить на ночь глядя в город. Но постепенно она свыклась, втянулась в учебу и получила корочки медсестры. Ура!!! Сразу же я устроил ее работать дежурной сестрой в хирургическое отделение, чтобы она сразу научилась всем процедурам: перевязкам, внутривенным инъекциям и капельницам. Ее прежние подружки, медсестры Вострикова и Иванова злились, что она моя жена, и всячески старались подсидеть ее, но Клава молодец, ни разу не подала виду на их козни.
     Одевались мы модно, так как ездили в Москву 1- 2 раза в год проведать маму и там все приобретали. С моего ведома свое новое демисезонное пальто Клава вешала в ординаторской. Однажды одеваясь после дежурства, жена очень расстроилась: кто-то чернилами из авторучки обрызгал ее светлое пальто. Его мы отчистили в химчистке, но осадок до сих пор есть.
     Работа в хирургическом отделении, конечно, тяжелая, и когда была расширена за счет пристройки поликлиника, для открытия физиотерапевтического кабинета нужен был специалист. Клава очень боялась, что не освоит аппаратуру, но я ее успокоил, пообещал помочь ей, ведь я же приборист. И через два месяца курсов она приступила к новой профессии. Кабинет был заставлен кушетками и тумбочками с новой аппаратурой: УВЧ, электрофорез, кварц, диадинамик, КУФ, лампа Фарада и прочее.
     Рабочий стол, на нем журнал и направления врачей с диагнозом и рекомендуемым физиолечением, у окна - электрическая плитка для кипячения прокладок да тумбочка с набором лекарств. Она там была сама себе хозяйка и подчинялась только зав. поликлиникой.

     В 1964 г произошел "дворцовый переворот", вместо Хрущева генсеком КПСС стал Леонид Ильич Брежнев, начались новые игры. Колхозы почти все стали совхозами, укрупнялись за счет объединения районов области. Наш объединили с Липецким, а ЦРБ стала в селе Борино, и теперь сдавать годовой отчет мы ездили туда.
     В совхозах всем не хватало работы, и теперь те, кто работал, получали не трудодни, а зарплату. Всем выдали паспорта, и тогда и молодежь, и люди среднего возраста ринулись в города. Это было началом вымирания сел и деревень.



Дочь Марина. Пасека. Оториноларингология.

     …В 1966 году 23 марта умерла моя мама. Я захватил ее живой за день до смерти. Это был повторный инсульт, она потеряла речь. Последнее время она жила у Марфуши. Кроме меня и Клавы никто больше из сестер не приехал. Я посидел с мамой… Похоронили ее в Люберцах на старом кладбище около заброшенной церкви. Я почувствовал какую-то опустошенность. Помянули, и мы с Клавой поехали домой...
      Когда Евдокия Максимовна и ее муж Леонид Дмитриевич ушли на пенсию, купили маленький домик в селе Доброе и с детьми переехали. Я как главный врач помог им отремонтировать избу. Через год они решили переехать и купили старый деревянный домик в центре села, на соседней улице с нами, пришлось и этот дом ремонтировать капитально. Домкратами подняли один торец, выбросили сгнившие венцы до окон и подвели кирпичную кладку, поменяли перерубы и обновили полы, подвели воду в дом, сделали сток и установили водонагревательную колонку и ванну. Все это было сделано почти бесплатно с помощью моих знакомых и друзей. Половину огорода они отдали нам, 5 соток. Дети росли, мы часто приглашали их всей семьей к нам в гости.
     В1966 году зять Леонид был сбит машиной скорой помощи, и всю зиму с переломом бедра лежал в областной больнице. Он попросил меня помочь сохранить пасеку, у него на Струительном кордоне зимовали десять семей пчел, от мороза зарытые в хвою, игольник.
    Он расписал, как, когда и что мне делать. И в начале апреля в теплый солнечный день я, одевшись в комбинезон и сетку-маску, отбросил хвою, и потревоженная пчела начала вылетать из ульев и накинулась на меня. Я убежал! А на следующий день уже с дымарем я открывал крышки с ульев, на рамки клал лепешки канди. Это смесь меда с сахарный пудрой, подкормка для пчел. В общем, меня жалили пчелы, а я продолжал выполнять все работы по уходу. И только в июле на костылях хозяин принял у меня пасеку.
     В знак благодарности осенью он подарил мне два улья - отводка и Американскую книгу о пчеловодстве. С тех пор я увлекся пчеловодством и за три года размножил пасеку до 10 ульев. Взял на прокат деревообрабатывающий школьный станок и во время летних каникул сам делал ульи, рамки. Корпуса Рутовские для десяти укороченных рамок намного удобнее, чем Дадановские на 15 - 20 высоких рамок, в них улей был как сундук и неудобен для работы и развития пчел.
     Дети росли, денег не хватало, а благодаря пасеке, мы могли жить лучше. Продав мед в заготконтору 5-7 фляг, на вырученные деньги мы ехали в Москву на неделю, ночевали у моей сестры Марфы или у Клавиных родственников. Днем ходили по магазинам, покупали одежду, обувь и прочее, а вечерами посещали театры: Большой, М Х А Т, Кремлевский Дворец Съездов, Театр Советской Армии. Ходили в парк имени Горького, на ВДНХ, в кинотеатры. В то время в Кремль вход был бесплатный, а билеты в театр можно было купить на каждой станции метро.
     Еще в начале 1963 года Клава родила девочку, но от родовой травмы та сразу же умерла, и Клава долго не могла свыкнуться и успокоиться. Наконец в 1967 году 23 февраля у нас родилась дочка Марина.
     Меня же совсем закружила работа, часто звонили по ночам, будили жену и дочку, и однажды Клава не выдержала и ночью ножом обрезала телефонный провод. Поразмыслив и посоветовавшись с Клавой, я решил сразу убить двух зайцев: уйти с должности главного врача и из хирургии.
     С первым секретарем КПСС района мы были в дружеских отношениях, и однажды с бутылкой коньяка я пошел к нему в дом, выставил бутылку на стол и сказал, что я пришел с личной просьбой. Он выслушал меня внимательно и согласился со мной в том, что главный врач из-за административных и хозяйственных дел теряет врачебную квалификацию. В общем, мы договорились, он сказал, чтобы я подал в исполком заявление, и на ближайшем заседании он меня поддержит. Так оно и было. В конце заседания обсудили и мое заявление. Все отнеслись с дружеской иронией, мол, поработаешь. Но тут встал мой знакомый и сказал, что вы зря так отмахиваетесь, надо уважить просьбу, пусть врач занимается лечением. А главным можно назначить опять Фролова И.В., он уже три года не пьет, а его заместителем по лечебным вопросам поставим Петра Максимовича. Все согласились с его предложением.
     Сдав Фролову дела и печать, я его поздравил и сказал: больше меняться не будем! Сразу же я подал заявление об освобождении меня от должности хирурга, но не от хирургии, и выразил желание пройти специализацию на ЛОР врача. Через 4 месяца в 1968 году я приступил к работе в должности оториноларинголога, три в одном: ухо, нос и горло. В молодости, наверное, я был чем-то привлекателен, сходчив, со многими дружил, и в коллективе сложились хорошие отношения.
     Отпуск мы всегда брали летом, на Мельниковом саду на берегу реки Воронеж развертывали палатку и дней 7-10 жили там. На моторной лодке ездили за продуктами домой и в магазин. С нами жил наш кот, рыжий Васька. По ночам он отлавливал до десяти мышей и клал их рядком на дорожке, прямо перед палаткой. Наверное, показывал, что он работает.
      Днем купались и загорали. К нам на лодках приезжали селяне, было весело. Вечерами у костра ужин, сказки, рассказы, а затем крепкий сон в палатке. Комар пищит за оконной сеткой… На заре я ловил удочкой рыбу.
     Добровский район всегда славился природной красотой. Дремучие грибные леса, в них обитали лоси, олени, волки, кабаны, енотовидная собака, лисы, зайцы, тетерева, глухари, белки. Извилиста река Воронеж, в ней в изобилии водилась рыба, и разная другая живность была: утки, гуси, лебеди, цапли, кулики, вальдшнепы, бобры и даже выхухоль из красной книги. Обширные плодородные поля, великое множество прудов в наших краях. Ко мне в гости иногда приезжали гости на выходной отдохнуть. С Морисом Исааковичем рыбачили на Струительном озере. Клава рада была гостям и всегда умела с улыбкой их встретить.
     Как-то раз с Юрием Андреевичем (главным ЛОР врачом области) мы на машине ездили на рыбалку в поселок Дальний, запоздали и уже в темноте ехали домой через военный авиационный полигон. Вдруг послышался гул самолетов, на парашютах повисли осветительные ракеты, и самолеты круговым заходом поочередно стали бомбить землю. Мы, конечно, испугались не на шутку и резко повернули к реке. Подпрыгивая по неровному лугу, быстро удалились с полигона.



«Звенит?», или хочу в Египет               

     Однажды был такой случай. В гости нагрянул начальник отдела кадров Липецкого областного отдела здравоохранения со своим помощником. Они оба были любители выпить. Захватив спирта, водки, закуску, мы на моторной лодке уехали на ночную рыбалку. На лугу у крутого берега разгрузились, я на лодке поехал к старому мосту за дровами, а им вручил удочки, насадку и сказал: ловите рыбу на уху. С собой я взял небольшую сеть с крупной ячеей, поставил ее и поехал искать дрова. Где то через час проверил сеть, вынул из нее леща и судака килограмма по два в каждом. Подъехал и вижу: Серафим Егорович чем-то не доволен, а Николай Иванович ходит по берегу с удочкой, он уже поймал 5 мелких плотвичек. На вопрос, почему не ловишь, Серафим пробурчал «не ловится».
     Мы развели костер, над ним перекладину для ведра укрепили. Прошу его набрать для ухи воды из реки. А он говорит: ведро случайно упало с обрыва и утонуло, да и все равно на уху рыбы нет. Тогда я послал его принести из лодки рыбу, он удивился, принес и быстро побежал вдоль берега и вернулся с ведром воды. Пока мы чистили рыбу, вода закипела. Вся рыба сразу не поместилась, получилась двойная уха с пшеном, укропом и лаврушкой. Расположившись около костра, мы приступили к пиршеству. Кроме ухи была и другая снедь: сало, яйца, зелень, консервы. Ели не спеша, поднимая тосты, рассказывали анекдоты, а потом развернули палатку и довольные улеглись спать.
     Ночь выпала с осенним заморозком, и под утро мы проснулись от холода. Быстро оделись, из остатков дров развели костер, но подбросить было нечего. Я посоветовал на лугу собрать засохший коровий помет. Здесь обычно паслось стадо и было лежбище у водопоя. В темноте контур кизяка был едва отличим. Сапогом оторвешь его от травы и, подбросив в огонь, ищешь следующий. Мы продолжали поиск, вдруг раздался резкий крик, ругань и мат. Это кричал Серафим, он по ошибке влез рукой в свежее говно! Я ему напомнил, что с начала нужно сапогом стукнуть и, если шуршит, звенит, тогда брать. Костер разгорелся, разогрелась остывшая уха. Я достал сэкономленную бутылку спирта, и мы начали согреваться. Рассвело. Ребята стали сворачивать палатку и собирать вещи, а я снял сеть: в ней трепыхалось килограммов двадцать рыбы! Дома мы еще похмелились, и на машине вместе с рыбой я проводил их. С тех пор при встрече на работе или по телефону нашим паролем стало слово: ЗВЕНИТ?
     Поднимаю трубку и слышу вопрос «звенит?», отвечаю «звенит!». Это Серафим Егорович намекнул, чтобы я приехал, есть разговор. На следующий день при встрече он спросил, не хочу ли я поехать за границу по контракту на два года хирургом на строительство Ассуанской плотины и ГЭС в Египет. Это был шанс заработать большие деньги. Я согласился и написал заявление. Прошел месяц и опять звонок с паролем «звенит?». При встрече он сообщил, что мне отказано из-за того, что я проживал 6 месяцев на оккупированной немцами территории в 42- 43 годах, хотя мне и было 12 лет, и что мой отец во время войны пропал без вести. И не стало смягчающим фактором то, что он после второго тяжелого ранения лечился в тыловом госпитале. Было это в городе Кунгур Алтайского края. В последнем письме отец написал, что не встает с постели, к диагнозу добавлено слово «кахексия» и попрощался. На наш запрос был ответ, что он выписан из госпиталя через три дня после письма. Он не мог бросить нас! Ему было 59 лет. Скорее всего, чтобы не завышать смертность, оформили историю болезни с выпиской. Обидно! Кто выжил и вернулся с войны, получали и получают льготы, вырастили детей, матери на погибшего на войне кормильца получали пособие на содержание детей. Даже дезертиров в 1947 году реабилитировали, и они вернулись в семьи! А наша семья не вылезала из голодовок и до сих пор несет какое-то клеймо позора: может, он в плену, может, изменил Родине, может, скрывается. Но как можно пропасть без вести в Алтайском крае? И как можно считать нелояльным человека, который в 12-летнем возрасте попал в оккупацию?..



Москва. «Отличник здравоохранения».

     В 1974-75 годах я прошел курсы повышения квалификации. В течение четырех месяцев в ЛОР клинике больницы №67 г. Москва я осваивал радикальные операции на среднем ухе. Куратором моим и врача из Ирана была узбечка Саламат Измайловна, профессор. Мне очень повезло. Она, узнав, что я из Липецка, очень хвалила Юрия Андреевича, он также был у нее на курсах. Она отметила вскоре, что я овладел всеми ЛОР операциями, а узнав, что я хирург общей практики, вообще захвалила меня и стала разрешать мне делать операции самому,  а она ассистировала.
     У нас образовался тройственный союз: я нужен был куратору для того, чтобы помогать переводчику ЛОР сленгом. Он был врачом-урологом. Это же нонсенс! Куратор не владела языком урду. И практически на этих курсах я его обучал. Я нужен был урологу, а иранец мне. Как иностранцу ему все необходимое предоставлялось бесплатно. Так височные кости от трупов поступали по потребности, для русских одна кость стоила 10 рублей, а иногда еще полагался и магарыч врачам МОРГа. Мы же с иранцем долотом и сверлом каждый день портили по одной кости в течение 10 дней!  Мы так хорошо освоили радикальную операцию на среднем ухе, что Саламат Измайловна разрешила мне самостоятельно провести операцию. У профессора Погосова я ассистировал на операциях по поводу рака гортани - полное или частичное удаление гортани.
     Жили мы на улице Поликарпова в общежитии бесплатно. На завтрак, как правило, был кефир или сосиски и чай, обедали в ресторане на улице Зеленина, брали комбинированный обед: на первое щи или суп на мясном бульоне, на второе две котлеты с гарниром и подливой, а на третье компот. Цена была такая же, как в столовой общепита. После занятий в гастрономе покупали на ужин колбасу и сыр, почти каждый вечер ходили в кинотеатры. Особенно понравилось смотреть оперы Князь Игорь и Борис Годунов в Кремлевском Дворце Съездов.
     В комнате нас было семь человек: два ЛОР врача, я и Слава из Симферополя, один патологоанатом, терапевты и хирурги. Патологоанатом всегда был пьян, пропускал занятия и по ночам ужасно храпел. Позже мы его выжили в другую комнату к новым курсантам.
     У Славы дядя работал каким-то начальником в торговом флоте, поэтому с апреля по сентябрь направляли его судовым врачом на торговый корабль дальнего плавания. По месту работы сохранялся заработок, начислялись командировочные и оклад судового врача. Капитан, его помощник, боцман и врач освобождались от пограничного досмотра, и он привозил много заграничной одежды, особенно женской, обуви, косметики и прочего. Его жена – акушер-гинеколог продавала эти вещи и выручала огромные деньги.
    Раз в неделю поездом с проводницей она передавала посылку с южными фруктами, салом, домашней колбасой, крымским вином и двумя литрами коньяка из хранилища в катакомбах. Бутылки были заткнуты пробками из бумаги. Мы с хирургом Кириллом ходили встречать поезд в условленное время. Иногда он угощал куратора, а мы сразу же начинали дегустацию. Посылки нам хватало на два дня.
    Раза два в неделю мы ходили во Дворец Съездов смотреть оперу. И не только опера нас манила! Билет брали на галерку по 2 рубля 50 копеек и до начала шли на 3 й этаж в банкетный зал, где были накрыты длинные столы! В центре во всю длину столов стояли коньяки, водка, вина, пиво и напитки. Рядом с двух сторон - подносы с деликатесной закуской, икра красная, нарезная рыба, копчености – всего и не перечислить! В вазах на высоких ножках лежали всякие фрукты, а по краям стола стояли тарелки, вилки, ножи, бумажные салфетки и пряности.
     Когда мы увидели это, у нас разбежались глаза и потекли слюнки. За столами сидели люди, пили и ели. Слава спросил, как сделать заказ, а мужчина сказал, что можно пить и есть по желанию, а на выходе расплатитесь. Мы выпили на троих одну бутылку шампанского, съели по бутерброду с красной рыбой, и на выходе кассир спросила, что мы кушали. Мы расплатились и по звонку сели на свои места. В антракте мы решили рискнуть: выпили коньячку, шампанского, по бутылке пива, закусили получше, а кассиру назвали бутылку шампанского и три бутерброда с печенью трески, расплатились и пошли в партер, сели на свободные места. Но теперь у меня в глазах было два князя Игоря, я старался их свести в одного, но он опять раздваивался, и только к концу я стал нормально видеть и слышать. Вот почему мы часто смотрели князя Игоря и Бориса Годунова. Это уже был коммунизм!
      Курсы я окончил на отлично, получил удостоверение. В нем было написано: может работать заведующим ЛОР отделения, и мне предложили работу в Подмосковье и квартиру, но мне не нравилась жизнь в городах, в суете, в конкуренции с сотрудниками. Другое дело, жизнь в Добром! Тишина, природа, рыбалка, грибы, свежий воздух, пасека, больница в пяти минутах ходьбы от дома. Идиллия, да и только! Защитил я вторую категорию, и меня наградили союзным знаком «Отличник здравоохранения».


 Смертельное танго осетров, Сталинград.   

     Мне довелось дважды побывать в городе-герое на Волге: в 1947 году еще Сталинграде, а в 1978 году уже в Волгограде.
    В 1947 году это было так. На семейном совете по просьбе мамы решили вернуться на Родину в село Большой Хомутец, Рязанской области (с 1954 года - Липецкой). Мама говорила: «Умру на родине!»
    Ехали поездом через станции Пролетарская, Прохладная, знаменитые  своими крупными сахаристыми арбузами и длинными пахучими дынями. Стоянка занимала всего две минуты, и пассажиры гурьбой выскочили из вагонов. На обочине длинной шеренгой стояли продавцы арбузов, вареной кукурузы, продавали также пирожки, помидорами и прочее. Торговля под шум и смех шла бойко, и бегом к вагонам тащили арбузы-великаны. Подножки тамбуров были очень высоко, так как платформы не было.  Поезд лязгнул и тихо стал набирать скорость. Пассажиры хватались рукой за поручень и быстро поднимались в тамбур. Из окон вагонов высунулись головы, и все что-то кричали, давали советы, смеялись. Но все могло закончиться трагедией. Женщина с огромным арбузом кое-как по насыпи догнала вагон, одной рукой взялась за поручень, и в это время арбуз выскользнул и упал. Она, не бросая поручень, другой рукой катила арбуз. Поезд ускорял ход. Какой-то добрый мужчина схватил ее за руки и втащил в тамбур. Потом уже в вагоне мужчина, успокаивая ее, сказал: я уступаю вам один арбуз.
       Затем меня увлекла панорама за окнами. Справа и слева на земле, изрытой окопами и воронками от снарядов, все чаще стала попадаться на глаза исковерканная боевая техника: орудия, минометы, танковые башни и сгоревшие танки, автомашины, броневики, мотоциклы. В этой ржавой металлической свалке торчали  вверх крылья и хвосты самолетов со свастикой. Позже я узнал, что Сталинградское сражение длилось 200 суток! Потери живой силы фашистских войск составили полтора миллиона солдат и офицеров. В боях за Сталинград было окружено 22 дивизии немецких, итальянских и румынских войск. В плен взято более 330 тысяч солдат и офицеров. После этого поражения Германия не могла оправиться, и Советская армия перешла в наступление на всех фронтах.
     Более часа поезд пробирался по черному железному кладбищу. Наконец въехали в Сталинград. Но это нельзя было назвать городом. Под грудами кирпичей и ломаного бетона виднелись окна подвалов. Заскрипели тормоза, поезд медленно в полной тишине подъехал к ущербному перрону. Здание вокзала было разрушено, у стен фасада стояли деревянные леса, тощие пленные, солдаты вермахта, в темных шинелях и рваных ботинках принимали снизу кирпичи и наращивали стены. Внутри здания работал буфет, продавались булочки и каспийская селедка. Слева находились билетная касса и дежурная комната.
     Через 20 минут наш поезд выехал в Тамбов. За окнами была та же картина: окопы, траншеи, блиндажи, воронки и металлолом. Небо и настроение были пасмурными.
      В 1978 году по трехдневной путевке мне довелось снова увидеть этот город-герой,  теперь уже Волгоград. Он расположен на правом берегу Волги и растянулся на 80 км. Число его жителей перевалило за миллион. Был месяц апрель, безоблачное небо, ярко-зеленая молодая трава. В косых лучах восходящего солнца я заметил неровность рельефа. Присмотревшись, я четко различил зигзаги траншей, окопов, контуры воронок от бомб и снарядов. Я поделился своим наблюдением с мужчинами нашей туристической группы. Они с легкостью сказали: это вам кажется! Тогда я им привел пример. Почему утром и вечером больше попадается в лесу грибов?.. Вдруг поднялся шум и гам, - это на горизонте показалась статуя Родины-Матери.                По экскурсионной программе с гидом мы осмотрели мемориальный ансамбль героям Сталинградской битвы на Мамаевом кургане. Он строился с 1959 по 1961 гг. От подножия до статуи расстояние полтора километра, лестница содержит 200 ступеней (столько дней и ночей длилась Сталинградская битва). На кургане похоронено 34 тысячи 500 советских воинов, да еще вдоль серпантина перезахоронены останки 38 тысяч защитников Сталинграда.
     Весь мемориал расположен на 10 уровнях: памятник поколений, аллея пирамидальных тополей, площадь - стоять на смерть, площадь героев, и, наконец, зал воинской славы - это огромный круглый зал. Все стены его увешаны изображениями знамен дивизий и полков, с поименными списками погибших защитников города. Тихо исполняется ритуальная скорбная музыка, рэквием. В центре зала как бы из земли высунулась рука, держащая жертвенный факел. Все посетители выходят из зала на Площадь Скорби со слезами на глазах. Дальше дорога ведет выше к подножию главной скульптуры мемориала. Родина-Мать скульптора Вучетича имеет высоту 53 метра, а длина руки с мечом 33 метра. И.В.Сталин лично поручил скульптору разработку и строительство мемориального комплекса, и он справился со своей задачей.
     Величие скульптурного комплекса заставило меня осознать значение этой битвы. Она стала точкой возврата, отсюда, от матушки Волги наши войска на всех фронтах погнали фашистских захватчиков, тут же американцы  и англичане поспешили провести Тегеранскую встречу в 1943 году. Они боялись опоздать к дележу Европейского пирога, но тянули резину с открытием Второго Фронта до 1944 года, все больше ослабляя и СССР, и Германию.               
      Мемориал мне очень понравился, но глядя на мучения инвалидов, преодолевавших 200 ступеней, так и хочется сказать о черствости руководителей всех уровней, а каково взобраться на курган беременной женщине или матери с ребенком на руках? Неужели нельзя построить фуникулер с остановками на каждом уровне или сделать эскалаторы? Даже дешевые билеты окупят затраты и принесут прибыль городской казне.
     Дальше по плану наша группа осмотрела руины мельницы, затем дом Павлова. В сентябре 1942 года сержант Павлов и 12 рядовых солдат 58 суток отбивали жестокие атаки немцев. Дом был весь разбит. Полностью сохранилась лишь одна торцевая стена, на которой размещен крупный барельеф сержанта Павлова.               
     Затем на туристическом автобусе нас повезли на Волжскую ГЭС.  Гид рассказала о том, что строительство заняло 10 лет с 1951 по 1962 гг. Длина дамбы 12 км, по ней проложены железная и шоссейная дороги. Выше нее появилось водохранилище длиной 600 км, для чего были затоплены множество населенных пунктов и большие угодья плодородных земель на восточном (левом) берегу.
     Когда автобус остановился, и вся группа вышла из автобуса, гид продолжила свой рассказ. Высота здания ГЭС равна 26 этажам, в ней размещены 22 гидроагрегата. Это самая мощная электростанция в Европе!
     Стоянка автобуса была 20 мин, группа разбрелась, кто в буфет, кто посмотреть на "море", на шлюзование кораблей. Меня привлек бурлящий шум падающей воды, прошедшей через электрические агрегаты. И я пошел вниз, на бетонную отводную косу. Оттуда моему взору открылась удивительнейшая картина: ниже плотины, во всю ширь реки вертикально, вверх головами, в буруны лезли  и высоко прыгали огромные в рост человека  осетры и белуга, инстинкт вел ее на нерест. Да, для переброса рыбы через плотину имелись два рыбоподъемника, но этого было крайне мало! Осетры в прямом смысле давили друг друга. Мертвые туши течение сносило вниз. Я сделал несколько кадров электростанции и запечатлел СМЕРТЕЛЬНОЕ ТАНГО ОСЕТРОВ.  В грустном раздумье я подошел к автобусу. Все уже были в сборе, но тут меня под ручку взял милиционер в белой парадной форме и сказал: пройдемте. По ступеням мы поднялись в смотровую будку, там изъяли фотоаппарат ФЭД, вынули кассету и засветили пленку, сказав, что это секретный объект и снимать запрещено.
     В три часа дня организованно пообедали в столовой: суп перловый, гуляш с картофельным гарниром и компот из сухофруктов. До отправки поезда в 8 часов вечера все разбрелись знакомиться с городом. Но как можно познакомиться с городом длиной 80 км за три часа? В общем, город был чистым, видно, что все дома были построены с нуля, все деревья на улицах и в городском парке были ровесники.   Многие сходили в кино, в планетарий. В магазинах никаких деликатесов не было. Мужчины закупили в дорогу водку, сырки, кильку в томате. Ночь прошла прелестно и быстро. Утром в Грязях мы наскоро похмелились, и автобусом нас доставили домой.   
     Позже по аналогичным путевкам я посетил Киев и Калининград (Кенигсберг), но это уже совсем другая история.


Семейные обстоятельства. Махачкала.

     Все было у нас хорошо, но Клаве портили нервы родственники.  Старшего брата Владимира в 1962 году убил сосед, к слову, двоюродный брат. А брат жены Николай, по прозвищу Колчак, нигде не работал, пил, хулиганил и часто сидел в тюрьме.    
     Случалось, он пьяным лез к нам в квартиру, ругался матом, угрожал. Клава и девочки боялись его. Но это еще были цветочки! Когда подрос его сын, то он превзошел отца в бесчинствах: в сентябре 1992 года он убил Анисью Васильевну. Ей было 96 лет. Это страшное горе для нашей семьи!
     Но вернемся от этих страшных событий в более давнее прошлое…
     Постепенно Клава оправилась от страха. В 1977 году Наташа с золотой медалью окончила десять классов и готовилась поступать в медицинский институт. Конкурс в  Воронежский мединститут (ВГМИ) был большой, 7 человек на место. Я поехал в Воронеж и обратился за поддержкой к однокурснику, на тот момент председателю приемной комиссии, но он всячески уклонился. Может, боялся испортить карьеру, а, может, и без меня были выгодные просители. Тогда я, чтобы с большей уверенностью Наташа могла поступить, взял ей направление в Дагестанский мединститут СССР.
     Школьная форма как бы равняла бедных и богатых, но теперь пришло время вылезать из школьного кокона, нужно было с ног до головы менять ей всю одежду, но в магазинах не было ничего подходящего! Выручив деньги за сданный мёд, мы с Наташей поехали в Москву и остановились у сестры Марфы. Она тогда уже вышла замуж, и им дали однокомнатную квартиру. Ежедневно мы ездили по магазинам и постепенно купили все необходимое: обувь и одежду, а еще побывали на ВДНХ, в парке им. Горького, посмотрели стереокино. В метро в театральной кассе я купил билеты в Кремлевский Дворец Съездов на галерку. Концерт был замечательный, мы вживую видели и слышали Зыкину, Воронец, Сенчину. А в антракте я повел Наташу в банкетный зал. И что же мы увидели: вместо длинных  столов, накрытых деликатесами и яствами, стояли торговые ряды кондитерских изделий, мороженого, конфет и кофе. Дочь спросила, а где же столы со вкуснятиной, пришлось ответить:  коммунизм закончился.
     В Махачкалу мы ехали втроем: я с Наташей и ее подруга Маша. Я с дочерью ехал как телохранитель, ну и чтобы помочь с решением задач по физике, это был ведущий предмет. Поселились мы в общежитии. Конкурс: 4 человека на место. Мне удалось достать распечатанные билеты по физике. Наташа окончила школу с золотой медалью. А для медалистов были такие льготы: при сдаче физики на пять они освобождались от сдачи остальных предметов. Так что мы вместе проштудировали все билеты, решили все задачи. Я радовался, что удалось помочь. К подъезду института во время экзаменов не пускали никого. Как и все родители, я стоял за оградой, курил, волновался, ждал. Видел много машин с номерами ДАГ, ДАМ, ДАЛ, въезжающих во двор института к черному входу. Они там все богатые, и надежда убывала. Наконец из парадного выскочила моя Наташа! Она бежала по аллее к воротам, где я ее ждал, со слезами радости, подбежала и тихо сказала: «Пять».
     По дороге в общежитие она рассказала, как женщина-экзаменатор заваливала ее на всех вопросах, но задача была решена правильно, с этим ничего не поделаешь, и она сказала: «Молодец, я вам ставлю четыре». Откуда только взялась смелость у моей скромницы-дочки?! Она ей громко сказала, что не согласна, что она медалистка, знает предмет на отлично, и вырвала у нее из рук лист оценок. Экзаменатор в свою очередь начала кричать на нее на аварском языке. На шум к столу подошел председатель приемной комиссии, профессор физики, и сказал: «Успокойтесь, пройдемте со мной». Наташа ему все рассказала, и он задал ей два дополнительных вопроса. После ответа на них взял зачетку и поставил ПЯТЬ. Затем пожал руку и поздравил с поступлением.
     На следующий день мы убедились, что она есть в списке поступивших, сходили к коменданту общежития, получили вроде ордера с указанием комнаты на четыре койки, даже посмотрели эту комнату, и радостные поехали домой. Маша сдавала все экзамены, поступила, и жили они потом в одной комнате. Третья их соседка  была кумычка, четвертая – аварка.
     Наташа, глядя на меня и маму, с раннего детства «заболела» медициной и часто в играх с подружками играла роль медсестры или врача. То стетоскопом слушала кукол, то делала уколы или перевязки, и перед ней не стоял вопрос кем быть: только врачом!
     В июне мы решили показать ей ВГМИ. Поехали, посмотрели кафедры, в том числе анатомии. Она без отвращения смотрела на препараты и рисунки. Я показал ей аудиторию, где читают лекции, и место, где я когда-то сидел. Затем пошли в Первое общежитие наведать моего племянника Диму, сына сестры Евдокии. Он сдавал экзамены после второго курса. Вместе с ним в комнате жил его сокурсник Харланов Павел, симпатичный рыжеволосый паренек. Он сидел на койке и под гитару пел песню, другие подпевали. Мы с Клавой отлучились на часок в гастроном, купили кое-что из продуктов для дома, а вернувшись, увидели, что они с Пашей вдвоем в комнате мило ворковали. Позже мы с Клавой дважды летали в Махачкалу проведать Наташу, и она сказала, что они переписываются с Пашей и что он прилетал к ней.
     Мы познакомились с родителями местных девочек, живших в одной комнате с Машей и Наташей. Они каждую неделю навещали своих детей и просто заваливали их продуктами. Один отец работал директором крупного ресторана в городе на реке Сулак и часто привозил осетрину свежую и балыки, черную икру и другие деликатесы. У второй девочки из города Буйнакск отец был директором птицефабрики, он снабжал дочку курами, яйцами, а также маринованными помидорами, огурцами, персиками и свежими фруктами.
     Дагестанцы очень гостелюбивый народ! Мы отметили нашу встречу в общежитии, на столе был знаменитый коньяк Кизляр и вино Ркацетели, на закуску был запеченный осетр, цыплята табака, жареный картофель. Мы раскрыли банку привезенных с собой маринованных помидор. Под вино и коньячок вся закуска шла с аппетитом, но особенно вкусны были помидоры в маринаде, в который были добавлены какие-то пряные горные травы и специи. Да и сами помидоры были насыщенного цвета, не то, что наши бледнолицые. Так что наши девочки были на хороших харчах. Они сами готовили пищу: борщ, супы, уху, жарили и парили, и жили дружной семьей.
     Мы с Клавой ходили купаться на каспийский пляж, видели усатых и чудных моржей, они плавали тут же около буйков, играли и ныряли. Цвет моря всегда был разным: то прозрачно-зеленым, то бирюзовым, то серым, тяжелым и мрачным. А на утренней и вечерней заре цвет менялся быстро, море словно переливалось всеми цветами радуги, как в калейдоскопе. Я и там не изменил своему хобби, на пирсе ловил бычков и угощал вахтершу. Вечерами мы сидели в открытом кафе на Буйнакской улице, ели мороженое, пили кофе, местные вина и кушали. Эта улица как набережная идет вдоль берега моря, с обеих сторон размещены маленькие одноэтажные магазинчики, каждый со своим ассортиментом товара. Там мы купили Клаве рубиновые серьги в серебряной оправе, ее любимые, с тех пор она их не снимала.
     Мы проехались на трамвае до конечных остановок, посмотрели весь город с частными одно или двух этажными домами. На окраинах Махачкалы еще сохранились глиняные сакли с глиняной же крышей. В центре города были трех и четырехэтажные административные здания. На центральной площади с одной стороны располагалось здание ЦК КПСС республики, а напротив - Верховный Совет республики. От площади на юг шла широкая красивая улица с названием известного поэта Дагестана, улица Гамзата Цадасы, с широкой и длинной цветочной аллеей имени Расула Гамзатова, его сына.
     Дагестанские мужчины всех возрастов очень любвеобильны, особенно любят русских девушек и иногда грубо липнут к ним, как репьи. Женщины у них с ограниченными правами, по исламу носят чадру, купаются в море одетыми в длинные юбки, в трамвае при входе мужчины женщина вскакивает и уступает ему место! И настолько это у них вошло в привычку, что искоренить это очень сложно, даже сменив место жительства. Например, в шестидесятые годы в Добровской больнице работала врач, молодая дагестанка. Она всегда, если в ординаторскую входил мужчина- врач, так же со смущением вставала с места.
     Когда мы в следующий раз прилетели к Наташе, это было на ее втором курсе, директор ресторана пригласил нас на свадьбу: его старшая дочь выходила замуж. Мы, конечно, отказались, так как дома осталась одна Марина, а по поводу того, чтобы отпустить Наташу одну мы высказали опасения, боялись, что пьяные мужчины могут надругаться. На что отец сказал, что приглашенные гости по их законам не могут никого оскорбить в доме хозяина. И мы согласились ее отпустить. Позже Наташа рассказала, что свадьба была очень веселая. Приглашенных было 300 человек, свадьба гуляла целую неделю, а их на следующий день отвезли на занятия. Наташа сказала, что они танцевали с их мужчинами, и действительно все вели себя вежливо.
     Во время летних каникул мне пришлось неоднократно ездить то в Дагестан, то в Воронеж по поводу перевода Наташи в ВГМИ. С заявлением я обратился к директору ДГМИ Максудову. Он, не дослушав меня, повернул лицом к двери и пинком под зад выгнал из кабинета, и я не знал, что мне делать дальше! Стоял в коридоре и курил. И вдруг ко мне подошла молоденькая девушка, сказала: «Здравствуйте, Петр Максимович, меня зовут Лена, я из села Каликино, студентка пятого курса. Подрабатываю помощником секретаря, все слышала и видела. Директор большой грубиян, и в основном всю работу ведет его зам по учебной части, декан Абдулаев. По работе у нас с ним дружеские отношения, и я вам советую обратиться к нему. Он с русских взятки не берет, боится, а выпить большой любитель!» И она назвала мне его любимые вина и коньяки.
     На второй день я купил две бутылки коньяка и две марочного вина, две плитки шоколада и пошел. За столом секретаря в приемной сидела Лена. Она доложила обо мне, что я работаю врачом хирургом, и о моей просьбе, вышла из его кабинета и пригласила войти. Я рассказал о цели визита и своем обращении к директору. Он посмеялся и объяснил, что каждый вуз борется за сто процентный выпуск, хотя юридически перевод разрешен по уважительным причинам. Я, конечно, приговаривал, что отблагодарю его. Он вызвал Лену и сказал, чтобы она принесла личное дело студентки Тарасовой, а мне сказал прийти в три часа дня. Время текло медленно, искурено было много сигарет. Наконец он пришел, пригласил Лену и минут через пять и меня и объяснил, что он даст лист оценок и открепительный талон, но без приказа этого будет достаточно для зачисления ее в ВГМИ, а приказ, мол, придет по почте. Лена тут же напечатала открепление, и он расписался и поставил печать, вручил мне вместе с листом оценок, я поставил по его указанию гостинцы в шкаф, поблагодарил его и вышел. И Лене дал 25 рублей и шоколадку, и попрощались мы с доброй землячкой. Она впоследствии вышла замуж за кандидата медицинских наук, а Максудова выгнали из института за взятки.
     В Воронеже непросто было принять студентку другого ВУЗа для дальнейшей учебы, но и тут повезло. Мой однокурсник Юра Чернов защитил диссертацию и работал заведующим кафедрой фармакологии и деканом лечфака. Женат он был на дочери главного врача. Она была замом заведующего Липецкого облздравотдела, я был с ней в хороших рабочих отношениях, как главврач ЦРБ. Он пошел мне на встречу и разрешил Наташе заниматься на третьем курсе, не дожидаясь приказа ДГМИ, кстати они его так и не выслали.

     Дружба Паши и Наташи продолжалась. После третьего курса они поженились. При общежитии их поселили в маленькую комнатку. В 1981 г родилась Аня. А дальше пришла черная полоса, у Наташи появились серьезные признаки заболевания. В 1988 году она родила еще одну дочь, Юлечку.
     А в 1991 году у Наташи случилось обострение болезни. Лечилась она сначала в Липецкой областной больнице, но потом в критическом состоянии на самолете ее отправили в 67-ю клиническую больницу Москвы, там была сделана сложная операция. А дальше реанимация, длительное лечение и реабилитация. Два месяца Клава не отходила от дочери, спала урывками под кроватью. Я до сих пор благодарен своим друзьям и знакомым, кто помогал доставать лекарства, кровь, плазму и кровезаменители. Кровь в Москве найти очень сложно, тем более в больших количествах, и мне пришлось до и после операции самолетом в термосе доставлять ее.
    Выздоровление шло очень медленно. В те годы даже в Москве трудно было купить сливочное масло, курицу, икру, печень налима или трески, не было и красной рыбы. Клава, добрейшая душа, ухаживала за всеми тяжелыми больными в палате. К одному из них регулярно приезжал отец, какой-то крупный начальник. Он узнал, что Клава ухаживает за его сыном, и стал привозить деликатесы и для Наташи. Хорошие люди все же не перевелись.
    Когда дочь лежала в реанимации, открылось кровотечение, и потребовалась срочно кровь. Лечащий врач назвал адрес станции переливания крови, и Клава на такси приехала, а кровь только что была продана. Там написали адреса всех станций.  Клава заплаканная поехала дальше на поиски. Изъездили пол Москвы, и все-таки привезли кровь вовремя. Таксист совсем не взял денег, дай бог ему здоровья!
     Пока Клава была в Москве, у меня прибавилось хлопот. Со мной на каникулах жили Марина, внучка Аня и теща Анисья Васильевна. Пришлось готовить еду, закупать продукты. Наверно, я хорошо готовил, все ели с аппетитом. Убирал в доме, стирал я сам, еще и работал.
   


Грузия.

     В 1982 году очередные курсы повышения квалификации я проходил в Грузии в ЛОР клинике академика С. Н. Хечинашвили.
     Обычно на курсы посылали в Саратов и Курск, мне это не нравилось, хотелось поучиться в более почетных медицинских вузах страны. В медицинской газете я наткнулся в разделе объявлений, что желающие могут подавать заявления на курсы ЛОР в Московскую клинику. Об этом я уже писал. Пользуясь дружбой с областным ЛОР врачом Устьяновым Ю.А., я прошел усовершенствование в Москве, после чего сдал экзамены на врача 2-й категории. Таким же методом я получил возможность учиться по аудиологии в Тбилиси. Аудиология  - это наука о причинах глухонемоты и снижения слуха, о лечении, социальной реабилитации, об аудиометрическом исследовании слуха и подбору слуховых аппаратов, о вредных профессиях, приводящих к нейросенсорной тугоухости (неврит слухового нерва) и о токсических лекарствах. Таким образом, аудиология - это большой раздел оториноларингологии.
     Клиника была хорошо оснащена ЛОР оборудованием и приборами для диагностики. По значимости она приравнивалась к Ленинградской. Только в этих клиниках имелся эталон здорового УХА. Там я впервые воспользовался Японским электронным микроскопом.
     Мы посещали школу глухонемых, самую лучшую в Союзе, ее приезжали посмотреть и обменяться опытом обучения глухонемых из многих зарубежных стран. Для нас была прочитана лекция, после мы задавали вопросы, и тут же нам академик сказал, что лекцию читала глухонемая доктор медицинских наук, ранее окончившая эту школу! За время учебы школьников учат речи, правильности произношения звуков и чтению с губ говорящего. В школе половина учеников были обычные здоровые мальчики и девочки, и в этом был особый смысл. Программа обучения полностью соответствовала 10 классному обучению в средней школе.
     После занятий мы знакомились с достопримечательностями города. В комнате общежития нас было четверо: казах из Самарканда, узбек и двое русских. Трое, в том числе и я, сдружились и после занятий всюду были вместе. Второй русский был бука, совершенно не вступал с нами в разговор. По специальности он эндокринолог, большую часть времени лежал на кровати лицом к стене.
     На второй день комендант выдал нам на время учебы талоны на продукты: на сливочное масло, сахар и на мясо. Якобы в Грузии нет ни коров, ни овец, негде выращивать свеклу! Россия регулярно завозила эти продукты по нормам питания на каждого жителя! Нам, конечно, понравилось, что мы хоть в Грузии можем покушать деликатесы.
     Мяса у них было своего предостаточно, свинины и баранины по 1 руб 80 коп за килограмм. Мои друзья привезли с собой особый длинный сорт риса, специи и казан, они были мастера по приготовлению плова. Готовили его каждый день на ужин.  Баранина хорошего качества продавалась  в любом мясном магазине. Мне накладывали плов в тарелку, и я ел ложкой. А они ели пальцами, сложенными щепоткой, и потом облизывали руки до локтей, смачно причмокивая.
     Обедали мы в кафе на площади Руставели. Брали по две порции хинкали и по две кружки пива. На столиках стояла соль и молотый черный горький перец. Грузины окунали хинкали в перец и ели, не морщась, а мы слегка подсаливали и запивали пивом. Хинкали, конечно, вкусные, но уж очень много теста в ножке. Оказывается, эти пимпочки не едят, а выбрасывают в корзины под столом. К плову мы брали на ужин две бутылки местного вина «Кинзмараули».
     Иногда в жаркую погоду мы забегали в Центральный гастроном и покупали по бутылке пива и заметили, что мужчины проходят мимо продавца вглубь здания и затем выходят. Мы последовали за грузинами и оказались на складе магазина, там, на ящиках сидели мужики и пили: кто пиво, кто вино, затем у кассы расплачивались.
     Тбилиси очень красивый город! Он располагается у подножия гор по обеим сторонам реки Куры. Название его произошло от слова ТБИЛИ - теплый источник, сейчас там термальные бани с 1936 года. Тбилиси основан в 4 веке, население - один миллион человек, другой миллион живет на территории Грузии, а третий их миллион живет в Москве. Живут они, как и все кавказцы: мужчины вино пьют да песни поют, всю зиму в России деньги зарабатывают, а летом отдыхают. Жены ходят за продуктами в магазины и на рынок, покупают мясо, индюшку или молочного поросеночка, и целую охапку зелени. В любом магазине стоит шум-гам, все стараются перекричать остальных, чаще всего можно услышать слово АРЕ.
     Самая красивая центральная улица Шота Руставели, на ней располагается здание парламента, ниже по развилке улиц на возвышенности стоит красивое угловое здание оперного театра, справа и ниже - здание кинотеатра. Внизу улица Руставели заканчивается площадью Свободы. Слева на берегу Куры много кафе, в которых основным напитком является гордость Грузии, боржоми, и тархун. Слева виден мост через Куру. Течение очень быстрое, вода мутная, селевая.
     Посетили мы монастырь Давида на склоне горы Мтацминда, видели могилы А.С.Грибоедова и его жены Нино, там же могила матери Сталина – Екатерины. Прошли по тоннелю в царский сад, теперь ботанический, площадь его огромна, множество аллей, цветов, различных деревьев и кустарников, а среди них кафе, рестораны, эстрада, - весь сад не обойдешь и за неделю!
     На горе Мтацминда расположен Верхний городской сад, туда можно добраться на фуникулере (это канатная железная дорога), по лестнице или вокруг на автобусе. Мы поднялись по лестнице. На этом же горном плато расположено красивое 8 этажное здание ЦК КПСС Грузии.
     Грузины - гордый и гостеприимный народ. С нагорья в город спускались по другой лестнице, рядом с каскадным водопадом и фонтанами. На туристическом автобусе ездили в город Гори, по пути видели много поселков. У подножия гор дома у всех добротные, большие; на взгорьях пасется множество овец.
     Гори - небольшой городок. На центральной площади перед зданием Горкома партии стоит высокий памятник Сталину, сбоку стоит на рельсах поезд Сталина, в конце площади - музей с мавзолеем, и рядом - маленькая глинобитная сакля, в которой родился и вырос Отец Всех Народов. В музее хранятся копии различных документов партии, дары народа, на стенах - портреты вождей партии и цитаты великих людей о Сталине. Хвалебные. На полках - многотомник трудов Сталина. Рядом расположен кинозал, где демонстрируются документальные фильмы о Его биографии.  Дальше во мраке по темной лестнице поднимаемся в мавзолей, тихо звучит реквием, в небольшой комнате в центре на наклонном одре в стеклянном саркофаге лежит со скрещенными руками на животе тело И.В.Сталина, по бокам - два бойца почетного караула. Посетители обходят вокруг саркофага и в другую дверь выходят на улицу.
     Вечерами перед сном мы рассказывали о своей работе и жизни, травили анекдоты. Казах из Самарканда рассказал, как он видел наземный взрыв атомной бомбы. В начале 60-х годов в степях и предгорьях Самаркандской области проводились наземные, надземные и подземные испытания атомных бомб. Население в кишлаках оповещалось, им предлагалось уйти со стадами скота за 10 км, проводился инструктаж, как вести себя при взрыве. Ему в то время было 10 лет, они жили в юрте: мать, бабушка и четверо детей. Он играл с сестрой недалеко от юрты, вдруг увидел вспышку яркого огня, и ощутил толчки земли страшной силы, на него обрушился  грохот, и затем облако, похожее на гриб появилось и быстро выросло в размерах. Такую картину он видел два раза, затем отец приехал за ними на грузовой машине, скот быстро продали и переехали в четырехкомнатную квартиру в Самарканде. Его отец тогда работал председателем райисполкома. К их большому горю, младшая его сестра через 5 лет умерла от рака крови.
     За время проживания в Грузии я выучил три слова по-грузински: габарджабо, геницвали и арэ. В конце учебы мы сдали экзамены, получили удостоверения, устроили прощальный банкет и разлетелись по Союзу. Из Тбилиси я привез постельное белье, ситец и сатин на платья, фрукты, бутылку экстракта тархуна, электрозвонок, подставку в ванную для мыла, а также отличную баранину.
     После этих курсов я защитил первую категорию. Главный ЛОР Ю.А.Устьянов предложил мне работу областного аудиолога и квартиру в Липецке. Но и на этот раз я не расстался с селом и с природой! Тем более, что теперь у нас были все удобства и дома.
     Вскоре мне удалось приобрести аудиометр и аудитестер. Мне дали в поликлинике кабинет, состоящий из двух смежных комнат. Одну из них я звукоизолировал, и в дальнейшем регулярно два раза в неделю проводил в ней аудиометрии и амбулаторные ЛОР операции, в первой же комнате вел прием больных.
     В мои обязанности не входило оперировать больных, но я делал все виды ЛОР операций и даже трем больным пришивал головы. Расскажу об этом подробнее, потому что случаи интересные.



Как я пришивал головы.

     Однажды ограбили продуктовый магазин в Кривце. Сторожа бандиты зарезали: запрокинули ему голову и резанули. Он жил через дорогу от магазина, дополз до дома, и родственники сразу же подхватили его и отвезли в Добровскую больницу. Пока они ехали, меня уже срочно вызвали, и я готовился к операции. Благодаря тому, что голову запрокинули, сонная артерия прижалась к позвоночнику и не пострадала. Только благодаря этому сторож и не умер на месте. Все было перерезано, пришлось сшивать. Но самым сложным была пластика гортани. Я вставил ему трубку и вокруг нее все зашивал. Через три недели, когда он оклемался и смог свободно дышать самостоятельно, трубку вынули. Делали это очень осторожно, когда все поджило, и я убедился, что нагноений нет. Восстановился этот сторож полностью, словно и не было в его жизни этого случая.
     А еще два случая с перерезанным горлом – саморезы, то есть люди сами себе перерезали горло. Во всех этих случаях шеи были перерезаны до позвоночника с отсечением гортани и трахеи, но также запрокидывание головы уберегло сонную артерию от травмирования, и пострадавших успевали довезти до больницы.
     Один саморез был в Чечерах. Молодой парень, неуравновешенный тип, сам себе перерезал горло. Я пришил ему голову, только тонкая полоска - шрам на шее и напоминает о происшествии. А когда он восстановился, и его выписали из больницы, он пришел ко мне на прием и требовал больничный. Но я отказал, так как это не производственная травма и не несчастный случай, а он сам причинил себе вред. Больничный я не дал, а от него вместо слов благодарности услышал крепкую брань. Ну что ж, господь ему судья.
     Третий случай я плохо помню. Это был пожилой человек. Тут перехватили горло очень высоко, от самого подбородка хватанули, глотку пересекли, но сосуды не были задеты. Это был самый тяжелый случай из этих трех. Мне серьезно пришлось поработать. Самое кропотливое - это глоточные все мышцы и надгортанник ушивать, а слизистая в глотке, знаете, такая, что голова пролезет… ее пришлось ушивать, тоже трехеотомию делал… но тот человек, к сожалению, не выжил, скончался.
     Ассистировать в таких операциях я всегда приглашал грамотного молодого хирурга Петра Ивановича. Операции эти были очень сложные и длились 4-5 часов.
     Я точно не помню, когда это было, но где-то в конце 70-х – самом начале 80-х, вероятно даже в один год. Ни до, ни после в моей практике такие случаи не встречались.



Жизнь в социалистическом лагере. Чернобыль.

     В 1984 году Марина поступила в Воронежский СХИ на экономический факультет, жила в общежитии, училась хорошо и часто приезжала домой. Внучке Ане на тот момент было 4 года, она часто бывала у нас. А до трех лет и вовсе жила постоянно, так как Наташа должна была закончить учебу в медицинском институте. И Клава на себя оформила отпуск по уходу за ребенком.
     Наша с Клавой жизнь проходила как у многих в социалистическом лагере. Зарплата низкая, мне приходилось совмещать полставки по онкологии и находить время на уход за пятнадцатью ульями. Ведь надо было обувать, одевать и кормить детей! Кроме работы еще гоняли всех на сельхоз работы, прореживать и полоть всходы свеклы. И до осени периодически всех выгоняли удалять сорняки, неважно, кто ты, слесарь или хирург, с утра и до вечера трудись на жаре с тяпкой и бутылкой воды. Свеклу убирали вручную, начиная с 10 сентября и до самого снега. Дергали руками и бросали в кучи, тут же обрезали листья и грузили, тоже вручную. Каждую свеклу швыряли в кузов, а в ней в одной от 2 до 5 кг. По морозу нас возили убирать с топорами: мерзлую глыбу земли отбивали от свеклы. Производительность при этом была нулевая, промерзали до костей, а везли нас в открытых грузовиках.
     Дома надо было выгребать из печки золу и топить торфом или углем. Женщины, бедные, крутились, как белки в колесе! Готовить еду, стирать, купать, латать одежду и выращивать на своем огороде картошку, овощи и прочее - вот он какой, соцлагерь!
     Немного об онкологии. За 38 лет частичного моего личного анализа могу сделать кое-какие выводы. В начале 60х годов в районе с населением 60 тысяч человек в течение года один - два человек заболевали раком, в основном кожи и губы. Постепенно заболеваемость росла, стали использовать удобрения, инсектициды, гербициды, и в том числе дуст. К 1986 году до аварии на Чернобыльской АЭС население сократилось до 40 тысяч, а вновь заболевших раком стало до 20 человек в год. В основном это был рак желудка, поджелудочной железы и других органов брюшной полости и кожи.
     После аварии на АЭС отмечен быстрый рост заболеваемости, и за 10 лет цифра достигла 100 человек в год, теперь это в основном был рак молочной железы, яичников, шейки матки, щитовидной железы, органов брюшной полости, рака легких. Даже среди женщин увеличилось число лейкозов. Поздняя выявляемость заболевания была причиной высокой смертности. В 2000 году население Добровского района уменьшилось до 25 тысяч, а заболеваемость выросла до 120 человек в год.
     На 1 мая, через 3 дня после аварии, был теплый облачный день. После демонстрации народ гулял и отдыхал на природе. Временами шел мелкий теплый дождичек, дул легкий юго-западный ветерок. Как потом оказалось, это выпадали радиоактивные осадки. По радио и телевидению сообщали, что радиоактивное облако смещается на северо-запад. На реке и в рыбопитомнике измеряли радиоактивность воды, говорили, что рыбу есть можно, но спустя два месяца объявили, что наибольшее радиоактивное поражение было в лесу и поселке Лесхоз. Жителям стали доплачивать деньги, не знаю, на что: на питание и профилактику или за ущерб? Но потом, правда, отменили доплаты. А в городе Анна вообще чудеса! По пути на Воронеж есть крайняя улица вдоль леса, там жителям подлесной стороны платят, как в народе называют, гробовые деньги, а жителям второй стороны не платят, хотя колодцы общие, пастбища общие.
          Белоруссия получила самое сильное облучение. Радиоактивное мясо и пшеница развозились по стране и разбавлялись хорошими продуктами…
     В ночь с 26 на 27 апреля 1986 года на экранах телевизоров рябило, исчезала картинка, многие, как и я, крутили антенны. На следующий день я обнаружил на окне завядшие цветы с наружной стороны, но объяснить не смог, и только 2 го мая объявили об аварии. Дальше жизнь шла без особых перепадов.
      

Почетный гражданин с. Доброе. Алма-Ата.

     Аудиология не входила в мои обязанности, а я сам себе усложнял жизнь, думал объять необъятное. Прутков, правда, мою работу оценил, меня наградили знаком «Отличник здравоохранения СССР» и «Почетный гражданин села Доброе».
     Очередные курсы повышения квалификации я проходил так же: по моему хотению, по Ю-А велению! Оказался я в Алма-Ате в 1988 году. Это была в то время столица Казахстана. Не смотря на то, что за два года до описываемых событий Казахстан восстал против СССР, и страсти длились до тех пор, пока им разрешили выбрать на должности секретаря ЦК Казахстана и председателя Верховного Совета Республики казахов вместо русских, отношения с русскими было хорошим.
     Летел из Москвы на аэробусе А320 на 300 мест, пассажирский салон двухуровневый. Высота полета 10 000 м. Туда летели 5 часов, а оттуда 4 часа, разница за счет вращения земли. Мое место было у иллюминатора, и я смотрел, как меняется внизу ландшафт. До Волги из-за облачности земля была почти невидна, потом облаков исчезли, и открылась взору зелено-желтая степь, которая затем сменилась желтой песчаной пустыней. Иногда попадались поселки и города, хорошо было видно озеро Балхаш, форма его похожа на Байкал. Во время полета я ощущал дискомфорт, так как в иллюминатор отчетливо видел левые два двигателя, они все время тряслись, особенно болтался дальний вместе с крылом, и это меня тревожило. Тем более, что во время службы в армии я уже попадал в передряги.
     Но вот появились отроги, а затем и серые горы Алатау. Между горами висело большое пятно смога. Самолет снижался и кружил над городом. Через смог стали видны улицы, и, наконец, мы приземлились. До центра города добирались долго, целый час с пересадкой, и в общежитие я попал поздно вечером. Затем подъехали еще два врача, и вахтерша временно разрешила нам переночевать в комнате на голых матрасах. На следующий день обустроились: 4 человека в комнате, два врача – терапевты, мой напарник Володя из Перьми и я – «ЛОРики».
     С Володей мы каждый день знакомились с городом, который протянулся километров на двадцать у подножия гор Заилийского Алатау. Это был город - миллионник. В средние века на этом месте было поселение Алмату. В 1854 - 1855 году началось строительство военного укрепления на левом берегу реки Малая Алматинка, стали прибывать русские переселенцы. В 1867 русскую крепость и поселение назвали городом Верный, который в1921 году был переименован в Алма-Ату.  В 1927 году Алма-Ата стала столицей Казахской АССР.
     Город, окруженный горами, плохо проветривался, дышать было тяжело, особенно в летний сезон при t 40-45 градусов по Цельсию. Занятия проводились в ЛОР поликлинике с 9 ч до 14 ч дня. Здание поликлиники одноэтажное, с отскочившей штукатуркой, стоит на пригорке. Вокруг него особый запах цветущей конопли. И никому-то она была не нужна как наркотик! Судя по всему, охрана здоровья в республике была на очень низком уровне. ЛОР больные, обратившиеся на прием, были с запущенными болезнями, а у больных с хроническим средним отитом в слуховом проходе заводятся черви, опарыши. Много встречалось абсцессов головного мозга. Больные были в основном из кишлаков, из юрт да дальних пастбищ. Ничему там за месяц мы не научились. Так только, повторили теорию ЛОР болезней.
     Сразу после занятий мы ехали на автобусе в Медео на окраине города. В ресторане на высоте 1200 метров было прохладнее, чище воздух, и красота неописуемая.  На обед ели бешбармак, кебаб или лагман, запивали все красным вином. Затем ехали по серпантину выше и выше в Медео. По сторонам от дороги - сплошные сады яблонь, винограда и других фруктов.
     На горном плато на высоте 1700 метров расположен всемирно известный каток Медео и большой бассейн. Был там и гастроном, под открытым небом готовили шашлыки и продавали пиво. Еще была там ровная площадка для загорания и купания под ледяным водопадом, под которым более 30 секунд не выдержишь, выскакиваешь, как пробка, греться на теплые каменные плиты. Возвращались в город к вечеру, когда спадет жара, и отправлялись в кумысхану.
     Помню, заходим, справа в углу бар с барменом, около стойки 5 высоких стульев, слева небольшой зал на шесть низеньких столиков, возле которых крошечные табуретки высотой от силы сантиметров десять. Мы сходу уселись за столик, но бармен подошел и вежливо попросил нас удалиться из зала и сесть около стойки. Он сказал, что через 10-15 минут закончится молитва намаз, и придут постоянные клиенты, аксакалы. Мы заказали по маленькой пиале кумыса, посмаковали слегка кислый напиток, заказали еще по одной уже средних размеров, на поллитра, и видим. Входят сгорбленные старцы с белыми бородами – аксакалы, снимают обувь, ставят ее у входа, а сами босые проходят в зал, стелют на табуретки молитвенные коврики и садятся за столики в позе лотоса. Бармен сказал САЛАМ – АЛЕЙКУМ, они в ответ АЛЕЙКУМ –САЛАМ. И бармен стал носить им средние пиалы с кумысом. Мы тем временем выпили кумыс и почувствовали легкое головокружение, по дороге домой нам было так весело и легко! Это состояние не похоже на опьянение после приема алкоголя.
     Раза три нам удалось покушать ШУБАТ. Он готовится из верблюжьего молока, в отличие от кумыса, который готовят из конского. Шубат на вкус очень отличается от кумыса, и после его употребления все вокруг становится каким-то нереально-сказочным. И это не галлюцинации. Особенно шубат влияет на походку, ноги сами несут тебя и так мягко ступают на асфальт, что не чувствуя его, ты инертно созерцаешь окружающее. Наверно так верблюды смотрят на мир!
    Центральная площадь была огромна. В центре ее били высокие струи фонтанов, в которых купались ребятишки. А их мамы и бабушки сидели в прохладе на лавочках. Вокруг - высокие здания в стиле модерн, в них размещались министерства, правительство, главки и прочее.
     Весь город утопал в зелени деревьев, кустарников и в ярких красках цветов. Особенно была красива Центральная улица: это целая аллея роз. По бокам - автодорога обсаженная деревьями, чьи  кроны образовывали зеленый тоннель. В городе были парки и зоопарк, аттракционы и колесо обозрения, театры и музеи. В Ледовом дворце с большим катком мы смотрели танцы на льду. В парке 28 памфиловцев был установлен им одноименный памятник, кстати один из 28 оказался живым. Напротив стояло красивое деревянное здание Вознесенского собора, который строился с 1904 по 1907 год. С 1918 года в нем размещался музей, и только с 1995 года в кафедральном соборе возобновилась служба. Полагаю, он и ныне там.
     В 1910 году произошло сильное землетрясение в 10-11 баллов, весь город был разрушен, и выстоял только этот храм. Архитектор К.А.Борисоглебский и инженер Степанов впервые сделали фундамент цементным и плавающим на песке. В наше время здания строятся сейсмостойкими, а старые здания снаружи окованы железом.
     Городской центральный рынок, как и все азиатские базары, очень шумный. Помню, как сейчас. В крытой части продаются продукты, снаружи - животный корм, промышленные и ремесленные товары, одежда, ткани и прочее. Женщины ходят без хиджаба, несут с рынка баранину и много зелени, плодов и овощей. А какие вкусные длинные дыни там! Мы попробовали кумыс из бурдюка, он оказался вкуснее, чем в кумысхане. Бурдюк - это выделанная кожа овцы, снятая чулком, ножки перевязаны, а горловина затянута ремешком.
     Почти каждый выходной мы ездили купаться на озеро Сайран. В него впадают ручьи тающих ледников, поэтому вода холодная, даже ледяная.
     Однажды мы отдыхали в Медео, и набралось семь человек, желающих пешком подняться выше Медео до 3000 м по асфальтированному серпантину. Желая сократить путь, мы лезли вверх, отсекая тещины языки. Внизу остались конусы голубых и зеленых елей, пошли альпийские луга. На высоте 3000 м начиналась канатная дорога на серые горы до 4200 м. Мы, не задумываясь, уселись в одиночные кресла и полетели вверх. Становилось холодно, растительности не стало, горы приобретали серый и скучный вид. На конечной станции канатки мы высадились, как десант, на небольшое заснеженное плато, воздуха не хватает, появилась одышка. Дул ледяной ветер.
    Вначале мы, как ребятишки, радовались, прыгали, а потом заметили, что канатка не работает. Мы уже одурели от холода и стали прятаться от ветра за скалы, в расщелины, и тут заметили среди скал на солнечной стороне зеленые пучки листьев горного чеснока, немного нарвали его для ужина.
     Расписание движения канатки - через каждые 15 минут, а после пяти вечера через каждые 30 минут. Все мы были одеты для сорокаградусной жары, поэтому зуб на зуб не попадал. Мы дрожали уже всем телом, и эти 30 минут нам показались сутками. Наконец что-то щелкнуло, вздрогнуло, заскрипело, и кресла канатки пришли в движение. На канатной станции мы напились горячего чая, слегка согрелись и сразу начали спуск. Мы и предположить не могли, что он окажется труднее подъема!
     Теперь было удобнее бежать по асфальту. Внизу под нами белая туча закрывала обзор, не было видно ни города, ни елей, ни Медео. Затем, спускаясь, мы вошли в мокрую тучу, и, когда очутились ниже нее, пошел сильный дождь. На пути оказался кишлак, по горам вокруг него паслись отары овец и коз, у обочины дороги гуляли кулары, горные индейки. На выходе из кишлака посередине дороги стоял дикий винторогий архар. Женщины завизжали с испуга, когда он пошел к ним.
     Тут из хижины, подобной сакле, выбежала женщина и отогнала козла. Она объяснила, что он выпрашивает у туристов гостинцы. Вернувшись в Медео, мы перекусили шашлыками с пивом. Впоследствии никто из семерых смелых и глупых не заболел, но Алатау запомнили на всю жизнь. Горный чеснок хорошо пошел под выпивку.
     И вот осталась одна неделя, а деньги истаяли на глазах. Мы перешли на скудный паек, как вдруг, покупая сигареты в киоске, Володя увидел под ногами деньги. Реакция была мгновенной. Он роняет свой уже открытый кошелек, наклоняется, видит, что кроме нас нет никого, заковывает деньги в кошель, поднимается расплачиваться, и мы уходим как ни в чем не бывало. Денег оказалось 380 рублей. Для сравнения наша получка равнялась 200 рублям. Находки нам с избытком хватило до отъезда!
     Итак, без экзаменов нам выдали удостоверения. Банкета не было.
     Закуплены гостинцы, сажусь в аэробус, место опять у иллюминатора, идем на взлет, и тут я вижу слева от взлетной полосы площадку с разбитыми самолетами. Ну, как тут спокойно лететь?! Такое возможно только у нас.
     Мне повезло, приземлившись во Внуково, я сразу же пересел на ЯК-2 Москва - Липецк и через час в Липецке сел на автобус Липецк – Доброе. В тот же день в семь вечера я был дома. А дальше снова работа, рутина.


Как я был миллиардером.

     В 1990 году Марина окончила ВСХИ и работала в Больше-Хомутецком совхозе экономистом. Жила она с нами в Добром, поэтому рано утром на мотоцикле Урал я отвозил ее на работу. Затем мы завтракали и с Клавой тоже отправлялись на работу.
     Досуг свой мы проводили весело. Дружили семьями с Назаровыми. Валентин Васильевич - ботаник средней школы, его жена Екатерина Федотовна - медсестра Добровской ЦРБ. Еще наши хорошие друзья Москалевы Тимофей Яковлевич и Клавдия Васильевна. То мы с детьми в гостях, то они у нас.
     У Тимофея Яковлевича был друг, начальник КГБ области. Однажды у нас в квартире в праздник накрыли стол и все, кроме меня, хорошенько поддали. Я же всю жизнь не выходил за рамки дозволенного, а вдруг срочный вызов или операция? Было весело, танцы-пляски, песни, анекдоты. Я сделал несколько снимков фотоаппаратом Зоркий в разных ракурсах. Через пару недель мы собрались у Валентина Васильевича, и я показал фотографии. Полковник очень расстроился и просил принести негатив и все фото, тут же все вещдоки были сожжены.
     Иногда на лодках мы ездили на Мельников сад, купались, играли в волейбол, пили пиво. Со своим коллективом у нас отношения были дружественные, соперников по профилю работы не было. В поликлинике часто отмечали дни рождения сотрудников, ходили в Дом культуры на концерты художественной самодеятельности. В 80-е годы на площади Октябрьской состоялся концерт песни Людмилы Георгиевны Зыкиной, мы ее видели и слышали вживую, народ съехался со всего района.
      В 80-х годах я имел общественную нагрузку - председатель профкома при ЦРБ. Тогда к нам прислали нового секретаря райкома КПСС Топоркова. Он стал трудоустраивать своих знакомых и родственников. Сразу же по клевете прислали КРУ и обнаружили ряд нарушений в деятельности главного врача, его быстро освободили и на его место поставили родственника Топоркова, врача Шапошникова Ю.Г. Характер у него деспотический.
     Его жена Л.Г., рентген-лаборант, следила за опаздывающими или уходящими раньше с работы, прислушивалась, о чем говорят сотрудники, обзавелась сексотами – доносчиками, и обо всем докладывала мужу. Незамедлительно провинившегося вызывали  в кабинет главного, где его ждала взбучка. Топорков поставил весь коллектив на дыбы, сослуживцы перестали общаться между собой. Меня же он вскоре пригласил в кабинет и потребовал семейную путевку на южные курорты. Я ему объяснил, что на весь коллектив нам положено всего две путевки в год, и что у нас есть больные сотрудники, нуждающиеся в санаторно-курортном лечении. Я посоветовал ему обратиться в областной профсоюзный комитет медработников.
     Однажды он освободил от должности сразу 6 медсестер в возрасте свыше 55 лет. Они хорошо исполняли свою работу, были опытными сотрудниками. Я как председатель профкома попросился к нему на прием и стал объяснять, что увольнение незаконное, и необходимо отменить приказ как ошибочный. Он грубо сказал: «Не мешай мне работать! Я законы знаю. Ты что, на место главврача метишь?» Я сказал, что главным я уже был, и что по жалобе уволенных мы собираем общее профсоюзное собрание, и ваша явка обязательна.
     На собрание он не явился, и собрание постановило направить коллективную жалобу и выписку из постановления о требовании восстановления уволенных на работу. Через неделю нас с главврачом вызвали на пленум областного профсоюза. И большинством голосов пленум постановил восстановить на работу уволенных и ходатайствовать перед облздравотделом об освобождении Шапошникова от должности главного врача. Но тут слово взял председатель Лошаков и предложил на первый раз вынести строгий выговор с предупреждением. Меня в коллективе все зауважали еще больше, а главврач затаил обиду, и временно положил под сукно.
     15-го сентября, когда мне исполнилось 60 лет, секретарь ознакомила меня с приказом о моем увольнении в связи с выходом на пенсию. За сотрудников я боролся, а за себя не стал, решил отдохнуть, провести отпуск дома, а затем работать ЛОР врачом в Сокольской больнице.
     Прошла неделя. И вдруг телефонный звонок,  голос Ю.А.Устьянова. Областной ЛОР удивился, что в течение недели пошел поток ЛОР больных в областную поликлинику. Через секретаря он узнал, что меня проводили на пенсию, и приехал разбираться в Доброе. Ю.А. спросил, хочу ли я работать, я сказал, что хочу, но не здесь. Он просил меня снова выйти на работу, так как ЛОР врачей в области не хватает, и заменить некем, что главный врач погорячился и отменит приказ. В итоге я, отгуляв отпуск, снова приступил к работе, а сам себе дал зарок работать до 70 летнего возраста, если позволит здоровье, и дальше культурно отдыхать, сколько БОГ даст.
     Дети к тому времени обжились и не стали нуждаться в нашей помощи. Марина родила девочку Свету. Через три года погиб ее муж. Марина года через несколько лет вновь вышла замуж. Ее муж Саша работает на НЛМК на ответственной и почетной должности, Марина трудится в налоговой инспекции.
     В 90-е годы произошел развал империи СССР и начался дикий капитализм, хищения, дележ и присвоение государственной собственности. Появились «новые русские» бизнесмены, в конкурентной борьбе многие из них погибли. В течение пяти лет новое Косыревское кладбище было заполнено молодыми предпринимателями. Россия стала нищей страной, пенсии и зарплату платить было нечем, врачам и медперсоналу выдавали зарплату водкой! В магазинах встречали голые прилавки, хлеб, сахар и мука выдавались по карточкам. А нас, как и многих граждан России, выручали продукты с личного огорода.

     Проблемы со здоровьем омрачили тот период моей жизни. В 1996 году я заметил нарастание симптомов простатита. Как онкологу мне было известно, что эта болезнь часто кончается раком, и пока организм крепкий, решил оперироваться. В областном урологическом отделении в июне мне сделали операцию. Послеоперационный период осложнился инфицированием. Температура держалась с неделю 40-41градус, я терял сознание и бредил, антибиотики не помогали. И спасибо врачам, они в аптекоуправлении выпросили два новейших антибиотика широкого спектра действия. Давно замечено, что врачи, имея постоянные контакты с антибиотиками, становятся нечувствительны к ним. Только после приема новых антибиотиков кризис миновал. Клава по телефону узнала от соседа по палате, что мне очень плохо, и, приехав ко мне, застала меня без сознания и с температурой за 40. Она с женским темпераментом подняла всех на уши. Для капельниц не было лекарств, гемодез последний отдал Ю.А., из Доброго срочно привезли полиглюкин и гидрокортизон. Не знаю, каким чудом, но по велению БОЖЬЕМУ и с помощью врачей, друзей и жены я вернулся к жизни. После выписки в течении двух месяцев я восстанавливался. Пасеку, которая к тому времени разрослась до 16 пчелосемей, пришлось продать за один миллион рублей.
     Так что я в своей жизни был миллионером! В то время это были большие деньги.



На заслуженном отдыхе.

     Хочу сказать несколько слов о религии. После 40 лет с атеизмом я покончил окончательно и убедился, что этот мир придуман не нами, и что кто-то зажигает звезды. Это АНГЕЛ-хранитель. Всю жизнь он был со мной, вероятно, я нужен был на земле для чего-то, и кто-то надоумил меня стать врачом и делать добро. Я состоялся как человек, есть все: семья, любящие родителей дети, внуки, правнуки, часто навещающие нас.
     Ровно в 70 лет я (а Клава в 62 года) ушли на заслуженный отдых. Но говорят, что врач - он до смерти врач. Добровская ЦРБ  целых 12 лет не имела ЛОР врача, и больные стали ходить на прием ко мне на дом. Тарифов за оказание помощи я не устанавливал. Каждый благодарил, если хотел, чем мог: кто продуктами, кто деньгами. Брать лицензию на открытие ЛОР кабинета не было смысла, при такой маленькой нагрузке я не окупил бы лицензию и стоимость оборудования. Я был вдвойне доволен. Во-первых, чувствовал свою востребованность до 82-летнего возраста, и, во-вторых, ежемесячный доход в среднем равнялся окладу, а это значительная прибавка к пенсии.
     Мы с женой не скучаем по работе, с сотрудниками поддерживаются дружественные отношения, но их осталось уже мало. Пришли молодые врачи, и средний персонал – тоже молодежь.  Никаких преимуществ нам как врачам не делают. Из знакомых остались Павленко Анжела Альбертовна, сейчас главный врач ЦРБ, терапевт Воробьев А.Н., у которого постоянно наблюдается Клава по гипертонической болезни, да врач хирург П.И.Максимов, который лечил меня по поводу мочекаменной болезни.
     Администрация района не забывает нас, в 2000 году присвоили звание Почетного гражданина, в 2009 году, в связи с пятидесятилетним юбилеем свадьбы, нас чествовали в РДК, депутат Госдумы Борцов подарил нам холодильник, а администрация - постельное белье.
Ежегодно президент поздравляет как ветерана войны и труженика тыла, и к юбилейным дням Победы я награжден медалью «Ветеран войны 1941-45 гг».
     Постепенно мы стареем, с каждым годом увеличивается земное притяжение, сядешь - не встанешь, разбежишься - никак не остановишься.

     В 2006 году из-за слабости не стали обрабатывать огород и отдали в аренду. Эти люди осенью дают нам два мешка картофеля, капусты, морковь, а остальное мы покупаем в магазине. Там все есть. Молодежь не может себе представить пустые полки магазинов во времена развернутого социализма, когда мы за мясом, колбасой, апельсинами, за одеждой и обувью ездили в Москву, и там отстаивали большие очереди. Продажа товара была ограничена, и приходилось занимать очередь несколько раз.
     Вспоминается забавный случай. В 80-е годы из передовиков производств и сельхоз работников комплектовали группу для поездки в какую-либо европейскую страну. На этот раз группу возглавляла Второй секретарь РК КПСС Болотова Н.П. Наши доярки оказались в Швейцарии. В гастрономе они натурального плакали, увидев на полках множество сортов колбас, мяса, птицы, заморские фрукты и овощи, разнообразную рыбу. Бери, чего хочешь и сколько хочешь. На завтрак им подали свежую клубнику, а дело было зимой. Они были в шоке от увиденного загнивающего капитализма. Слава БОГУ, теперь и у нас все есть!
     В ноябре 2013 г Клаве исполнилось 75 лет, юбилей праздновали в ресторане. В большом нарядном зале со светомузыкой и любимой гармошкой, за богато накрытыми столами с коньяками, водкой и винами на фоне деликатесов. Пришли наши друзья, приехали дети, внуки, родственники, сотрудники больницы и знакомые. Все пили, пели, танцевали и плясали под руководством тамады до полуночи. Именинница Клавдия Ивановна была очень довольна, никакого труда ей, заказали зал, ведущую, приготовление закусок, заплатили, - и гуляй! Похмелялись два дня.



Страшные семейные тайны.
(Дополнение от любимой жены, Тарасовой Клавдии Ивановны)


     В избу с криком влетел Колчак (это была кличка брата Николая). «Папа приехал! Папа!!!» Мама схватила меня на руки, и со старшим братом Володей все мы выскочили на улицу. В кругу соседей стоял высоченный солдат. Он обнял маму и меня, затем поцеловал братьев, взял меня на руки и высоко поднимал над головой. Он мне понравился, хотя я видела его в первый раз. С этих пор я стала осознавать себя. В то время в семье меня ласково звали Славуня.
     Отец из вещмешка достал буханку хлеба, консервы и большой белый кусок сахара. Ужин был на славу. Все время соседи разговаривали о войне, и часто я слышала слово «Герой». Повзрослев, я прочитала вырезку из фронтовой газеты, где написано: разведчик Карякин И.А. за подвиги и взятие фашистского «языка», штабного офицера с очень ценными бумагами, представлен в Верховную ставку на звание  ГЕРОЯ, ему разрешили отпуск на 5 суток.
     Там же напечатаны в его честь стихи. . . «наш славный воин герой Иван Карякин» ... Дальше не помню. Эта вырезка не сохранилась, ее использовал брат на цыгарки для курева.
     Из архивной справки Минобороны СССР от 26 января 2011г,  И.А.Карякин награжден:
 - Орденом «Красная Звезда» (приказом Западного фронта  N0610 от 25 мая 1942 г.)
 - Медалью «За отвагу» (приказом N0221  от 12 июня 1942 г.).
     Погиб отец в январе 1943 г., место захоронения не указано. 
     Жили мы в полной нищете. Анися - мать-одиночка с тремя несовершеннолетними детьми. Питались подножным кормом с ранней весны: жевали корни куги, ели листья дикого чеснока-скороды, луговой щавель, крапиву, лебеду, свекольную ботву и другие травы. Многие люди были тогда с отеком ног, пухли с голоду, некоторые умирали. Нам еще повезло, старший брат Володя часто приносил речных ракушек, при варке они раскрывались, и мы ели "мясо", чем не мидии? Иногда в хворостяные ковши попадалась рыба.
    Убранного урожая картошки до весны не хватало. Мы вместе с подружкой ходили по оттаявшим огородам с тяпками, искали прошлогоднюю картошку. У нее под кожурой сохранялся кусочек крахмала, его обжаривали на плите и с удовольствием ели, на зубах хрустел песок. Летом меня приглашали полоть просо, за что кормили и давали с собой бутылку молока или кусочек хлеба. Пожилой учительнице я помогала носить дрова и воду из колодца.
     Я помню День Победы. Много женщин шло рядами на демонстрацию, мужчин-то почти всех перебили на этой войне. Это горький день для меня до сих пор. День скорби. Почему? Как почему… мой папа не вернулся. 
    В 1946 году я начала учиться в школе, но во втором классе перестала ходить на занятия, так как не во что было обуться. На следующий год от школы мне дали валенки.  В1946 или 47-м году братья Володя и Коля по набору уехали учиться в  Московское ФЗУ (фабрично-заводское училище). Семья убавилась в два раза, а жить стало еще тяжелее. Спасибо маминым сестрам, они жили на Самарчике. Тетя Дуня одна в доме имела козу, тетя Маруня (по паспорту Мария) и тетя Анна (глухонемая) жили вместе в маленькой избушке с камышовой крышей. Вот они и помогали нам с мамой в тяжелое время. Тетя Маруня раньше с мужем жила в Ленинграде, но муж ее погиб на фронте. Во время блокады от голода стали вымирать люди. Через замерзшее Ладожское озеро по льду в осажденный город стали завозить продовольствие и эвакуировать голодающее население. По Дороге Жизни под бомбежками и артобстрелом было вывезено полтора миллиона человек. В декабре 1942 года тетя Маруня с шестилетним сыном Витей в кузове полуторки ехали на Большую землю. На льду в пути умер Витя. Завернув в одеяло, она привезла его на малую Родину и похоронила на Добровском кладбище.
     В 1975 году мы с мужем по туристической путевке посетили Ленинград и сходили на Пискаревское кладбище, одно из мест массового захоронения. Гид привел нам некоторые сведения, что блокада длилась с 8 сентября 1941 года до 27 января 1944 года, на этом кладбище похоронено 470 тысяч горожан, умерших от голода  и 50 тысяч военнослужащих. Всего за время блокады умерло от истощения 641803 человека.
     Но вернемся к дальнейшему нашему с мамой существованию, иначе ту жизнь не назовешь. Кое-как на голодняк я привязывала пионерский галстук и продолжала учиться. Моя любимая учительница, Лидия Павловна, жалела меня, и иногда подкармливала, царствие ей небесное.
     Как и все, я участвовала в художественной самодеятельности. Помню, в день рождения В.И. Ленина запевала в хоре песню:
 Кто был добрый и веселый,
Кто детей всегда любил,
Кто открыл повсюду школы,
Кто сады и ясли нам открыл?
Это Ленин дорогой, это Ленин наш родной! . .

     В 1949 году начальник райсобеса  Лугин П.Н. (ФИО изменены) по секрету сказал маме, что, оказывается, женам и детям погибших на войне кормильцев положены ежемесячные выплаты, и он может помочь и ускорить получение денег, но при условии: деньги пополам. Мама по своей  безграмотности согласилась.
    В один осенний солнечный день мама с одиннадцатилетней дочкой, то есть со мной, пришла в Райсобес. Он нас встретил и проводил в бухгалтерию, к кассиру, и сказал, зачем мы пришли. Кассир долго стучал костяшками счетов и попросил маму расписаться, но из-за безграмотности разрешил ей поставить крестик.  Мама расстелила платок, кассирша наложила большую кучу денег, в основном красные тридцатки, и сказала, что это за три года.
  - Теперь каждый месяц приходите получать деньги.
     Вечером в потемках, чтобы никто не видел, мы пришли домой к начальнику делить деньги. Мы, конечно, догадались, что нас обманули, однако радостные пришли домой. С этих пор жизнь стала легче, мне купили школьную форму, ботинки, чулки, портфель, мы стали лучше питаться.   
    Как-то летом мама уехала в Москву проведать Володю и Колю, и прожила там у брата, дяди Васи, две недели. Я жила у тети Маруни. Крыша их избушки прохудилась и текла. Мы с ней ездили на лодке на Шоршок (так назывался участок реки), серпами жали камыш и кугу, нагрузив лодку, на веслах везли домой, и разгружали на берегу. На той стороне, на плантации Лебяженского колхоза, рядом с берегом росла уже большая морковь. Я, пригнувшись, дергала ее и вместе с ботвой прятала на дне лодки, под камышом. Морковь была красная, вкусная, хрустящая! Через неделю, когда подвял камыш, мы при помощи немой маминой сестры снесли его к избе и за три дня покрыли почти всю крышу.
     Наконец приехала мама и привезла гостинцы: белый ситный хлеб, баранки, колбасу, селедку и кулек конфет, которые назывались  "рачки ". Я соскучилась, и радости не было конца.
     В 1952 году во время каникул мы с подругами Валей и Лидой поехали в Москву. Я - проведать брата Володю.  Сопровождал нас в поездке Володин друг, он после отпуска возвращался на работу.
     В комнате жили пять  мужчин, один из них уходил спать к друзьям, освободив мне койку. Володя водил меня в Измайловский парк. Там были разные аттракционы, и я каталась на карусели, на качелях. Он угощал меня мороженым и конфетами. Как-то в магазине он спросил: «Чего тебе купить?»  Я сказала: «Серлёдочки бы!» Он купил, и я тут же на улице без хлеба всю ее съела. Мне казалось, что вкуснее на свете ничего нет.   
     Кстати забавная история произошла с моей подругой, которая вместе со мной приехала в Москву. Она объелась мороженого и с ангиной попала в больницу. Там у нее нашли вшей. И недолго думая  обрили на лысо. Представляете, каково это было для молоденькой девушки?  Ведь в то время в деревнях все женщины ходили с длинными косами, даже челку никто не остригал. А тут – на лысо! Она потом долго ходила в косыночке, стесняясь. К слову, в то время в деревнях у всех были вши. Это было обычное дело.    
     Днем, пока ребята были на работе, я подметала и мыла полы, и даже всем стирала рубашки и гладила. Ребята завалили меня гостинцами. А через неделю Володе дали отпуск, и мы вместе поехали домой. Со станции Лебедянь шли пешком, дорога грунтовая, дождь и слякоть, уморились. Кроме гостинцев Володя нес на плечах рулон оцинкованного железа, чтобы выправить маме корыто. Ночевали мы в селе Большие-Избищи. Совершенно незнакомые люди угостили чаем и приютили нас. Утром, оставив тяжелый рулон, мы налегке прошли до Доброго 50 км. Позже знакомый шофер попутно привез рулон, из которого Володя самостоятельно сделал хорошее стиральное корыто.
     В 14 - 15 летнем возрасте что-то во мне поменялось, появились груди, стала чаще смотреться в старое зеркало, обнаружила, что вокруг много мальчиков и мужчин. Одноклассник Володя угощал меня сахаром. Его семья была зажиточная, они-то росли с отцом. Он стал иногда провожать меня домой из школы. В общем, просыпались женские инстинкты. Жизнь шла своим чередом. В марте 1953 года по литературе дали задание выучить из газеты стихотворение  . . . 5го марта в одну из ночей, когда капал мелкий дождь, в 8 часов 10 минут скончался наш Великий Вождь. . . .  .
     На второй день всех жителей собрали на площади на траурный митинг. С трибуны  руководители произносили речи, духовой оркестр играл похоронную музыку, а весь народ плакал.
     В 17 лет после окончания восьми классов я начала работать в Добровской швейной мастерской. Участвовала в художественной самодеятельности РДК, занималась в танцевальном кружке,  от ухажеров не было отбоя. Говорят, что я была очень красивая.
     В 1957 и 58 годах мы с братом Володей после ледохода на лодке ездили в лес и тайком пилили толстую ольху. Обрубали ветки, по два бревна привязывали к лодке и на веслах, поперек быстрого течения гребли домой. На берегу брат сразу же ошкуривал бревна, свозил их на полянку и наращивал венцы сруба. В 1959 году на месте снесенного гнилого, он поставил новый сруб, и к зиме дом был готов.
     Все делалось нелегально, участковый милиционер просто из жалости не замечал воровства леса. Брат Володя неудачно женился в Москве, через год развелся, потом женился в Добром, у него родились близнецы, Вова и Витя. Но и тут ему не очень повезло, они постоянно ругались с новой женой, он все чаще после работы стал ночевать у мамы, пристрастился к водке. Он был очень хорошим плотником и столяром, рубил срубы, зарабатывал хорошие деньги.
    Осенью 1959 года случилось несчастье, Володю убил двоюродный брат Миша (пожизненно заключен в психбольницу).
     В июле в нашу районную больницу на практику приехали два студента из Воронежского мединститута. В клубе на танцах мы познакомились. Он был среднего роста, стройный, на голове копна кудрявых волос, одет он был в синюю клетчатую  рубашку на выпуск и в брюки стального цвета со стрелочкой, светлые туфли на высокой подошве, очень модно. Я подумала: вот мой ряженый, и сразу же влюбилась в него по уши. Звали его Тарасов Петр Максимович. Влюблялись мы на крылечке у тети Дуси Сарбиной, и вскоре стали спать у них в саду в шалаше. Вот уж точно, с милым и в шалаше Рай.
      8 августа, гуляя в центре села, мы  о  чем-то говорили, и он сказал: «Клава, давай с тобой поженимся, ты согласна?» «Да», - ответила я робко, а он продолжал: «Снимем квартиру и будем жить!» Пожал мне руку, поцеловал и добавил: «Пойдем сейчас распишемся». Я сходила домой, взяла паспорт. В ЗАГСе женщина сказала, что надо написать заявление, и спросила: когда вы будете регистрировать брак? Она согласилась зарегистрировать нас сейчас же, и мы, пригласив случайных свидетелей, расписались. После поздравления вышли на улицу уже супругами. Радости не было границ.
     На свадьбу совершенно не было денег. За рубль купили бутылку самогона, тетя Дуся поставила картошку и огурцы, и здесь, на крыльце мама, тетя Дуся, ее муж дядя Ваня и мы весело отметили эту торжественную дату.
     Ежегодно 8 августа вся наша большая семья съезжается к нам на праздник. Нас чтут дети, зятья, внучки и правнуки. Мы их всех любим.   
     Есть пословица: "прожить жизнь - не поле перейти". Тяжелое историческое  время пришлось на наше поколение, много труда ложилось на женские плечи: печь нужно топить торфом, дровами или углем, золу выносить, обед варить на керогазе, от которого копоть. Дом освещался керосиновой лампой, темно, так что паутину, которой по всем углам было много, и не видно. Вода была на улице в колодце, а позже в колонке, туалет - во дворе, стирка не в стиральной машине, как сейчас, а в тазу в ладонях и на терке, полоскание белья на реке в ледяной проруби… Белье гладили утюгом, в котором горели угли. Сонных детей несли, вели, везли в ясли-сад,  обедали на рабочем месте в сухомятку. А после работы скорее на огород: копать, сажать, полоть, окучивать. А еще нужно покормить кур, поросенка, приготовить ужин из продуктов, выращенных на огороде. В магазинах ничего не было, разве только хлеб, крупа да килька в томате. Работали 6 дней в неделю, а в Воскресенье нужно было доделать кое-что и убрать помещение. Женщина крутилась, как белка в колесе! Всех сотрудников бюджетных организаций добровольно-насильно посылали на колхозные поля полоть и прореживать свеклу, а затем вручную выдергивать ее, очищать от ботвы и грузить на машины. Вовремя  не успевали, и приходилось по морозу и снегу ездить в отсталые колхозы с топорами и ломами, вырубать свеклу. Только в 80-х научились выращивать свеклу без ручного труда!
     Постепенно быт улучшался, до нас дошло электричество от Сталинградской ГЭС, стали проводить в дом воду. Мы на кухне поставили за занавеской ванну и водогрейную колонку, в 80-х годах купили стиральную машину. В конце 80-х в наше село провели газ.
     С 2000 года стремительно стал улучшаться уровень жизни: в магазинах полки ломятся от широкого ассортимента продуктов  и промышленных бытовых товаров. Мы с Петром Максимовичем, наверное, выполнили свою Миссию на Земле. Посадили деревья, вырастили и дали высшее образование детям, радуемся внуками и правнуками (их пока шестеро). Всю жизнь старались и делали людям добро, как могли,  облегчали их страдания. Мы ощущаем доброе отношение жителей района к нам. 

СПАСИБО  ВСЕМ! И простите, если кого-то мои воспоминания задели за живое.