Сумка

Вступление
Я купец, хапуга и мытарь,
Когда-то бросивший писать,
Что б носить с этикеткой  свитер,
Вкусно и досыта жрать,

Взирать на поэтический сброд,
С высока, кричащий истошно, -
Что скот народ,
Бескультурный и пошлый, 

Не желающий тратить филки
На их коллективные сборники,
Куда сбрасывают, как в копилку,
Жемчуга медийные покойники.

Я не писал семь лет,
Примеряя лавры Рембо. 
Думал, отпел поэт,
Больше не будет от стихов бобо.

Но один седой гражданин
Мне подсел, как говорят, на ухо,
В месте, где разгоняют сплин,
Чтеньем стихов и сивухой. 

В тот вечер был концерт.
Нет, концерт слишком громко, -
Мероприятье, где ещё ценят,
Мысли выраженные ёмко.

По настоянию друзей, жены
Из старого, юного, терапевтического,
Смесь из чувства вины,
Самомнения, естественно, преувеличенного,

Читал с другими, теми, что ещё
Верят в свой путь и дар,
В друга друга бросаются лещом,
Сигареты складывают в портсигар,

Носят кашне и в целом,
Не  думают про хлеб и гонорар,
Точней хотят, но как целки,
Боясь прослыть за шмар,

Краснеют нарочито, пафосно
Начинают задвигать за мораль,
Реагируя, как овчарки на «фас»,
На разговоры про успех и капиталь.

Я был на праздники чужим.
Чужим и пошлым мудаком,
Довольным, сытым, как режим,
Не помышлявшим не о чём ином. 

Но этот дед, не помню имя,
Сказал, что должен продолжать,
Дёргать музу за вымя,
Молоко поэзии проливать. 

Сложно быть поэтом,
Когда работаешь в офисе
И отпуск в Турции летом,
Все твои мечты и  философия.

А свобода – лихой мотоцикл,
Пятничные встречи для разрядки,
С коллегами на бабах зацикленных,
Клетчатки, здоровье, зарядке,

Не спрашивающих про новый цикл,
Им все равно – все знают наперёд,
Как результаты голосованья ВЦИК,
За месяц, а может и за год.

Не вызывает доверия барыга,
Без истерик, судьбы и нагана.
Привычней, когда забулдыга,
На худой профессор из Мичигана. 

Но я вернулся, зачем-то к ремеслу,
Как оказалось, ещё не излечился,
И Господи, из-за каких таких заслуг,
Со мной Ты так распорядился?

Четыре года, вроде столько,
Кряхтел я над поэмой вместо,
Того, чтобы незаметной молькой,
Вгрызаться в тёпленькое место.

Теперь я не в ладах с бюджетом,
Как, в общем, пол страны,
Но я увяз с героем и сюжетом,
А они за что достатка лишены?

За эти годы столько изменилось.
Я начинал поэму патриотом,
Державником, не замечавшим гнилость,
Стоящим за царя до хрипоты.

Закончил разочарованный и злой,
С женю на сносях, банкротом,
Растерзанный, но впервые живой,
Изучившим дно эхолотом.

Поэма длинная настолько,
Что может сильно утомить,
Но ведь и участь горькую,
Никак  нельзя сократить.

Так, что читатель раздели,
Со мной четыре года.
Местами буду веселить,
Как Пётр дворян уродами.

Не новое слово в литературе,
Скорее даже последнее.
Отвечаю, базарю, в натуре,
Не пожалеешь – получишь наслаждение.

Глава 1. Взрыв.
Взрыв. Приехала: полиция,
Государевой службы опричники,
Врачи, психологи-девицы,
За исповедь берущие наличкой,

Но в случаях подобных, безвозмездно
Матерям, потерявшим детей,
Предлагают, жилеткой не брезгуя,
Лить слёзы щедрей.

Теракт, в данном захолустье –
Это что-то из разряда вон,
Как бомж на приёме в Минюсте,
Как принявший христианство Нерон.

Руки, стекло, кишки,
Пластмасса, продукты питанья,
Всё слилось, как слова в стишки,
И вопли разрывают гортани.

Всопли пьяные протрезвели,
Словно разлили цистерну нашатыря.
Очухались, порезвели, порозовели   
Менялы, ростовщики, мытаря,

Чалившиеся, как бросившие якоря,
Корабли в тихую гавань,
Но вспыхнуло лихо, как заря, 
Облачая пространство в саван.

Бегают люди заполошенные,
От первого ко второму, к пятому.
И даже невозмутимы доминошники,
Обычно кучные, как опята,

Разбежались, как по норам зайки.
Только подростки с айфонами,
Видавшие и пострашней в Counter-Strike,
Возомнили себя Годароми и Трюффо.

Вот мать кричит «За что Господь
Ты отнял мое чадо?
Он вышел купить куриную плоть,
Рыбу, винограда и лимонада,

А теперь от него лишь ломоть.
Теперь она сам продукт распада.
Дайте нож – вспороть
Живот и лечь с ним рядом».

Утешают психологи, - «Погодь,
Поспешных движений не нужно».
Врачи предлагают вколоть
Успокоительных, - иначе не сдюжит. 

Разведёнка, изнурённая диетами,
Пичкавшая сына:  брокколи,
Комплексами, паровыми котлетами,
До двенадцати лет чмокала.

И до этого дня никогда
Не отправляла одного за покупками. 
Но не высохший лак – беда,
Потому пошла на уступки,

Разрешив купить газировки,
От которой гастрит, диабет.
«Накинь обязательно ветровку», -
Последний её материнский совет.

Красота требует жертв.
Жертвы стареющих особ,
Особенно нелепы и заметны
Ибо, чем ближе горб,

Тем ожесточение борьба
С законами природы и рассудком,
И не завидная судьба
У всех, кто с ними на этом промежутке. 

И собственно об этом прибаутка,
С элементами трагедии и детектива,
Весёлая, растянутая жутко, 
Надеюсь не по авторской инициативе.

Автор только очевидец,
Без мнения, позиции и взгляда,
Закалённый в боях пехотинец,
Исполняющий музы команды.

Хаос, журналисты, гипотезы,
Плодятся, как арабы в Париже,
Не  чтящие Республики и Марсельезы,
Считающие себя обиженными.

Следователь с авторучкой
Бегает и пишет в блокнот,
Что говорит, сгустившейся, как туча,
Из окрестных домов народ.

«Видели что-то возможно».
«Но только не помним – что».
«Но предположить, додумать, -  можем
Вложить своих копеек сто». 

Глава 2. Доклад.

Капитан - тридцать два, шатен,
Робко, рапортует старшему,
Познающему мир вне этих стен,
По докладам, доносам, бумажкам,

Покладистых, трепещущих букашек,
Боящихся спросить, «Зачем Гоген
Висит рядом с кормчим нашим?».
«Может наш полковник блажен?», -

Про себя задавили, но вслух,
Упаси Господь, помилуй.
В данном ведомстве на дух,
Не выносят юмора. Культ силы, -

Цементирует мимику и чувства,
Стройнит, делает бесполезным,
Смех, рефлексию, искусство –
Удел слабых и болезненных.

- По первым опросам свидетелей,
Мужчину лет сорока,
Ста семидесяти пяти, заметили 
В двенадцать возле ларька.

Он оставил красную сумку
И пошагал по рынку не спеша.
Ему вслед крикнула Юлька,
Продавшая: два лаваша,

Слойку, батон, калач,
Но он не услышал или сделал вид,
В корень зряч палач,
Ускорился, как гоночный болид,

Знал – скоро прогремит
И потому продавщицу дурачил.
Помнил про временной лимит.
Посудачил, взял сдачу,

Перед глазами чуток помаячил,
Что б не вызывать подозренья,
И отлетел, как от ноги мячик,
Как от пишущего на заказ вдохновенье.

Юлька на всякий случай,
Занесла сумку в ларёк,
А сама везучая сучка
Отскочила по делам на часок.

За ней заехал её паренёк.
Просила Рамзану не слова,
А то придётся платить оброк,
А с финансами сейчас хреново.

Рамзан – владелец булочной.
Не привлекался, не замечен в связях.
Но исключать, что сумочка,
Не дело рук его грязных,

Пока считаю не стоит.
Нужно взять в разработку.
Ведь для них все мы гои –
Им взорвать, перерезать глотку,

Что для нас выпить водки.
Их собрать бы всех, как при Сталине,
Поставить к стенке поочерёдке,
Сгноить в трудах на целине.

- Уймись – сказал полковник.
Достал конфету – продолжил.
С Москвы звонил чиновник
Сказал: «Вылезайте из кожи,

Но отыщите виновных за сутки,
Работайте на истощенье.
На крайняк найдите чурку
И сделайте козлом отпущенья».

Я не склонен, как вы капитан,
Всех грести под одну гребёнку.
Многое видел, во мне ран,
Больше, чем вопросов у ребёнка.

Я в одной упряжке бывал, -
С чёрным, с белым, раскосым
И один из них жизнь отдал,
Что б у меня была проседь.

В убеждениях твёрд, как минерал.
Верю – человечью сущность,
Кто бы, каких теорий не выдвигал,
Определяет не местность и имущество,

А смелость не прятаться от зеркал
Смотреть в себя и видеть Бога,
Но не тащить себя на пьедестал,
А быть готовым к суме и острогу.

Но если не удастся злодея,
Найти в отведённый промежуток,
То шейте белыми, не жалея,
В прессе нагоняйте жути.

Такова наша доля, крест, -
Псов, церберов отчизны,
Не пристойная со стороны, как инцест,
Как поведенье, смерда, подлизы.

А власть она, что антреприза,
Непостоянная, как колесо,
Часто глупа, капризна,
Но без неё никак – вспомните Руссо.

Кстати, хотите конфетку,
Мятная, в самолётах такие,
Выдают вместо таблетки,
Пред взлётом в небеса голубые.

Я с детства питаю к ним слабость,
И до того обожаю их вкус,
Что всем предлагаю эту сладость, 
Как Царство Небесное Иисус.

Глава 3. Дедукция.
Спустя несколько часов после взрыва капитан, сидя у себя в кабинете в полном одиночестве, выдвигает гипотезы о возможных организаторах и исполнителях террористического акта.

Что мы имеем: трое мёртвых,
Пятеро в состоянье тяжком,
Семеро чуть-чуть потёртых,
Рассказы очевидцев на бумажках.

Свидетель – Юлька продавщица.
И больше не каких зацепок.
А может быть на ней остановиться,
И Рамзана с хахалем прицепом?

К тому же начальник чеченец,
Слишком много совпадений.
Тут не надо быть умом, как Лейбниц,
Тем более мистических прозрений,

Что бы, как слова в стихотворенье,
Сложить фактов вереницу,
В одно логичное умозаключенье,
И отправить виновных на виселицу.

Первая версия: Рамзан
Связан, с фантиками ваххабитами,
Трактующими Коран,
Своими мозгами двухбитными,

Как слепой внешность супруги
Воображая, то, что предпочтительней.
Слепота - лучший друг,
Для психов и казны расхитителей,

Для всех кто творит непотребство.
Мы живём в эпоху страусов,
И это видимо лучшее средство,
Для узников многоэтажных хаусов.

Хоть раньше он не привлекался,
И дружит больше с русскими,
В мечете никогда не появлялся,
Выпивает и свининой закусывает.

Это может быть маскировкой,
Заранее продуманным ходом.
Хитрой, коварной уловкой,
Путающей всю колоду,

Словно по голове монтировкой,
Ошарашить, поставить в тупик,
Внушая следствию ловко,
Что,мол, вот я такой кавказский фрик.

Но нас не проведёшь старик.
Скорей всего вот так всё было, -
Какой ни будь чеченский боевик
Передал ему сумку с тротилом,

А он предал её после
Юлькиному хахалю, который,
Как робкий и послушный ослик,
Доставил взрывчатку покорно

До булочной, предварительно Юльку
Свезя в укромное место,
Возможно, чтобыпожулькать,
Но это нам не так интересно.

Кстати у него были аресты.
Правда, за мелкое хулиганство,
В армии выявили тесты
Склонность к агрессии и пьянству,

Но это тоже нам не интересно,
Не повод для приговора,
Проведи тесты повсеместно,
И выявишь у каждого второго.

Версия вторая. Если допустить,
Что Юлька не лжёт,
Хотя бабе соврать, - попу перекрестить,
И её мы не берём  в расчёт,

То тогда получается следующие, -
Некий незнакомец намеренно,
В подрывном  деле сведущий,
Гуляя по рынку размеренно,

Случайно забыл сумку
И скрылся, удалился восвояси.
Но в чём была его задумка
До конца пока неясно?

За сорок лет мужику,
А он такую устроил свистопляску,
Ну ладно там, в голове ку-ку,
Выпал в детстве из коляски.

А тут по описаниям адекватен.
Точил с продавщицей лясы,
На внешний вид простоват, -
Обычное пролетарское мясо,

Основной коммунистов электорат.
Такие обычно пассивны,
Помитингуют, вспомнят, побурчат,
И домой семью насиловать.

Хотя может быть это заговор,
С целю устроить революцию.
И это первый брошенный топор
Войны, призывающий к экзекуции,

Сытых вождей капитализма.
Явно попахивает изменой.
Власть говорят капризна,
Но и рабы нынче с претензией. 

К тому же сумка красная,
Наталкивает на определённый символизм.
Новая борьба классовая,
Очередной заход на коммунизм?

У нас же многим показалось мало.
Хотят реванша, на штыки,
Тех, кого государство обязало,
Загребать в четыре руки.

Кругом измена и враги.
Всем хочется переворота
И сколько не сади, не стереги,
Не запирай империи ворота,

Плодиться будут твари,
Которым хочется самим,
Сажать, воспитывать, править,
Свой строить пятый Рим.

Но не дадим.  Лучше пепел.
Счётчик Гейгера вместо часов,
Чем новый на броневике и с кепкой,
Проповедник, освободитель от оков.

Наверняка где-то у нас,
Затаилось вражье подполье,
Под видом игроков в преферанс,
Замышляют для отчизны юдоль.

Все попадают под подозренье,
Кроме нескольких человек,
Занятых непосредственным управленьем,
Населенья, точнее калек.

Стадо наше больно, искалечено,
Ему нужен не новый пастух,
А терапия из залпов картечи,
Что б вернулся  утерянный слух,

Что б опять оно слышало горн,
Не боялось нестись к обрыву.
Ибо лучше гибель, чем позор,
Склонить перед захватчиком гриву.

Опять жидов расплодилось,
Не любящих Руси иуд,
Как просящих у храма милостыню,
Всяких Шендеровичей и Зибельтрудов,

Строчащих памфлеты за котлеты,
Что шлют им из госдепа.
А сатира дурная примета,
Как для Ирода комета над вертепом.

Соседка моя встаёт в пять утра.
Я тоже встаю, но для слежки.
И каждое утро она так бодра,
Приветлива, как пьяная консьержка.

Наверное, в года шестидесятые,
Наслушавшись «Голоса Америки»
С другими патлатыми поросятами,
Поддалась антирусской истерики,

Вступила в ряды перебежчиков
Предателей, двойных агентов,
Готовых за иностранные вещи,
Расширение продуктового ассортимента,

Перспектив стать помещиком,
В краях, где будут спрашивать про акцент,
Сосать из родины клещиком
Её кровь, как банки процент.

Решено в разработку, не теракт,
Пришью, так какой другой инцидент.
Ведь не оспоришь тот факт,
Что она сомнительный элемент.

Ровно, как и жена, моя первая,
Что сошлась с дизайнером.
Их союз по расчёту, наверное,
На премию изменников позарились?

Помню, была она нервная,
Всё выспрашивала, где я ночевал, -
«Не в заведеньях ли с гетрами?».
А ясекретное заданье выполнял.

А на заданьях бывает с офицерами.
Я ей это сто раз объяснял,
Но она, же нервная, к словам цепкая,
Искала повод закатить скандал.

Как же раньше глупец не замечал,
Что все это были провокации,
Дабы я проговорился случайно,
О секретной, очень, операции.

Но я молчал, отчизне верен.
А если я жене не верен был,
То только ради Империи,
Её непокорных расправленных крыл.

Я часто замечаю за окном
Моим воробьёв толкотню,
Хотя балкон не посыпаю зерном.
Не уж то кружат по душу мою?

Может в этих птичках механизмы?
Вместо глаз устройства,
Записывающие все мои афоризмы,
Передвиженья, о родине беспокойства?

Может это крошки роботы,
Замаскированные под пернатых,
Образцы опытные разработанные,
Во вражеских американских штатах?

Много версий и догадок,
Но лучший метод допрос,
Наводящий покой и порядок,
Как это делает с мухами дихлофос,

Жужжащими на летней веранде,
Как мысли в моей голове,
Но пшик - и вся их банда,
Упорядочена на полу, на столе.


Глава 4. Допросы.

Решётка, серые стены,
Настольная лампа в лицо,
Такое читатель непременно,
Какое-нибудь иностранное кинцо,

Демонстрировало тебе неоднократно,
У них с сюжетом все в порядке,
Но декорации неизменны, как пальто
У инженера в эпоху разнарядки.

Шаблоны, штампы – потребитель
Предпочитает художника постоянству,
Как замерзающий бич медвытрезвитель,
Свободе, неограниченному пространству.

Не подумай, не рухнул с дуба,
Не претендую на роль творца,
Стать поэтической Кубой,
Не алчу революций и венца,

Но в нашем случаи, так уже получилось, -
Интерьер для допросов иной,
И не по прихоти моей так сложилось, -
Госбюджет на ведомство большой.

Капитан в кожаном кресле,
Не удивлюсь, если кожа мамонта была,
Расплывшись, как по кастрюле тесто,
Не убирая рук с дубового стола,

Раскинув их как будто для объятья,
В которых задушить готов,
Врага, шпиона и предателя,
Как Шариков бездомных котов,

Улыбаясь неприкрыто натужно,
Смотрел взглядом едким,
На продавщицу влюбчивую, незамужнюю,
Обладающую именем не редким.   

- Юленька, милая, Юленька.
Давай разберёмся по порядку.
Без обвинений в твой адрес огульных,
Домыслов постыдных и гадких.

Почему случился инцидент,
И какова степень участия,
Мужчины с кавказским акцентом,
Приходящийся тебе начальством?   

Чуть не сделал тебя соучастником.
Хотел, как дворник с блакитной
Листвой, разделаться в одночасье,
Выставив безумной шахидкой.

Надеялся - вместе с булочной, 
Разбросает кусками по рынку,
Не соберут зёрна фактов курочки,
Следствие собьется с панталыка.

Расскажи, при каких обстоятельствах,
Рамзан передал тебе сумку?
Помоги собрать доказательства,
И можешь лететь отсюда пулькой.

- Ничего мне Рамзан не давал,
Я говорила уже предыдущему,
Тому, кто первые показанья снимал,
До вас выворачивал душу.

Мужчина лет сорока,
Без особых примет, обычный,
Оставил возле ларька,
Сумку и удалился технично.

- Неужели ты решила всерьёз,
Взять на себя вину за подельников,
Заработать на нарах туберкулез,
Умереть на производстве веников.

Описанный мужчина выдумка,
Раз мы не смогли его найти,
То очевидна виновность выродка,
Чьи следы ты хочешь замести.

Не бойся, рассказывай правду,
Если не хочешь на этап и в ватнике,
Хлебать постную баланду,
И зэчкам танцевать приватники.

Видишь срок корячиться.
Двадцатку  получишь, не меньше.
Заканчивай с партизанским ребячеством.
Моя игра в добряка перешла в эндшпиль.

Прочитай протокол допроса.
Белым по белому написано, -
Кто виноват и с кого будет спрос,
А кому уже пора за кулисы.

Плохая с тебя Юлька актриса.
Я за тебя цепочку разложил.
Ты просто внизу подписывай,
Если хочешь ещё нормально пожить.

Конечно чуть-чуть посомневалась.
И даже слезы выдавить смогла, 
Но та картина, что ей только рисовалась,
Затмила сомненья, как мгла.

Дружащей рукой и плача
Юлька подписала приговор, - 
«Ведь я не могла поступить иначе,
Уж больно следователь хитёр, 

А я слабая беззащитная гёрл,
И как бы не было жалко Рамзана,
Но с отношениями сейчас попёрло,
Так сильно к Игорю привязалась.

К тому же, если всё припоминать, -
Рамзан мне как-то задерживал зарплату,
Дней помниться на пять,
А хозяйка требовала оплату,

За хату, которую по блату,
Рамзан мне выбил у знакомой.
А если посадят его, то оплату
Взвинтит хозяйка, насекомое?».

Следователь улыбнулся на прощанье,
Протянул носовой платок,
Что бы стерла с лица страданья
И могла снова вставать за лоток.

- Дежурный, девица свободна,
Может ступать домой,
А в наши справедливости угодья,
Пускай заходит второй. 

Через минуту ввели второго,
Того с кем Юля была в отношеньях,
Взглянул на капитана строго,
И сел на стул без приглашенья.

- Зачем в разгар рабочего дня
Приезжал на рынок к Юлии,
Которая тебе почти родня,
И встанет вскоре за кастрюли?

Назначен день бракосочетанья
Или ещё в  раздумьях молодые,
На этапе разговоров, начинанья,
Полётов на небеса седьмые?

- Я просто тархаюсь с ней,
И речи нет про Мендельсона.
Далёк от сентиментальных соплей,
Как чёрт от поклоненья иконам.

Может быть в её фантазиях,
Что-то дуре   пригрезилось,
Не правильно истолковывала фразу,
Что с языка моего срезалась. 

И вообще мы здесь обсуждаем,
Моей личной жизни аспекты,
Или уголовное дело возбуждаем
И вам нужны свидетельские конспекты?

- Не знал, что ты настолько деловит,
Видно мужскую хватку,
Такой врага не пощадит,
Не позволит нарушаться порядку, 

Который решили пошатнуть,
Предатели, что бомбу подложили,
Надеясь на тебя вину свалить,
Но мы по полкам правду разложили.

Пока ты совместно  с дамой,
Отъезжал по интимным делам,
В ларьке тротила килограммы,
Рамзан приказал оставить вам.

Конечно, вы не знали. Не виновны.
Думали просто на храненье
И потому занятием любовным,
Отдались, а не доносом в наше заведенье.

Но лучше поздно, чем промолчать.
Сейчас тебе представиться возможность, -
Виновного в теракте назвать 
И подписью на показаньях уничтожить.

Игоря порадовал комплемент,
Кончено и сам себе цену знал,
Но лесть в нужный момент,
Помогает многим сколотить капитал.

Кто в отчизне нашей бывал,
Тот знает, как любит наш люд,
Что б его кто-нибудь восхвалял,
Из дифирамбов устраивал салют. 

- Давайте подпишу, - индифферентно
Кто? Зачем? Разбирайтесь сами.
Не смыслю в ваших документах,
Главное, что бы в меня не полетели камни.

- Да пусть попробует хоть кто то,
Тебя и Юльку записать в соучастники,
Лично разорву ему глотку,
Не дам разрушить ваше счастье.

Где мне найти таких патриотов,
Без интеллигентской скрупулезности, 
Готовых отдать на эшафот,
Злодеев без слез, вставания в позу.

В качестве небольшого лирического,
Немножко расскажу про Игоря,
Любителя телепрограмм комических
И кровавых компьютерных игр. 

Игорь Калоглотов – вы только не судите,
Не кончал институтов – одиннадцать
Классов, потом в армейском быте,
Варился до крутых  яиц.

В свои двадцать семь ему казалось,
Что он уже пороху нюхнул
И жизнь, как бы она не огрызалась,
Каких бы не раздавала оплеух, -

Ему понятна и все закономерности,
Уловки,  и возможно даже,
Ты сам читатель, на земной поверхности,
Встречал подобные типажи,

Если доводилось проехаться в такси,
И в диалог, вступить который тут же,
Переходил в монолог о пути Руси,
И как вообще всё сделать было нужно.

Игорь звёзд с неба хватал,
Крутил баранку, чтил досуг,
Пиво по вечерам глотал,
Что б снять усталости недуг.

Нет, не подумайте он не бухал,
Это что-то вместо аспирина, -
«Ведь, что не пассажир, то нахал,
Или жадная до чаевых скотина». 

В политику не лез, - «Зачем всё это.
Там всё понятно и решено за нас
Главное наличие суверенитета,
Нефть, газ и ядерный запас». 

Не вникал, но точно знал, как нужно, -
«Там все вруны шуты и пустословы
Их всех собрать бы дружно, 
И в лагеря, надев железные оковы».

При этом он считал, что Царь,
Ведёт борьбу со всеми сразу
Внутри, снаружи на Центавре,
Врагов стабильности размазывает.

В целом любил Игорёк упростить, -
«Будь проще к тебе потянуться,
Главное по жизни не тупить,
И иметь крутые яйца».

Как люди с такой мешаниной,
Ориентируются в пространстве,
Пьют, едят, водят машины,
Участвуют в постройке, читай развале государства, 

Я вряд ли дам  тебе ответ.
К тому же ампула документалиста,
Не предполагает вникать в бред,
Логические не состыковки таксиста.

Могу добавить только фактов
К биографии Игоря Калоголотова,
Не касаясь духовной катаракты,
Которой страдают даже опытные,

И видимо страдают чаще,
Поскольку опыт формирует убежденья,
Что разгоняют любые навязчивые,
Мысли, не говоря уже про сомненья.

Просто несколько эпизодов,
Из жизни не сильно увлекательной,
Но дополняющий парад уродов,
В истории, надеюсь, занимательной. 

Когда вернулся с армии, то обнаружил,
Что те, кто с ним туда не пошли,
Но до этого клялись в вечной дружбе,
Не готовы расчехлять кошели,

Что б поить в кабаках до рвоты, 
Да и вообще с ним туда ходить,
Не хотят и все время в заботах,
Только обещают перезвонить. 

Такой удар, предательство друзей,
Он принял, сглотнув  обиду,
Отправил прошлое в музей,
И дальше жил не подовая виду,

Что затаил обиду и глобально,
Разочарован в соратниках и в целом,
В человечестве, способное вербально,
Только лгать и лицемерить. 

При встречах руки пожимал, 
Но круг знакомых  ограничил,
Ста восьмидесятиметровыйамбал,
Стал недоверчив и циничен.

И с этим жил, потом столкнулся,
С особенностью жизни гражданской, -   
Что завтрак не когда проснулся,
А когда на работе поутруждался.

С руками ногами не хватали,
Сначала брезговал всем подряд,
Куда бы родственники не пихали, - 
Все был не по нему наряд.

Но мать сошлась с другим,
Оставила квартиру. Пропитанье,
Потребовало смириться с положеньем своим,
Вкусить жизненные испытанья.

Кончено говорил, что временно,
Таксистом немного побомбит,
Пока не будет чего приемлемого,
Или пока бизнес свой не замутит.

Собственно благодаря шаечкам,
Он Юльку однажды повстречал,
Когда пропустив рюмашечку,
С мероприятия увеселительного отчалила.

Её качало, хотелось приключений,
И в тоже время хотелся домой.
Потребностей качели,
То на покой, то звали в бой.

В итоге закончилось сношеньем,
В его шестёрки, которая ещё,
Не раз служила местом единенья,
Двух особей раскрепощённых.

Что было в голове у Игорька,
Когда подписывал документы
Сказать вряд ли могу наверняка. 
Ты сам читатель, отмотав повествованья ленту,

Увидишь, как не сходиться элементы,
Внутреннего мозгового конструктора,
Без употребленья медикаментов,
Наставлений духовного инструктора,

У героя. Но смею предположить,
Не по глупости, а может из злобы,
Решил Рамзана загубить,
Незаметно навредить, как микроб.

Что б не одному терпеть несправедливость,
Что бы для русского человека,
Рабочее место освободилось,
Путем превращения Рамзана в зэка.

Нет не подумайте, не националист.
Просто не любил кавказцев,
В местах общественных их твист,
Тягу сбиваться в братство.

Это примерно, когда пацифист,
Против войны мировой,
Но небольшую резню для зачистки,
Приемлет ради цели благой.

С чувством выполненного долга
Игорь покинул кабинет,
Куда ввели для разговора долгого
Чеченца тридцати восьми лет.

- Я крещён в христианской вере,
Можно сказатьвоцерковлён,
У меня иконы стоят на шифоньере,
И дом святой водою освещён. 

В храм три раза в год:
На Пасху, Рождество и не по плану, -
Когда совсем прижмёт,
Зализать душевные раны.

О взрыве узнал у вас в комитете. 
Нахлынули, как войско Мамая,
Затолкали в чёрную карету,
Матерясь и руки выламывая. 

Отношенья не имею к теракту.
К тому же у меня есть алиби,
Доказательства, неопровержимые факты, - 
Я в это время был в автомобиле,

Ребёнка забирал с шахматной секции.
Видел тренер и его подопечные. 
Если вам нужна не жертва в коллекцию,
Подписавшая приговор чистосердечный,

То спросите и убедитесь в невиновности.
Я даже плачу налоги,
И скажу вам без ложной скромности,
Если конечно вы настроены на диалог, -

Я далеко не худший представитель,
Если вы слушали такое – Гражданин,
Страны, где закона служитель,
Возомнил себя законом и джином.

- Ты смотрю, разговорился. Смелый?
Посмотрим, как смелость пройдёт,
Когда под ручки белые
Тебя конвой на плаху поведёт.

Нам алиби твое не аргумент.
За алиби могут пойти в сообщники,
Закатаны в правовой цемент.
Защитники превратятся в поклёпщиков.

Рассказывай, как вынудил Юльку,
Вместе с бесхребетным хахалем,
Подложить с взрывчаткой сумку,
Которая, как известно, бахнула.

Не нужно нам твое алиби. Очевидцы,
Видевшие тебя где-то в момент
Взрыва, в протоколе не учитываются,
В общем, как ты понял, не аргумент. 

Мне нужно от тебя лишь признанье,
Вся цепочка событий описана здесь.
И есть свидетелей повествованья,
О твоей вине. Все у нас уже есть.

Остался несколько штрихов, 
Для завершения полотна справедливости,
Добровольное признание грехов,
И суд, в котором нету милости.

Справедливость только она,
Спасает общество от гниенья, 
Высказывающие какого-то рожна,
Недовольства и сомненья.

Нет на вас Иосифа Виссарионовича.
Мы бы без всякого церемониала:
Кофе, сигарет и пончиков,
Не опасаюсь публичного скандала,

Разобрались с каждым по отдельности,
Вставшим в гостью в горле,
Имперской непогрешимой цельности,
Ради, коей мы тут спины горбим. 

Пока сомнительные элементы,
Подобные тебе и прочей мрази,
Злорадствуют, выжидают момента,
Для сотворенья очередной оказии.

Но знай – мы бдим в три глаза.
Не спим ночами ищем.
Найдя, топим в унитазах.
Измена для нас насущная пища.

- Раньше строили коммунизм,
Теперь развитой дебилизм.
Пора делать отчизне клизму,
Иначе завороток кишок от подобных афоризмов. 

Не подпишу, сколько не старайтесь.
Можете пугать, бить, кривляться,
Но советую вам не увлекаться,
Ведь на месте моём можете оказаться.

- Дежурный, Дежурный, уводите.
Не хочу видеть этого человека,
В камере одиночной заприте,
Превратите его в калеку.

Глава 5. События, предшествующие теракту.

Электричка из пригорода в город,
Из одного захолустья в меньшее,
Шла неспешно. Народ,
Жарой и пивом уболбешенный,

С дач возвращался обвешанный
Сумками, как шлюпками пароход.
Кто-то картами потешался.
Кто-то разгадывал кроссворд.

Кто-то щёлка орешки.
Кто смотрел на небосвод,
Кто-то  ел слоном пешку,
Продумывая следующий ход.

Кто-то ходил по вагону
И кричал «газеты, мороженное».
Кто-то играл с телефоном.
Егор Валентинович Ложен

Вспоминал, как вчера на даче,
С соседом, живущим ракообразно,
Ругали страну, за срач,
Дороги, покрытые язвами,

Дорогой хлеб и бензин,
Тунеядство паяцев, инфляцию,
За понаехавших в нерезиновую
И за то, что нас престали бояться.

Вспоминал вчерашний день,
Поскольку вспоминать другое, -
На шеи затянуть ремень
И стул толкнуть ногою.

Не вспоминать же, как ушла жена
С поясненьем тряпка, зануда.
Дети ещё не посылают на,
Но уже не звонят, а скоро забудут.

На работе молодые, лохматые,
Бьют так быстро по клавиатурам,
Словно за роялем Рахманинов,
Еле ходишь, а они аллюром.

Говоришь размеренно, а они строчат
Словами, как автомат Калашникова.
И у них за месяц девчат,
Больше, чем у тебя за жизнь рубашек.

На расстоянье крутят шашни,
Через какой-то там чат,
На расстоянье сносят башни
И неведома на чём торчат,

Не думают про детей внучат,
Продолжают себя не в генах,
А в профилях, героях прокачанных,
Умирающих на виртуальных аренах.

Ощущаешь себя динозавром
Чем-то таким, что скорой уёдет,
Без табличек, фанфаров и лавров
Туда, где царствует крот.

Так обидно, что хочется бахнуть
Напоследок, что б эти человеки,
Вспоминали  суки и ахали,
Как вспоминают Герострата греки.

С каждой новой станцией
Народ в вагоне убывал,
Как после революций прокламаций
С улиц, площадей, вокзалов.

Егор Валентинович глядел,
На мужчину с недельной щетиной,
С кожей белой, как мел 
И с глазами налитой рябиной,

Словно дичал, свирепел,
В нем была, какай-то нервозность,
Будто его кто-то нагрел,
Поставил в неприличную позу.

К последней остановке в вагоне
Они оставались вдвоём.
Вдруг мужчина вскочил, как в агонии
И рванул в дверной проём,

Оставив на верхней полке
Красную сумку. Не окрикнул,
Егор Валентинович, поскольку,
Внезапно, за секунду смекнул, -

Что это подарок судьбы,
Которая раньше крысила,
Не давала даже в займы.
«А, что я самый лысый?

Прожил до сорока, как рысь,
Гонясь за каждой копейкой,
Что б в старости грызть
Возделанные тяпкой и лейкой, -

Помидоры, огурцы, картофель.
Хочется пожить на катушку,
Что бы укладывать профиль,
На набитую деньгами подушку».

Окинув вагон взглядом,
Как сканером, рентгеном,
Пробравшись осторожно  партизаном
Схватил с полки вожделенный,

Объект предполагаемой наживы.
«Тяжёлый» – первое ощущенье.
Второе – «Добра наложили».
Выбежав на перрон без промедленья, 

Остановился, внимательно оглянулся,
Нет ли где-нибудь вблизи,
Того, кто так лопухнулся,
Не вернулся ли растяпа, разиня.

От тяжести ноши отвлекало,
Воображенье пошедшее в разгул,
Нули к нулям прибавляло.
Егор Валентинович, как мул,

Обвешанный с рассадою поклажей,
В руках держа журавля,
Шёл по улице загаженной,
Себя с самим собой поздравляя.

Немного сбившись с маршрута,
Заскочил на рынок за зельем,
Сосисками вредными, как цикута,
И хлебобулочными изделиями.

Сначала в очереди за сосисками
Простоял не одну минутку, 
Пред ним мальчонка долго выискивал,
На прилавке куриную грудку, -

Голубоглазый лет двенадцати,
Продавщице сказал, -«Спасибо»,
И пошёл дальше затариваться
К прилавку с охлаждённой рыбой.

Е.В. потом за читком,
Простоял ещё прилично,
В очереди длинной, как ситком,
Состоящей из пропойной дичи.

Зато в булочной отоварили,
Без промедленья, ожиданья, хамства,
Правда батон вчерашний впарили,
Как демократию африканцам.

Но только один большой минус.
Сумку забыл разиня, растяпа,
А продавщица Юлька не кинулась,
Её возвращать, даже не тявкнула,

Занесла сумку в булочную.
Позвонила своему хахалю,
Он как раз на соседней улочки,
Бомбил на шестёрке дряхлой.

Предложил отъехать, по-быстрому,
Предаться лобзаньям, соитью.
Похоть пересилила корысть
И сумку предали забытью.

Когда она вернулась помятая,
Но довольная, сытая кошка,
Жуя жвачку мятную,
То была ошеломлена, огорошена.

Глава 6.
События предшествующие, предшествующей главе, большей частью посвященные супруге Егора Валентиновича и ее молодому любовнику.

Как говорит сейчас молодежь, -
Бабочки порхают в животе,
И по телу марофонит дрожь, 
Забыв о финишной черте.

Бывает ли такое в  сорок?
Ну ладно, у богемных особ,
Но что б у провинциальных кошёлок,
Из чьих повылазило утроб, 

По двое детей и внешность,
К которой приплюсуй дурновкусие,
Однообразье в шкафу на вешалках,
Зашоренность, походку гусью,

Не располагает к подобным паденьям,
Да ещё в объятья того, кто моложе.
Грех блуда тормозит старенье,
Кормит ядом безумья из ложечки.

По чуть-чуть душа привыкает
Погибать, но с таким упоеньем,
Как графоман, что глаз не смыкает,
Восхищаясь очередным твореньем.

Евдокия Петровна Ложена,
Уже, как месяцев пять,
Была на лопатки положена
И не хотела с них вставать.

Как попала в страсти водоворот 
Она сама уж вряд ли вспомнит.
Но и в растянутый бабочки живот
Залетают, не смотря на панкреатит.

Плоть такая вот зараза. 
К душе прилеплена зачем?
Как Израиль к Сектору Газа.
Посажена, как яблоня в Эдем.

Кругом твориться безобразие,
Кругом паденье нравов,
Повсеместно в Европе и Азии,
И даже в Саудовской Аравии.

Кругом упадок, гниение,
Завораживающие обаяньем зло.
Замучил тебя лирическим отступлениями?
Прости читатель, - понесло.

Понимаю, как это все не современно,
И лучше уложиться в строчку,
В картинку или пустить по венам,
Что б торкнуло мгновенно и без проволочек,

Но раз уж довелось нам встретиться сегодня
В пространстве данного трактата,
Местами никуда не годного,
Но оттяпавшего часть твоей зарплаты,

Позволь мне высказать чуть больше,
Чем позволяет современность,
Норовящая сделать тоньше:
Телефоны, книги, границы, ценности.

И уже различья между гендерами,
Стали настолько тонки,
Узаконенные кстати не референдумами,
Что не знаешь кому подать руки.

Прости, пожалуйста, прости, 
Читатель за сей поэтический угар,
Автора, страдающего неврастений,
Но убедившего себя, что дар.

Понимаю, -  не лучшее занятье,
Когда кругом такая благодать,
Вчитываться в текст невнятный,
От которого хочется спать.

Давай вернёмся к детективу.
Не По, конечно же, не Честертон,
Но обещаю – дашься диву,
Коль не сейчас, то в конце времён.

Постой, не погружайся в сон,
Про временна для рифмы вставил,
Не помышляя нанести тебе урон.
Если меня ещё ты не оставил,

Позволь продолжу развлекать, -
Историей, деталями, хоть чем то,
Что сможет  тебя удержать,
В пространстве данного литературного эксперимента.   

Хотя я сам давно бы плюнул,
Коль так бы долго мучили меня,
Не сюжет раскручивали, а юлу
Авторского то любованья, то самобичеванья, 

Что, в общем, то естественно,
Особенно для тех, кого масскульт,   
Вытолкал на периферию, в местность, 
Где от скуки спасает инсульт.

А когда ты никому не нужен,
То остаётся занятие одно,
Изливать и без того перегруженным,
Делящим со мной это дно,

Ангелам, стенам,  тетрадям
И читателям гипотетическим,
Чувств смешанных армаду,
Маскируя под детектив лирический.

Но если ты и это пережил, 
То слушай – дальше поворот, 
В истории про то, как свергают режимы, 
Бабочки, влетевшие в живот.

Евдокия Петровна – бухгалтер,
По профессии и по взглядам на жизнь тоже,
Была пока страсти вальтер,
Не свалил на повал, не обезножел. 

Известно, что из Украины,
Как из любой страны, которую спасают
От тиранов и правовой трясины,
Бежал многочисленный люд,

Среди которых затесался
Молодой инженер – тут грузчик.
Белокурый, подвижный, как сальса,
Рассудку Евдокии сделавший чик чик.

Виной всему корпоратив,
С него у многих  начинаются карьеры,
Поскольку выпитый аперитив,
Снимает всё – трусы, смущенье, барьеры.

Не сказать, что рогами в пол,
Но этого хватило на рога, 
Тому, из-за кого в паспортный стол, 
Когда-то ступила нога.

Закрутилось, завертелось, в общем,
Она сказала мужу – «ухожу,
Разделим нажитое общим,
Меж нами общего я не нахожу».

А молодость вторую подаривший,
Из грузчиков сразу в мастера,
Ничего кроме девятки не водивший,
Пересел на кредитный Дастер.

Конечно не жена олигарха,
Но главбух тоже успех.
На одних овощах, не хотел, как Плутарх.
Алчность заразительна, как смех.

Алчность нынче в почёте,
Хоть говорят ещё про духовность,
Чаще посадившие печёнку,
В дебатах про рабскую покорность,

Которую никак изжить,
Не может вечно крепостной
Народ, предпочитая пить,
Стоять с протянутой рукой.

Ещё говорят о внутреннем мире,
Который важнее бабала, -
Девицы с чёрным лаком обезжиренные,
Но мы то понимаем всё это бла бала бла.

Да чё там, в конечно счёте,
Видим, как золотой телец,
Разводит, как лохов бывалый заключённый,
Потерявших  пастуха овец.

А те бегут в обрыв достатка,
Блея в волчьем восторге,
Привыкшие к всеобщему упадку,
Как к трупам работник морга.

Конечно же, всё не ново,
И раньше случались с народами оказии,
Например, когда Моисея водил Иегова,
Но что бы вот так и что бы все разом, -

История всемирная не знала.
Возможно, истории не знает автор,
И вместо неожиданного финала,
Растягивает, как англичанин завтрак, 

Рассказ, поэму – разбери. 
Автор и сам не может разобраться,
С собой с сюжетом и империей
И потому занимается морализаторством.

Когда с фантазией туго,
Не можем публику заинтересовать,
То пытаемся взять  испугом,
А запугав, начинаем поучать. 

И дабы не скатиться до деятеля Госдумы,
Что деятелем культуры был,
До того как стал самым умным,
Так сказать мандат на это получил,

Позволь, вернусь  к сюжету, 
Точней к развитию - качество,
Гарантирую, как реклама знахарки в газете, 
И прошу прощенья за чудачества.

Так вот обзаведясь, аэродром
Возможностей, не виданных доселе,
В самом расцвете, как тот с мотором,
Наш сердцеед, отрабатывающий в постели,

Карьерный рост, автомобиль,
Насытившись, как кровью комар,
Внезапно упавшим изобильем,
Захотел сделать взаимный дар,

Поклоннице преклонных лет,
В стране вечно встающей с колен,
Помимо утреннего омлета
И трясущихся от воплей стен.

Посещать стали думы,
Как отвергнутого поэта музы,
Рассудка выковыривая изюм,
Из носимого на плечах арбуза.

Избыток порождает безумье, 
Особенно, когда он внезапный, 
Не трудом, стиснув зубы,
Достигается, а хитростью и фартом.

Терзаний подобных винегрет,
Оборачивается такой неожиданностью,
Что тушите свет,
Запасайтесь пьянеющей жидкостью.

Наш герой, как уже упоминалось, инженер, 
Спец по сносу ветхих зданий,
По средствам подрывных мер,
В общем, у него хватало знаний, 

Что из бытовых вещей,
Собрать небольшую взрывчатку,
И часовой механизм к ней,
Срабатывающий в час назначенный.

Но что заставило героя,
Вспомнить навыки, специальность?
Вроде жил, не зная горя,
Ну, заскучал, пресытился, ну аморальность

Поступков, по нынешним меркам,
Заблудить с чужою женой
Просто меркнет,
По сравнению с вакханалией остальной. 

Он начал думать, что даме,
Тешущийся сним  в койке,
Нанесена психологическая травма
И ей немножечко горько, 

От того, что при муже живом,
Ведь развод ещё не оформлен,
Носит бельё с кружевом,
Как сотрудник полиции форму,

Для другого, которого кормит,
Кто радость, отдушина, блаж.
«Но изнутри её коробит,
Совестно за чувства бедняжке».

Хотя ей было плевать, -
На мужа, моральные нормы.
Ей хотелось громче стонать
И чувствовать себя оторвой.

Переборщил  с оценкой качеств
Внутренних. Другим её нутро,
Как с пятитысячной купюры сдачей,
За один жетон  в метро,

Было наполнено кучей
Мелких похотливых услад,
И никакие угрызенья не мучили
Не намечался в душе разлад.

Но ошибочные предположенья,
Поселили в любовники идейку,
В знак, так сказать, благодаренья,
Как в США небезызвестную индейку,

Избавить от внутреннего давленья, 
От угрызений,терзаний совести,
Что породило его воображенье,
Прибывающие с реальностью в разорванности.

Угробить мужа – выставив,
Все как несчастный случай,
Что б не прослеживался мотив,
А просто взрыв горючего,

Что на даче стояло,
Поскольку Евдокия Петровна
Раньше всё впрок запасла,
Пока не предпочла накопительству порно.

Предполагая, что Егор Валентинович,
На дачу поедет в субботу,
Дождавшись зарплаты выдачи,
За имитацию работы,

Примчался  в пятницу, предварительно,
Для осуществления коварной задумки,
Соорудил взрывчатку стремительно
И положил в красную сумку. 

Пробравшись в гараж, где баки с бензином, 
Поставил сумку и обратно
Хотел на электрички себя увозить
В город, но нагрянул внезапно,

Егор Валентинович на дачу,
И наш любовник все выходные,
В гараже свернувшись в калачик
Просидел, заперев двери входные.

Закидав себя старым шмотьём
И словно, как в печке Декарт,
Размышлял о существовании своём,
В системе данных координат.

«Я мыслю или просто существую,
В стране суровой и большой,
Занимающей одну шестую
От все площади земной?

В чей игре я только пешка,
И кто сожрёт меня вперёд, -
Моя собственная неуравновешенность
Или чей-то неожиданный ход?

И та война, которая подвигла
Меня бежать и быть чужим,
Кривляться, лицемерить, подмигивать,
Выживать, что бы себя изжить,

Была нужна лишь только,
Что б я замотанный в тряпьё,
Пережил внутреннею перестройку
И осознал – всё за чем я гнался не моё.

Трансформация это или галлюцинация?
Вот ангелы припёрлись толпой
И призывают отказаться
Осуществлять задуманное мной.

Выбирать пути и сворачивать,
С канавы смотреть на дорогу,
Где нас крутит и выворачивает, 
Отчего то предпочитают многие.

Я один из этой  когорты,
Смотрящих на звёзды из бездны,
В водолазе и джинсах потертых, -
Современных креативных бездельников. 

Мечтал уподобиться Джобсу.
Растил себя для свершений,
Но жизнь щёлкнула по носу,
Указала, как в тюремном помещении,

На место возле санузла.
И я винил сначала власть,
Источник пошлости и зла,
Сумевшей облапошить, обокрасть

Страну, а после сдать.
Да так, что брать никто не хочет.
Потом винил я мать
За то, что был зачет, как все, порочно, 

То есть с рожденья обречён,
С испорченной природой,
Бороться  до конца времён,
Как с изжогой пищевою содой,

Позывами прихотливой души,
Что  любит проповедовать,
Но не учит где добыть гроши.
Ей все равно, на что ты будешь обедать. 

Ей все равно, что страну растащили,
Что вместо руководства стартапом,
Прогулок на электромобиле,
Под калифорнийским закатом, 

Я взрывал хрущёвки и сталинки,
По вечерам строчил в жж,
Под песни нетленной металики,
Проклятья стране без сожаленья.

Потом проклятья  сбылись,
По воли интернет демиургов,
Которые в борьбе сплотилась
И кинулись стадом панурговым,

Разбив страну на сектора,
И началась игра в крестики нолики,
Где кресты шли на ура,
Что ещё ужаснуться историки. 

Зачем все это было?
Зачем вот так и для кого,
Ложились тысячи в могилы,
Поили чернозем Шато Марго.

Все про одно и все не то.
«Кто виноват был в этой бойне?» -
Никто не спрашивал, лишь одно, -
«Ты с нами или ты покойник?».

А с кем был я? Трус и пацифист,
Желавший только выжить, 
Не мясо независимости, не танкист, -
Делающий из мяса жижу.

Пришлось бежать. Бег -
Это то, что в нынешнем столетье,
Лучше всего освоит человек,
Если желает себе долголетья.

В чужой стране, но не настолько,
Что б сильно удивиться,
Поскольку так же изволь-ка:
Смириться, склониться, раствориться

В борьбе за ощипанных синиц, 
Среди враждебной массы,
Называющей тебя -  «Тунеядец,
Посягающий на нефтяные запасы».

Пришлось дрожать. Дрожь, -
Это то, что в нынешнем столетии,
Уровняет рабов и вельмож, 
Как сильных и слабых пистолет.

Искал лазейку и нашел,
Но если б я знал тогда, альфонс,
Какой у совести гниющей  запашок,
Текущих терзаний анонс,

То, молча, радовался бы хлебу,
Чужому небу голубому,
Не роптал, не вонял, не требовал,
Как наркоман, унесший из дому,

Телевизор, фен, утюг,
Пособье на ребёнка у жены.
Чем больше просим, тем острее понимаем вдруг, -
Чего и сколько мы ещё должны.

Мысли доходят с перебоем, - 
Не встают, как солдаты в шеренгу,
И кружат надо мной ангелы роем,
Изъясняясь  на непонятном слэнге.

Нет, не испуган, как Мухаммед,
Увидавший впервые Джебраила,
Но душа читает, как пергамент, 
Всё то, что алчность сотворила, 

Довела до палаты шестой,
Потери человечьего обличья,
Что б стать вот такой вот простой,
Для дьявола добычей.

Господи  - все зоопарк.
Я был и свиньей и мышью.
И мне бы верблюдом туда, где жарко, 
Но прошу, меня если слышишь, -

Удиви, удиви ангелочков
И дьявола низвергни мудака,
Вытащив меня, как за уха мочку,
Отец с детской площадки заигравшегося сынка.

Господи ничего мне не надо,
Один только шанс,
Перепрыгнуть лужу ада,
В которой я сижу сейчас.

В терзаниях провёл всё ночь,
И следующие сутки тоже,
Иногда вставая на носочки, 
Подглядеть за господином Ложиным,

Который занимался огородом,
Болтал – о чём я писал уже,
Да,  кстати, ещё о погоде,
Не побывав ни разу в гараже.

Дождавшись утра воскресенья,
Когда хозяин дачи  рюкзак,
Наполнит заготовками для солений
И побредёт на пригородный вокзал,

Пошёл за ним на ту же электричку,
Захватив красную сумку,
Отказавшись от замысла первичного,
Как закодированный алкаш от рюмки.

Дальнейшие события известны
И можно ставить точку,
Но русский детектив тем и интересен,
Что интрига в нём лишь для отсрочки,

Выхода на сцену,
Чертей, терзаний, самоедства,
Поиска истинных ценностей,
Духовного кокетства.

Важны не действия, а их последствия.
Важен не сюжет, а детали,
Шифры, культурное наследство,
Ибо современники в гробу видали, -

Предостережения, мольбы, - «очнитесь».
Им нравиться мертвецы и традиции,
Приобщающие их к величию,
Оправдывающие их амбиции,

Жесткие действия полиции,
Защищающей от посягательств новичков, 
На традиции читай амбиции,
Хранителей орлов читай окорочков.

Читай, пока ещё есть зренье,
Читай, - ведь дальше будет хуже, -
Глаукома нации, гниенье,
Изученье солнца по лужам,

Борьба за право истребленья
Мешающих идти дружно
В новое невиданное измеренье,
Уже сейчас вселяющие ужас. 

Запугать тебя я не пытаюсь,
Пытаюсь плавно перейти,
К той части, которой сам пугаюсь,
Как проводник, не знающий пути,

Но обещавший до места довести.   
Прости, прости читатель,
Что  не смогу тебя спасти.
Я всего лишь бумагомаратель,

Незнающий от чего спасать,
И если бы знал не смог,
Могу только порекомендовать, 
Для этой роли хорошо подходит – Бог.   

Могу лишь только объяснить,
С какого перепугу про спасенье,
Автор начал говорить,
В рамках данного произведенья.

Хочу тебя подготовить заранее
К тому, что дальше в основном, 
Будет душ изливанье,
Героев населявших Садом,

Что б не было у тебя потом,
Претензий к резкой смене жанра,
Вопросов вечных, вываленных на тебя гуртом,
Что захочется бежать, как от пожара.

Так хочется и мне сбежать,
Но долг пред тобой мой друг,
Заставляет продолжать, разрезать,
Как скальпелем тело больного хирург,

Империю, себя, героев,
Которых явно многовато,
Я сам в них путаюсь, не скрою,
Как в мыслях собственных не внятных.


Глава 7. Описание жителей городка

Думаю, будет уместным,
Читатель, ещё надеюсь не уснувший,
Рассказать тебе о местности,
Где обитали выше описанные сущности.

О быте, устройстве, деталях, 
Других персонажах живущих,
Больших и малых
Всемогущих, усталых и малоимущих.

Обитатели  городка хмуры, 
Но отзывчивы по мелочам,
Не требующих напряжения мускулатуры, 
И делёжки с ближним калача.

Крепко сжимают кулачки
Следя за розыгрышем лотерей,
Выпивают, встают на карачки. 
Едят.  Полнеют, добреют.

Имеют в банке заначку,
Но в кредит кровавую Мэри,
Хлебают в местах злачных
Или за счёт работников мэрии,

Любящих деньгами сорить,
Посещать местные харчевни,
Что бы красавиц уводить,
На одну ночь в царевны,

А с утра блюют, как при качке,
Бросают  в  стакан таблетку
И лягушке, как подачку,
За пойманную стрелу, монетку.

Здесь многое переиначено,
Стоит верх тормашками. 
Низы друг друга дурачат,
Запугивают до слепоты и мурашек.

Верхи упертые, как барашки,
Исполняют строго регламент, -
Отписки, приписки, бумажки,
Пересылка из департамента в департамент.

Одна задача управлять
Местными людишками,
Что бы знали, кого выбирать,   
Довольствуясь занятой нишей.

Есть исследование научное,
Точней наблюдение за приматами, 
Но сильно уж созвучное,
С разумными  собратами.

У обезьян есть те, кто управляют,
И чем они становятся старей,
Тем больше агрессии проявляют,
К возможным претендентам на вождей,

Гнобят, подвергают униженью, 
И делают это публично, 
Что бы остальному окруженью,
Было понятно кто делит добычу,

А кто сидит, свернув в трубочку
Губы и не смеет их раскатывать,
Пляшет в ногу под дудочку,
Любуясь бесконечным закатом. 

И чем глубже вожаки в маразм,
Тем крепче они держат власть.
И это не выдумка, не сарказм, -   
Такое выдумывать сейчас не в масть,

Напечатано в журнале реферируемом,
Я сам читал, когда был аспирантом
И просто написанное копирую,
Со свойственным дилетанту талантом.

Местный мэр не крал,
Поскольку красть у себя самого, -
Глупо – ведь они так всем обладал,
Не имел противников и врагов,

Поскольку враги передохли
Иль попросились в пажи. 
Позабылись, поросли мхом,
Былые разборки, дележи.

Сейчас только карман держи.
Служи, оттачивай мимику.
Улыбайся, да что там – ржи,
Если мэр забит в мобильнике.

И не нужно уподобляется схимнику,
Которому часть населенья,
Уподобилось и как по будильнику
Получает прав ущемленье, 

В виде почтовых извещений,
О повышении квартплаты, налогов, 
Обусловленных необходимость обогащения, 
Не потерявшего хватку бульдога, -

Мэра, который на вид,
Старея пса патриарха,
Страдает отдышкой, хондрит,
Приводит в умиление психиатра. 

Обитатели свыклись, решили,
Что в других местах ещё хуже. 
Ведь, как не смотри на мир шире,
Он всё равно получается уже. 

Свыклись, как с поганой погодой, 
Жители какого-нибудь Лондона,
С пропагандой про двойной надой,
Передохших коров  от надоя. 

Пропаганду делает не телевизор.
Может быть, в прогнившем западе и так, 
Но здесь каждый обитатель низа
Готов костьми лечь за бардак.

Бардак, по утверждению большинства,
Не бардак, а особый порядок,
Что-то вроде алхимического вещества,
Способного преобразить упадок.

Здесь каждый проповедуем за тем,
Что бы убедить себе и зашептать,
Что местный Эдем,
Сколько яблок не жри - будет процветать.

Здесь священное место одно,
Но доступ к нему ограничен,
Но зато кому повезло,
Кто мэра друг закадычный,

Посещает дачу стабильно.
Там на входе колоны античные.
Там эстетично, стерильно.
Не газон, а поля земляничные. 

Курицы клюют ананасы,
Впитывая в мясо роскошь,
Что б  самим пойти на мясо,
Обыденно, не по киношному. 

Рука придворного узбека
Вытащит из общей кучи, -
Беззаботной, как пионеры Артека,
Не подозревающей о своей участи,

И как учил пророк из Мекки,
Выпустит кровь не мучая,
И отправит на корм человекам, -
Тоже с незавидным фьюче.

Любили все без ГМО,
Без всяких там добавок и красителей, -
Ведь они не пролетарское чмо,
А дум и законов властители. 

Козье молоко по утрам,
А утро обычно в двенадцать
«Ведь по ночам съезжаются к нам
Все папины холуи и тунеядцы», -

Так объясняла тяготы жизни
Младшая дочь мэра,
По телефону подруги из Сызрани,
По имени Вера. 

К подруге вернёмся позже, -
Она ключевой персонаж,
Не по объёму о ней изложенного,
Но важный элемент склеивающий коллаж. 

Если ты не склеишь ласты,
От стольких нагромождений,
Но не расценивай их, как балласт, 
В данном литературном произведении.

Если бы ставилась задача,
Окрылить возвысить слог,   
То кончено бы я писал иначе,
Уже в начале был бы эпилог.

Пытаюсь упасть до фотоаппарата, 
Что для поэта -  позор,
Низводит до чукотского собрата,
Увидел и без редакции в набор.

Пытаюсь уловить эпоху,
Не исказить, а отразить как есть,
А не себе памятник отгрохать.
Я всего лишь ремесленник,

Обедневшего поэтического цеха,
Стремящийся   документально,
Запечатлеть историческую веху,
Переломную, надеюсь не фатальную,

Для нашей преданной страны,
Которую предаёт ленивый,
Тем, что смотрит на всё со стороны
А потом даётся диву.   

А сейчас речь пойдёт про Венеру
Младшую дочь наместника,
Называемых у нас мэрами, -
Хотя наместник думаю уместней.

Не подумайте, что мэр экстравагантен,
Или увлекался астрономией,
Увлекали бабы,  на медведя хантинг,
Уход за дряхлеющей физиономией,

Автомобили категории люкс
И что бы во всём был порядок,
Горожане наматывали на ус,
Голосовали, не меняя повадок.

Назвал дочь в честь планеты
И римской богини любви,
Из-за истории  достаточно секретной,
Но о которой все, же разнесли, 

Злые языки провинции. 
И с ней мой дорогой читатель
Готов буду поделиться, 
Но только ты внимай внимательно.

Так вот, как упоминал я выше, - 
Наш мэр любил вступать
В связи, от которых отдышка, 
И дамам особо усердным клеймо – ****ь.

Шестнадцать лет назад,
Кода он ещё не был мэром,
Но уже высоко продвинул зад,
По лестнице карьерной, 

В результате не удачного загула
Заболел постыдной болезнью,
Которая прилично припугнула,
Намекнула, - не всё безвозмездно.

Посещал врачей, знахарок
И прости, Господи, Церковь,
Собирал от свечей огарки
Помещал их в моралью кровь,

Смешанную с мёдом и спиртом 
И пил каждый день перед сном,
Пытаясь последствия флирта
Излечить народным сырьём. 

Когда хворь ушла окончательно,
Благодаря народной медицине,
Или рецептам местного врача,
Прописавшего эритромицин,

То мэр не знал, кого воспеть,
Но одна из лечивших  знахарок
Рекомендовала как бы запечатлеть,
Приняв сначала денежный подарок.

«У тебя жена сейчас на сносях,
Богиня любви тебе благоволит
И дабы потенциал не иссяк,
Пускай ребёнок чудо сие запечатлит».

«Запечатлит» - вот так прям и сказала.
Безграмотность ей простительна, 
Ведь университетов она не посещала, 
Они портят реноме целителям.

И что богиню любви Венерой
Звали в древнем Риме,
Тоже не знала достоверно, - 
Просто ляпнула важно, как и всем остальным,

Приходившим к ней за надеждой.
И всякий к ней в обитель входящий, -
Оставлял, будучи невеждой, 
Бумажный конверт хрустящий.

Да собственно и слух она пустила. 
Ведь нет для шарлатана лучшей рекламы,
Чем то, что шарлатана обдурила,
Стала для него второй мамой.

С тех пор Юрий Николаевич
Ходил к ней регулярно, 
О государственных делах  посудачить,
Оценить претендентов в бояре.

У нас ведь, чем загадочней и непонятней,
Тем больше ценится эксперт,   
И все бегут к нему с объятьем, 
Что б получить рецепт,

Решающий  разом,
Проблемы космоса, души и туалета, 
Без всякой там доказательной базы,
Просто собственным авторитетом.

Вообще, если вспомнить историю,
Вожди имеют слабость к оккультизму,
Как подросток, опасаясь женской аудитории,
Удовлетворяет потребность онанизмом.   

Мы опять свернули с маршрута,
Речь шла про городок,
Провинциальный, маленький, уютный,
Особенно для собирающих оброк.

Что ещё рассказать мне о жителях,
Достопримечательностях городка?
Ничего – ибо всё изложил,
Да и сам ты подобное видел наверняка.   


Глава 8  Результаты расследования

Капитан довольный вошёл,
Как ребенок, посланный за газировкой,
Что  была ему  разрешённа,
Помешанной на полезной готовке,

Мамашей с синдромом опеки,
Рот от  радости до ушей,
И от усталости припухшие веки.
- Не прикладывай, докладывай скорей.

- Оперативность наш конёк
И суток не прошло – пожалуйста.
Виновные пойманы и под замок,   
А далее суд справедливый безжалостный. 

Рамзан, как оказалось, в общем,
Соорудил из средств подручных,
Совместно с группой сообщников,
Взрывчатку и оставил у булочной,   

Что повлекло за собою трагедию,
Гибель нескольких людей,
Но если брать за мерило Норвегию,
Где безумец отстреливал детей,

То наш случай, не такой уж вопиющий, - 
Нам ещё далеко до Европы.
Но раз сверху было спущено,
Приказано виновных прихлопнуть,

Приложили особые силы,
Я бы даже сказал не человеческие,
Разорвали  души,  жилы,
Но выполнили долг перед отечеством.

Предвкушая ваши вопросы, -
Каков мотив? Какие цели?
Сознались, раскаялись на допросе?
И есть ли от повторенья панацея?

Отвечу – мотива нет,
Поскольку ушёл в несознанку.
Мотив - это дела газет, -
Наше оформить отчёт на лубянку,

Где оценят литературный труд,
По классическим канонам, лаконичный.
Виновны и все тут.
Никаких отступлений лирических.

А во избежание подобных инцидентов,
Нужна показательная порка,
Раз и навсегда расставить акценты,
Что б заткнулись,  попрятались в норки:

Интеллигенты, студенты, диссиденты,
Интервенты, иностранные агенты,
И раструбили по миру корреспонденты,
Как беспощадны мы к преступным элементам.

- Ну, если нет у вас сомнений
И дом ваш карточный не рухнет
От дуновений, требующих пояснений,
Руководящей нами рухляди, 

И не будут мучить угрызенья
Совести за возможную ошибку,
Не возникнет вопросов у населения,
Его части самой прыткой,

То можно отправлять на верх. 
- Пускай готовят плаху
И отметят, что наш производственный цех,
Справился, не дал маху.

- Вот видите, висит картина
С туземцами, на стене,
Яркая, как хвост павлина,
Конечно копия – оригинал не по карману мне?



На стене у полковника красовалась
Репродукция картины Гогена,
А оригинал, если я не ошибаюсь,
В Бостонском музее современного

Или изящного, но в этом сомневаюсь,
В википедии, сам посмотри потом.
Главное, что картина называлась, -
«Откуда мы пришли? Кто мы? Куда мы идём?».

- Не уже ли за столько лет,
Что таскаетесь регулярно
С докладами в мой кабинет,
Как волк полюбоваться на псарню,

У вас не возникало вопросов?
Ну, понимаю страх, субординация,
Монотонное бурчанье под нос,
Об очередной успешной операции,

Но все, же любопытство признак,
Того, что человек живой, 
И кроме благ для организма,
Которых сейчас с лихвой,

Что организму не хватит жизни,
Даже если имеется счёт, 
За пределами нашей отчизны,
А в отчизне покой и почёт.

Почему не набрался дерзости,
Не попробовал хотя бы из далека,
Ненароком, распинаясь в любезностях,
Выведать о причуде старика?

О, сколько вас таких одинаковых,
Подстриженных, целеустремленных,
Приученных с детства поддакивать,
Ради звезды на погонах.

Отвечу – весит для хохмы, 
Что б не сойти с ума от этого порядка,
От скуки, серости не сдохнуть,
Заигрываясь в социальные прятки,

Где каждый пытается личину
Свою от ближнего скрыть,
Словно разлагающеюся мертвечину,
Поглубже в чернозём зарыть.

Я затем повесил картину,
Что б кроме кормчего на вас,
Уже превратившегося  в витрину,
Объект вожделенья для масс,

Смотрели вот эти дикари,
В которых больше смысла,
Чем в цивилизационной эйфории,
Где над моралью преобладают числа.

Где всё порционно, размеренно, резонно,
И важнее рецепт ризотто,
Падения ангельского гарнизона,
Прорыва дьявольской пехоты.

Дьявол разбушлатился, как урка,
Узнавший, что вымерли менты,
Гоняет шпану по переулкам,
Кричит, - «вам без меня кронты».

Горазд кидать понты.
Молодежь подавшись впечатленью,
Встаёт в его бандитские ряды,
Как кошельки, отнимая оперенье,

У пытающихся подвергнуть сомненью
Разумность выбранного направленья, 
Но в стране, где вместо зарядки коленопреклоненье,
Быстро находят таким определенья,

И в каждом поколении они разняться,
Но это чисто стилистический момент,
Не важно, как будет называться, 
В любом случаи – рудимент.

Откуда мы пришли? Куда идём? И Кто мы?
Уже не важно потому,
Что должны быть заняты умы, 
Тем, что Выше нас и нам не по уму,

А заняты они, увы одним, -
Бегством от старенья и сумы,
Забывая, что все здесь взаймы,
И служить нельзя господам двоим.

Понимаешь ли все относительно,
Не дурак же был Эйнштейн.
Подавать бомжу губительно,
Поскольку свойство алкашей,

Любую волюту конвертировать
В боярышник, спирт, самогон,
Поэтому в него инвестировать,
Не польза, а больше урон.   

Такой же взгляд у власть имущих,
Народных избытков казначеев,
Не видящих перспектив, будущего,
В 140 миллионах кочевниках,

Бегающих от пряника за кнутом,
То в обратном направлении,
Выбирая между скотом   
И особой миссией, предназначеньем.

Эти метанья образуют круг
И народ сей  думаю однажды, -
Сам с собою встретиться  вдруг,
И ужаснётся, как ванной трубочист от сажи.

Вот ты насобирал бумажек,
Уверен, - если что замажем,
А бутафорский суд присяжных,
Казнит кого прикажут.

Не хорохорься, капитан – поверь, -
Каждый ответит за роль.
И финал игры  -  дверь,
За которой взвешивают соль.

Я сам не прибываю в статики,
Терзаюсь в догадках, как Отелло.
Сам из этих имперских солдатиков,
Положивших за город Кампане;ллы,

Что стыдно в терминах математики,
Описывать загубленные души,
Как это делают лунарные фанатики,
Оправдываясь лучшим будущим.

Ударники труда в столице,
Им выделяют эшафот,
На котором может уместиться, -
Голов тысяч так с пятьсот.

Вот ты думаешь, поймал чеченца
И на этом конец игры, -
Отель, бесплатные полотенца,
Море вделке от этой дыры,

Но это только начало драмы
И рано покидать партер.
Я отправил наверх телеграмму, - 
Скоро в расход пойдёт наш мэр.

Самодур, расхититель казны,
Сколько таких – не аргумент,
А вот террор, ослабленные бразды,
Повод отнять абонемент. 

Я собирал компромат годами,
Ждал подходящего момента,
Что бы свергнуть гада,
Тихо, без аплодисментов. 

Пускай теперь уж их когорта,
Пыхтит, а я оставлю кабинет,
И ухожу сражаться с чёртом,
Приняв монашеский обет.

Слышал ли ты о внутренней трансформации?
Когда один жизни эпизод,
Сбивает в раз навигацию,
И ты уходишь в себя, хотя приучали вперёд?

Хотя кому я говорю, но слушай. 
Тебе положено внимать по рангу, -
Любую бессвязную чушь, 
Как дрессированному  орангутангу.

Случилось такое. Слушай,
История будет долгой. 
Исповедь настоятеля послушнику,
Впадет в твои уши рекою Волгой.

Осенью две тысячи восьмого,
Когда кризис ошарашил всех
И политикам не оставалось ничего другого,
Как принимать решенья наспех. 

Он вернулся с последней отсидки,
Поседевший, в козырных партаках,
Размеренный, как улитка
И важный, как арабский шах.

Но никто не встречал у калитки.
Страна стояла на ушах,
Непонятная, как музыка Шнитке,
Несущиеся на всех порах,

Новый играть водевиль,
Где другие порядки и нравы.
И половина страны это пыль,
А половина везучая, как Варавва.

Всё сдавалось в музеи, в утиль. 
Для вчерашних героев канавы
Рыли и девчонки кадриль,
Танцевали уже не ворам, а легавым.

В кармане был чирик,
Перочинный, пачка примы,
На безымянном правой чирей, -
Там, где у других любимые.

Не размутиться больше, не подняться,
На старых связях и понтах.
Разбежалось бандитское братство,
Которого не собрать в папахах,

Тем более можно получить в пах,
За не санкционирование попытки собираться, -
Только в специальных местах,
Аккредитованных резервациях,

Будь то праздник, демонстрация
Все в пределах надзора, оградок.
Достигнув точки бифуркации
Страна обретала порядок.

Не куда было податься. 
Кто мог принять, не примут,
Даже те с кем делил карцер.
Докурив последнею приму, 

Пошёл к знакомой шмаре,
У которой в девяносто  девятом,
Отсиживался с подельником на пару,
Пока мусора не накрыли хату.

Дом 8 на Маркса, -
Как и многие в этой державе,
На улице в честь, проповедавшего массам -
Идею на халяву отжать,

У других, чего сам в силу ума,
Обстоятельств и прочих отмазок,
Не отхватишь, - стоял, как аномалия, 
В окружении рекламных сказок.

Позвонил. Не много шансов,
Что не приставила к виску дуло,
Не дернула искать финансов
В другие места. Но ему фартануло.

В халате с мокрой головой.
Морщины на шеи, как ручьи
Стекали, к прикрытым рукой,
Ставшим не известно чьим,

Частям тела, когда то, 
В руках его тисканных,
После выпитого суррогата,
При каждой новой вписке.

Она исходила, то визгом то писком.
Он был лучшим - это уж точно, 
Но не ставят за это обелисков, 
Просто выделяют из прочих.

Она его узнала сразу.
Но не ёкнуло, не резануло.
И первая бросила фразу,-
«Проходи в прихожей разуйся».

«Только что приготовила щи
«Отобедаешь с нами?. Признаться
Удивлена, что ты притащился,
Что ещё можешь передвигаться. 

Думала провели эксгумацию,
Найдя  в лесопосадке,
Твое тело начавшие разлагаться,
С перочинным  ножом в лопатке.

Иль застудившись на морозе,
Слёг и не встал с пневмонией, 
Иль был раздавлен  туберкулёзом,
Как вольнодумцы тиранией.

Нет, не думай я не желала
Твоей смерти, Бог с тобой,
Жизнь твоя сама располагала
Сделать прогноз такой.

А он говорил, что придёшь.
Говорил в чём будешь одет.
И, правда, - в синих галошах,
Поверх армейских штиблет,

В куртки с надписью пума,
Без подарков цветов, харчей.
Кто мы мог подумать, -
Предвидел все до мелочей.

У тебя сын восьми лет.
Извини, что огорошила.
Твой, твой сомнений нет. 
Как тебя замели, в окошко

Хотела, в петлю, на рельсы
Под товарный, с мост, на крышу,
Туда где 500 по Цельсию,
Где не ходят, не говорят, не дышат,

А умирают не слышно. Не вышло.
Потом тошнота, сонливость,
Отёки, формы пышные, 
И что-то внутри надломилось,

Иль наоборот собрались в пазл,
Разрозненные частицы,
Сразу в раз, как по заказу,
Как на гули гули птицы.

После тебя года три,
Не с кем не сходилась жила,
Лопая счастья пузыри,
Вся в нём была.

Потом сошлась c инженером,
Работавшем в энергосбыте.
Был семьянином прилежным, 
Не прихотливым в еде, быте.

Сам починил этажерку,
Стол, в кровати пружины,
Калымил электриком в ЖЭУ,
Добрый, щедрый, не ужимистый, 

Без повадок Капоне, Диллинджера,
Тихий, как Райские кущи.
Но только одного не выдержал
Его размышлений о будущем.

Его ночных, бормотаний.
Его приступов удушья,
Словно разрывают гортань
Изнутри сотни кликуш.

Он другой, ты с ним не хитри.
У него дар поверь, не диагноз,
Что поставил в психиатрии,
Главврач, читающие людей за навоз».

Он вошёл, обычный пацан, 
Но слишком хмурый и бледный,
Сразу узнал в нём отца, -
«Проходите с нами обедать».

«Проходите, не стойте в дверях.
Можете даже не представляться,
Объяснять, путаясь в словах,
Движеньям предавать грации,

Задавать смешные вопросы,
Начинать из далека, с ужимками,
Что б потом без спросу
Притащиться со своими пожитками,

Которых так же мало
Как провианта у детей Африки,
Не рассказывайте, как жизнь размотала.
Сэкономим времени трафик. 

Посмотрите, посмотрите в окно.
Вы видите там небоскрёбы,
Людей спешащих в кино,
В зоопарк, на работу, учёбу, 

С оскалом, прикрытым улыбкой,
В разных нарядах, прическах.
«Отличайся или умри» – их агитка,
А не можешь тогда учёсывай,

На периферию, колхоз, задворки
Крутить коровам хвосты,
Подъедая, шкварки и корки,
Лупиться в ТВ листы.


Видите стремительный рост,
Смену эпох,  царей,
Недостроенной мост,
Верхушки православных церквей.

А я вижу, как теряет значенье,
Для людей размышленья  о том,
Что есть иное предназначение,
Кроме, как возделывать Садом.

Кроме, как менять апельсины,
На машины, услуги, скот,
Жаловаться на дорожающий керосин,
Считая товарооборот,

Единственной движущей силой
И мерилом здорового общества.
Это страна, когда то была Россией, -
Превратилась  в мифическое существо.

И каждый на свой лад пересказывает. 
Первый – «Россия для русских».
Второй зубрит, как азбуку
Манифест для круга узкого, -

«Всяк слаб, наг, не изворотлив
Пускай лезет из всех жил,
А потом сдохнет в подворотне,
Проклиная тех, кому служил,

Но его проклятья костью в горле,
Нам не встанут, ибо мы, 
Рождены для горна, а они для прокорма,
Тюрьмы, нытья и сумы»

Третий очкастый малец,
Говорит, что мы европейцы,   
«И нужно положить конец
Попыткам на историю опереться, 

Поскольку там тьма и ересь,
Мракобесы, холопы и чернь,
И не нужно впадать в прелесть, -
Мы всего лишь предприятие дочерние

Европы, ВТО, МВФ, 
А не какой то там Богоносец
И истина это обмен – мы нефть
А они нам, геев, терпимость и Мерседес-Бенц».

Четвёртый говорит про Союз
Советских социалистических республик
Где был халявным врач и ВУЗ
И стоил три копейки бублик, 

И рай земной был близок
И люди были чище
И от застрявших в зубах ирисок, -
Сладость, которой сейчас не сыщешь.

Пятый  говорит- «Язычество ,
Сварог, Перун,Велс,
Долой прогресс, электричество
Назад к природе, в лес».

Шестой смекалкой кичиться
И верит, что страна,
Как дом публичный
Даёт утех сполна -

Хитрым, гибким, покладистым,
«Главное не лезь на рожон,
Тащи втихаря, откладывай,   
Имущество записывай на жён,

А если шухер, сваливай за кордон»
Седьмой –«Если б в семнадцатом,
Этот лысый, графоман, гондон, 
Не сбил с пути нацию, -

Было б всё у нас чики пуки. 
Царь батюшка и благодать».
Восьмой, как преходящие из рук в руки
Знамя, не знает, кому присягать, 

И поэтому верит, что Русь, -
Вечный процесс перехода,
И от этого  впадает в грусть,
Бездействие, самоедство,  во что угодно, 

Лишь бы не быть в авангарде,
Не сливаться с массой, с боку,
Взирать на взрывы петард,
Безучастным интеллигентским оком.

Мне страшно от того, что я вижу,
Что грядёт и как вскоре
Будет всё обездвижено,
Хвори, мора, горя море.

Орлов мокрые перья,
Покроют, как пепел вулкана,
Светлые головы черни,
Освещавшие, как фонари истукана. 

Он смотрел на него и не знал, что сказать, -
Загудела  башка,
Словно ударили сзади
Палкой, неожиданно исподтишка.

Собравшись с мысами, еле слышно,
Не напрягая связок, глотки,
Сказал, -  «Ты о чём парниша?
Налейте лучше водки.

Хоть чего ни будь, плесните,
А то у меня поедет крыша
И моё пребывание в этом сити,
Будет коротким, как вспышка, 

Зона, сменится на психушку».
Ему налили. Выпил. Продолжил, -
«Меня не раз держали на мушке
И представляли к горлу ножик,

Я можно сказать, - пожил
Больше, чем напела кукушка.
А ты ещё мал и на роже
Твоей ещё веснушки.

Как слушают море в ракушке,
Внушая себе, что внутри
Бьют волны о сушу,
Прибывая в заблужденье, эйфории,

Так и твои, рассужденья частушки,
Самовнушенье и только,
И не рвётся из глубин души,
Сермяжной правды толика.

Тем более, что мне до планет
Движенья и судеб народа.
Меня интересует лишь мой абонемент
На праздник жизни. Как колода

Карт в руках каталы,
Делает везунчиком сдающего, 
Так и здесь кто нахальней, 
Тот и срывает полный куш. 

Сильный бьёт слабого,
Слабый тот, кто не бьёт,
В Бога и Сына Его
Верит, пресмыкаясь, живёт. 

Счастлив тот, кто посмел
Сказать себе – «Я не вошь».
Я  в науки жизни поднаторел.
Меня этой байдой не проймёшь».

«Хорошо, расскажу не касаясь,
Тех других ваших попутчиков.
Мать выйдет  с вами на площадку босая, -
«Скажет сильно не накручивай,

Может прислушаться стоит
Береги себя, образуемся».
Не найдя здесь постоя,   
Но убеждённый в своих презумпциях,

Пойдёте на все четыре, - 
Искать, не находить и терять.
И как мальчишка от мочалки в Мойдодыре,
От себя самого убегать.

Пытаясь найти пропитанья, 
Как хищник голодный в джунглях,
Кидается на лань,
Кинетесь с перочинным на буржуя, 

Выгребающего с банкомата наличность.
Он отдаст. Рванёте в кураже.
А он выстрелит в спину. Анекдотично
Закончиться ваше движенье.

На опознание личности
Никто не придёт. Номерок
Вам присвоят. «Восьмой за сегодня» - цинично,
Скажет врач,сморкаясь в платок».

- Этим буржуем выстрелившим
Был я, в штатском без амуниции.
Я к нему подбежал, а он дышит
Я в машину его и повез в больницу. 

Пока мы ехали с ним он болтал
И всю историю выше изложенную
Мне перед кончиной рассказал.
И это вернуло меня из кожи.

Я почувствовал, как стал  слаб,
Обнажён, открыт, бессилен, 
Как перевёрнутый на спину краб,
Как Грозный перед Блаженным Василием.

И тогда в припадке прозренья
Я дал себе обещанье, зарок, -
Не ждать особого приглашенья,
Пост оставить в назначенный срок.

Срок пришёл. К тому же, 
Хотя быть может, заблуждаюсь, - 
Совершил достойный мужа
Поступок и на сим прощаюсь: 

С мэром, тобой, конторой,
Чувством долга, пропитанным слюной
Собаки Павлова, которая
Вторила команде одной.

Вижу, чешутся руки.
Хочешь скорей рапортовать,
Что начальник поехал от скуки
И начал чушь собирать.

Но не трать чернила любезный.
Я завтра в отставку подам, 
И скроюсь, как пёс облезлый,
В подворотне, как в бункере Садам.

Я долго пытался поверить,
Себя убедить в том, что долг,
Общей моралью не смерить, 
В нем есть сакральный толк, 

Позволяющий  иначе,
Смотреть на мораль, переступать, 
Ради решенья великой задачи.
Да что уж – лукавить топтать.

И при этом с восторгом взирать
На тех, кто наделил правом,
Над головами мечом махать,
Дуреть, как викинг, перепивший из мухоморов отвара.

Чем больше власть мы любим, 
Чем больше упоенье ей,
Тем беспощадней она губит
Сынов империи своей. 

Иди и смотри –  там за окном,
Опьянев от крови вурдалаки, 
Проповедуют любовь катком
И разрывают рты зевакам,

Что б шире раскрывали рты,
Не каркали беду и молча,
Рыли для  защиты рвы
От кликуш и прочей сволочи.

Иди и смотри практически все
О войне говоря, как о погоде, 
Пекутся больше о колбасе,
Стабильном поступлении углеводов.

Война любимое занятие,
Всех не нашедших примененья
В обыденности, требующей дипломатии,
Исключающей, особое предназначенье.

Скучна пузатая бюрократия,
То ли дела мяса кусок,
Девица отдающиеся без симпатии,
За жизнь и армейский паёк, 

Привязанный враг к БТРу,
Оплёванный, униженный, избитый,
Как дар не знающей меру,
Обладающей зверским аппетитом,

Склеротичной Минерве,  старушки,
Повидавшей на своём веку,
Все виды и формы войнушек,
Но каждый раз удивляющейся, как Сиддха;ртха нищему старику.

И страшно, то, что обыватель
Стал об этом с вожделением говорить,
Несвязно, как пьющий преподаватель
ОБЖ, решивший посвятить,

Остатки карьеры – истории,
В сельской школе, где дефицит, 
Допускает к школьной аудитории,
Любого активного имбецила.   

Война – компьютерная стрелялка,
Новостей вечерних видеоряд или
Спрятанная от принцессы прялка,
Мантра – «здесь такое будет вряд ли».

Я хочу жить ради правды,
Но у каждого своя она: у хлыста,
Геббельса, Цезаря Клавдия
Гонявшего последователей Христа,

Капиталиста, аскета, вора,
Палача, продавца, мистика,
И часто яростные споры,
Добавляют  работы криминалистам,

А не рождают примиренья, истины,
Говоривший так – закончил цикутой,
Ведь в итоги побеждают софистики,
Шоумены, а не научные институты.

А может правда это фикция
И ценна только стилистика,
Все остальное бесплодные фрикции,
Бегство от себя, фиговые листики?

Правда, - резать таджиков,
За то, что понаехало?
Выпрыгивать с битой из джипа
И бить его на глазах у всех, 

За то, что скотина подрезал,
За то, что не видел мигалку,
Позволяющей по особому ездить,
Игнорируя светофор и палку?

Правда, - собираться в стаю,
По мере возможности вооружаться,
Что отхватить кусок караваю,
Начавший заметно сжиматься?

Правда,-  выходить на площадь
И требовать вешать на столбах
Царей, не уставших вещать,
О грядущих сытых временах,

О повышении зарплат и пенсий,
Сниженье налоговой мзды
Для аудитории потерявшей интерес,
Которой всё уже до ****ы?

Колеблется  земли уклад.
Они опять хоронят Бога,
Какой уж раз подряд,
Событье из разряда рядового.

Среди веселия квасного,
Века прорывного, цифрового,
Пищевого, без ожиданья золотого,
Мария и апостолы идут всё той же дорогой.

Марш заглушает мессу,
Как музыка и болтовня в кабаке,
Мольбы к официанту, - «Эспрессо».
Мы сгинем все на этом пятаке.

Прощай, прощай Россия.
Мы уйдём, уйдём в ту даль,
Где будут вспоминать плаксиво, 
«Такую родину просрали, жаль».

Просирать, транжирить шансы,
Любимое занятье, спорт.
Но ведь не в долг нам выдано всё, а авансам.
Я закончил, можешь писать рапорт.

Глава 9 Приключения капитана


Выйдя из кабинета капитан,
Как на пешеходном переходе посмотрел 
По сторонам. Руку в карман, -   
Нащупал, где был огнестрел,

Место на ляжке и ущипнул,
Что б убедиться – не сон, 
При этом тут же смекнул,
Как долг исполнит он.

Как поползут по конторе рассказы,
О сошедшем с ума главаре,
Что давно замечали, но не высказывали
Мнения – коллеги по борьбе,   

С термитами русского пня,
Что сто лет простоит,
Мхом защититься от гнилья
И вождь на нём ещё посидит.

«Полковник, бедный, полковник».
«Хочу пожалеть – но мне всё равно», -
Сказал про себя, облокотился на подоконник
И взглянул в немытое окно.

На берёзе сидели воробьи,
В главе второй описанные, как шпионы,
Которых бы не плохо перебить, 
И получить звезду на погоны.   

«Мелкие, шустрые птички.
МИ 6, Моссад иль ЦРУ
Ко мне приставил их, как жену истеричку,-
При встрече в порошок сотру. 

А может быть китайское чудо
Бурный экономический рост,
Телефоны, одежда, посуда, -
Любой копирующие ГОСТ,

Обусловлен тем, что когда-то,
Они поняли, что воробушки, 
Невидимой воины солдаты,
Чужих секретов ловушки. 

Истребленье их не что иное, 
Как секретная китайская операция,
Обеспечившая стабильность и покой,
На долгие годы нации.

Вот оно спасение Руси, -
В истреблении мелочи летучей.
Нужно срочно донести,
Все догадки озвучить. 

А может место полковника сразу?»
О как приятна мысль, о наживе,
За неё тосты поднимаем на праздниках,
И за отсутствие клеймим режим. 

Господи, Господи, Боже, -
Нельзя служить двум господам,
Но если признаться, то хочется всё же,
Здесь приумножить и не остаться в накладе Там.

Однажды… Прости читатель, 
Что на время оставлю героев, 
Но данного чтива создатель,
Хочет поведать про другое, -

Не как не вытекающие из предыдущего.
И так же учти профессура, 
Если вдруг когда-то в будущем
Которое, не смотря на проигрывание ядерной мускулатурой,

Все же наступит, и ты,
Разместив в кресле туловище, 
Начнёшь искать подтексты, 
То знай – это просто мыслей гульбище. 

Отступленье ради отступленья,
Потому что автор устал,
От глубины в героев погруженье, 
А чем глубже во тьму, тем больше зеркал.

Поэтому просто расскажу, 
Об эксперименте, попавшем в журнал.   
Я не к чему тебя не подвожу, -
Об это уже выше сказал. 

Крыс помещали в воду,
Точнее в емкость с водой,
Где они имели свободу
Плавать, но из неё не ногой. 

В общем, заплыв на истощенье,
Такой привычный и знакомый нам,
По гонке за обогащеньем,
Сойти с которой нам не по зубам.

В среднем каждая крыса
Могла проплавать два часа,
Не понимая эксперимента смысла,
А после отправиться на небеса.   

Но те крысы, которых за минутку,
До того как они пойдут на дно,
Доставали и помещали в уютную
Клетку, кормили, поили хорошо,

Давали отдохнуть и повторно
Кидали в воду не щадя, 
Так вот они потом ещё упорно,
Могли проплавать два три дня.

Порассуждать сейчас  о надежде,
Какой это смысл для жизни
Я бы мог, но нужно прежде, 
Чем писать Катехизис, 

Закончить дурной детектив.
Хоть уже и порядком наскучил.
Но надежда на то, что будет пойман ангельский мотив,
Толкает к дальнейшему раскручиванию, -

Сюжетной линии, хотя,
Большая часть освещена.
Осталась лишь галиматья, 
Хорошему вкусу пощёчина. 

Нет, Америки я не открою, - 
Про неё в следующей поэме, 
Выскажусь со всей остротою,
Если Господь даст на это время. 

А сейчас вернёмся в коридор,
Где капитан особо бдительный,
Сам с собою вёл разговор
О том, как всех воробьёв истребить.

«Доложить! Кому это всё доложить?
Как жить? Если некому доложить?
Полковник не плохой был мужик,
Но мне ему уже не послужить».

Тут он снова прикоснулся к ляжке
И вспомнил жуткий эпизод,
Оставшийся в памяти у однокашников, 
Учившихся с капитаном пасти народ.

Хотя многие идут  туда,
Не ради имперских идей. 
Ведь у нас для капиталистического труда, -
Академия ФСБ, вместо МВА.

Был друг у капитана Костик,
Ещё со студенческой аудитории, 
Мечтавший проложить мостик
К роскошной вилле у моря. 

Не наработав связей, репутации
Сразу урывать кусок,   
Который даже если стараться
Проглотить бы не смог.   

Костик нашёл в интернете
Продавцов наркотических средств,
Выследил и нагрянул с приветом
И сказал, что им не отвертеться. 

Напугались, не Пабло Эскобар,
А студенты факультета химического, 
Рискнувшие ради навара
Небольшого, чисто символического,

Тайком промышлять в лаборатории. 
Обратите внимание на эволюцию
Наркотиков, их роль в истории,
В культурной революции.

Раньше было интересней,
Все эти хиппи, Дорз, Битлы,
Походы в миры неизвестные, 
Лири, вудстоковские балы,

Бунты, пляски, пацифисты,
Коммуны, новые теченья,
Стремление жить быстро,
Не то, что нынешнее племя,

В подъездах, втихаря, без цели,
Безликие драгдиллеры, закладки,
Новаторство китайских фармацевтов,
Игра с рассудком в прятки,

Цветущая святая паранойя,
Синдром поискуника, подозренье
Всех и вся. Какое, какое чудное,
Приводящие просто в изумленье,

Совпаденье  с текущим настроеньем,
Большинства населенья, особенно той,
Части, превратившей это в ученье,
Объясняющие страх и застой.   

Костя открыл им возможности,
О которых они не помышляли, 
Припугнув не существующей должностью
Обещаньем, что все, если что порешает.

Росли производственные мощности,
Костя брал свой процент,
Не допускал прокола, оплошности,
Развивал подпольный концерн.

С будущим капитаном по-братски,
Ведь они были друзья,
Делился прибылью от кооперации,
Все на своём горбу везя,

Не посвящая во все махинации,
Не показывая бухгалтерской документации,
Выдавал в виде дотации
И просил никому не распространяться.

Всё шло деньги копились, 
Но один прекрасный момент,
Мысли у капитана  зароились, - 
«А что если внедриться агент,

В банду и всех накроют
И все конец дележу?
Уж лучше я для всеобщего покоя
Я сам куда надо доложу». 

Доложили. Прикрыли корпорацию,
Подобно той, что поэтесса,
Оберегавшая от вторженья нацию,
Создала в корыстных интересах.   

Но Костик успел улизнуть,
Проворный лихой авантюрист,
Прихватив частично  казну,
И для мести макаровский хлыст.

Не слуху, не духу полгода.
След простыл, а герой,
Увольнительную, в мамины угодья,
Получил и запись в послужной.

Но однажды Костик нежданно,
Нагрянул, в тёмном переулке,
Подходящем для расправы кровожадной,
Держа пистолет в руке,

Зажал, предателя, Иуду,
Что слёзы лил и говорил, -
«Я больше так не буду»,
Словно мелку шалость сотворил,

Но Костик его не пощадил,
Стрельнул не метко в ногу,
Поскольку на занятья не ходил,
По стрельбе, под разнымипредлогами.

Гадкой  фантомною болью, 
Отразились воспоминанья,
Жившие, как евреи в польском подполье,
Ожидая только умиранья. 

Постояв ещё минуток пять,
Поднял левую, где тикали, -
Напоминали, что надо бежать,
Позолоченные марки «Ника». 

«Бежать, бежать на вокзал,
Сегодня приезжает мама».
Не вовремя, но он ей обещал
Организовать культурную программу, 

Ещё до всех трагичных событий, 
Из-за которых сейчас цейтнот,
Непредсказуемое развитие
И возможный карьерный взлёт.

Мама привезёт солений,
Советов, мёд гречишный,
Сало, конфликт поколений,
Варенье из малины и вишни. 

«Мама, Боже Всевышний, -
Сейчас точится на перроне,
Ругаясь сквозь отдышку, 
На невнятном сельском жаргоне».

«Любого цвета может быть авто,
Если этот цвет чёрный», -
Генри Форд, так давно,
Говорил и совет был учтён, 

В ведомстве, где трудился капитан.
Помните про чёрный воронок,
Что ввёл в моду тиран,
Правивший длительный срок.

Прыгнув в тойоту LandCruiser,
Цвета чёрного, как смоль, 
Включил машинально музыку,
Про вызванную неразделённой любовью, боль.

Певца под любовью понимающего
Сугубо физиологическое,
А последние годы прибывающего
В угаре патриотическом.

Любовь отменяется первой,
Точней заменяется суррогатом,
Что порождает нервный,
Просящий расправ электорат.   

В пол вдавил педаль, -
Опьянённый возможной выгодой,
Превышая,  через главную магистраль.
Помчался на вокзал пригородный.

Сотрудники местного ГИБДД,
Знали, кого останавливать можно,
А кого останови – быть беде. 
Капитану позволяла должность,

Нестись под двести, подрезая, 
Сигналить всем подряд.
Раньше он так водить не дерзал, 
Но перспективы затуманили взгляд.

«Мама. Мама. Старушка.
Потерпи. Потерпи. Не серчай. 
Ох, если бы ты знала про заварушку,
О которой за ватрушками и чаем,

Не смогу  рассказать, не положено,
Но ты будешь гордиться сыном,
Как американцы результатом бомбёжки
Нагасаки, Кувейта  и Хиросимы». 

Пока он нёсся по автостраде,
Его мать досматривал наряд, 
Видимо тоже желавший награды, 
За особо бдительный взгляд.

Попросили предъявить документы.
Вывернули сумки наружу,
Оправдываясь: недавним инцидентом,
Родиной, долгом, службой.

Огурцы, помидоры, варенье, 
Как современного художника экспозиция, -
Выстроились, вызывая недоуменье,
У старушки и случайных очевидцев.

«Менты и деревня», -  наверное,
Назвал бы современный арт-творец, 
Возникшее столпотворение,
Отражающей нашей эпохи – пускай будет венец.

Елизавета Аркадьевна 70 лет,
Прожила в небольшой деревушки,
Платила, за воду, сено и свет
Включавший телевизор в избушки,

Рассказывавший о реформах разных, 
Искренне пламенно без лжи, 
О царских экстазах и указах,
И что в Европе все бомжи, 

И гомосеки словно зомби,
Кусают на улицах прохожих
И если бы не ядерная бомба,
То у нас бы это было тоже. 

И раз мы уже немного отвлеклись,
От основного сюжета, то разреши,
Читатель небольшую живопись,
Зарисовки о красотах глуши.

Так вот,  повествованье про село,
Откуда был родом капитан,
Как развивалось, чем жило,
Как превратилось в Алжир и Пакистан.

Давал работу и пищу 
Некогда большой свинокомплекс,
С поголовьем несколько тыщ.
К тому же регулярный секс,

Свиней со свиньями давал
Прирост, надежды перспективы.
В общем, народ существовал,
Ради свиного кооператива.

Капитан в подростковом возрасте,
Бегал к сторожу на свиноферму,
Как и большинство мальчишек совхозных,
У костра под печёный картофель и вермут,

Послушать местного Мюнхгаузена,
Травившего байки пацанам,
Например, как в него стрелял из Маузера,
Хотел отправить к праотцам,

Вор в законе Леший,
За то, что баба его ему дала,
Но от результата сам опешил,
Поскольку пуля встала поперёк ствола,

Застряла, как в зубах у мастера,
В фильмах про бойцов Кунг-Фу, -
Диво похлещи блокбастера,
Страшнее любого скелета в шкафу,

Поразило всех без исключенья, -
Блатных, вора, его самого,
С тех пор все проявляли уваженье,
Боялись стать ему врагом.

Ещё, как-то раз, в диком лесу,
Далеко уйдя от посёлка,
Повстречал на пути не лису,
А злого голодного волка.

Не ружья, не ножа, - «Пропасть?».
А что остаётся в одиночку, не сдюжить,
Но, не растерявшись, сунул руку в пасть,
И волка вывернул наружу.

Помимо баек капитан помнил,
Как раз в месяц забивали свиней.
Визг стоял и вонь
Стояла по деревне всей.

Помнил, как началось убавляться,
Количество жителей, сторожил,
Одним было не чем заняться,
Другие век свой отжили.

То ли глава совхоза расхититель,
То ли из-за заграницы бекон попёр, 
Но от чего стал не удел местный житель
Ведутся споры до сих пор. 

«Конечно наше мясо лучше.
Не то, что ихний суррогат».
Друг другу вваливал в уши, 
Деревенский пролетариат.

Молодёжь разъезжалась, благо
Горд не так далеко.
Остались те, кто ногой в саркофаге, 
И те, кто с белочкой знаком.

Пережив коллективизацию,
Голод и другие катаклизмы,
Оказалась деревенская формация,
Не в силах пережить капитализм.

«Потом понаехали чурки», -
Так местные любят выражаться,
О довольно юрких, 
Представителей кавказкой нации.

Отчасти этим обстоятельством
Обусловлена не любовь капитана,
К умеющим быстро размножаться,
Предпочитающих свинье барана.

Он даже как-то раз,
Хотел устроить небольшую чистку,
Без участия широких масс,
В рамках, дозволенных чекисту.

Но мать сказала «Окстись!
Хорошие соседи, помогают
Дровами, сеном запостись
И три шкуры за это не сдирают.

Я пробовала с нашей алкашнёй
Вступить в трудовой союз,
Но они устроили такой,
Прости, Господи, аншлюс

Гаража, где отцовский мотоцикл,
Запчасти, рыбная снасть.
Растащили половину подлецы,
И ещё имели наглость,

Требовать оплату за работу,
Брошенную на пол пути
Так, что сын твою заботу,
Не могу принять, прости». 

Нет, мать не изменила, - 
Его отношений к меньшинствам, 
Но пыл черносотенный усмирила,
Уберегла деревню от бесчинств.

Минуя посты и ПДД,
Герой примчался на вокзал
И прямо, скажем, обалдел, 
Как посетивший впервые кинозал,

В котором в формате 3D
Крутили иностранный блокбастер,
Глаза покраснели, как чай каркаде
И вместо «в чём дело?» и «здрасте»,

Он кричал, что погоны сорвёт,
Проглотит, сожрёт не пережёвывая.
Но не удивил сотрудников такой поворот, -
Насмотрелись на пьяных мажоров.

Не пересекались с ним по службе,   
И ксивой капитан не махнул,
Хотя прояви дружелюбие,
Начни разговор не с выбивания скул,

Не тащили бы его в обезьянник,
У матери бы не случился инфаркт,
Позанималась бы ещё вязаньем,
Но смерть её теперь уже факт.

В итоги разобрались увидав   
Красное удостоверение личности.
Но поздно – смерть, как удав, 
Не выплёвывает назад добычи.

«Мама, мама» - до хрипу,
Он кричал, перейдя на писк, 
Словно в наркотическом трипе,
Подросток в клубе английском.

Вокруг расступилась толпа,
Дёргался в конвульсиях, как эпилептик,
Приходил в себя и снова падал,
Как с отрубленной головы крестик. 

Приехала скорая, не скоро,
Но всё же приехала – галоперидол.
Что было дальше с ним пока я скрою.
Итак ты много лишнего прочёл, -

Читатель мой видавший,
Побольше, чем рассудок Стиви Кинга,
И сколько я не перебарщивай, - 
Все будет просто книга.

Дай Бог способная развлечь,
Поэтому сохраню интригу,
Дворовую скудную речь,
Понятную любому забулдыге.


Глава 10.  Бегство мэра, супруги мера, знакомство  с доктором Тахиром. 


В мэрии обыски на квартирах тоже.
Жена, недолго думая, в Париж,
С любовником, из местных вельмож.
Знакомьтесь – Димка Пыжиков.

Не приметный, покладистый, простачок,
Без терзаний целеустремлённый,
Такие сейчас в большом почёте,   
Плодятся за счёт казённый, 

Занимают посты, поднимают тосты
За главных, которых плавно,
Справляют  на пенсию или погосты,
Что у нас синонимы и давно.   

Дима ждал, сопел.
Иногда грустил, что так долго, 
Хранит тепло пепел
И так унизительно исполнение долга.

Жена мэра тайно,
С ним сошлась, и без его инициативы,
Просто объяснила популярно
Все от их союза перспективы.

Нет, она его не любила.
Нет, не любил её и он.
Скорее обида их объединила
И желанье сбежать за кордон,

Где цивилизация, и не приносит циклон,
По крайне мере часто,
Снежных злобных клоунов,
Заметающих приусадебные участки,

Хохочущих в лица граждан
Смехом холодным и злым,
Что прячься в дома многоэтажные   
И выедай близких, как дым.

Сбежать подальше от поклонов,
Что нужно бить, что бы не били,
Втолкавшие себя в квадрат икон,
Распорядители ограниченного изобилия.

Сбежать от унижений и насмешек,
Хотя возможности для роста были.
Дмитрий видел, как пешки, -
Терпели, за глаза крыли,

Прогибались, мягко стелили,
Сглатывали, в дамки выходили,
А потом судьбы вершили
И заводили квартиры на Пикадилли.   

Но шанс урвать, минуя,
Лестницу карьерных унижений,
Он упускать, никак не думал, 
Потому и вступил в рискованные взаимоотношенья.

Дмитрий был скрытным,
И в отличие от остальных вельмож,
Не выпячивал на показ избытки,
Не  пускался в публичный кутёж.

Одну только слабость имел
Носить дорогие трусы,
Приятно сидящие на теле,
Не доступные для взглядов косых.

По специальному заказу из Франции
Ему доставляли каждый месяц,
Не какую ни будь дешёвку по акции,
Доступную и в данной местности, 

А настоящий, элитный  эксклюзив,
Радовал, ввергал в экстаз,
Как средства вводимые инвазивно,
Запрещённые УК у нас.

Никто не видел его пристрастий,
Кроме любовников редких.
Был Дима пидерастом,
Но тайным, как сотрудник разведки.

Все приключенья любви,
Случались лишь в командировках,
От места жительства вдали,
Где он кидался, как прервавший голодовку,

На молодых испанцев, парижан,
Иногда рисковал и с москвичами,
В номерах отелей отжигал,
Недолгими столичными ночами.

При этом у себя в провинции
Имел репутацию борца,
С себе подобными лицами,
Предпочитающих девице юнца.

Был инициаторам закона,
Ограничивающим права меньшинств,
Для гомофобов иконой,
За дерзость, смелость, решительность.

Когда с женю мэра вступал
В сношенья, скажем так,
То предварительно глотал,
Таблетку Виагры и Прозак.

На баб не стоял и потому впадал,
Каждый раз после акта,
В депрессии серый подвал.
Страдал, но выполнял условья контракта.

Париж! Как много в этом звуке,
Для сердца русского слилось,
Словно выстрелом из базуки,
В самое нутро прорвалось,

И там, на ассоциации расползлось:
Курасаны, вина, устрицы,
Лувр, революции лось,
Поднявший на рога площади и улицы,

Свобода, равенство, братство,
Поцелуи под Гюставом Эйфелем,
Культурное возвышенное святотатство,
Прибежище для Бунина и Тэффи,

Хотя последние ассоциации,
Не то, чтобы для знатоков, но точно
Не за этим туда стремятся,
Жители наши и ближневосточные.

Поместье, паспорта и визы,
Заранее, давно приобретены,
Теперь он гражданин, а не подлиза.
Мосты, как ведьмы сожжены.

«Назад нельзя и не охота,
Пускай  сгинет тут всё к чертям,
А европейские широкие банкноты, 
Старость и досуг украсят нам».

Пока жена и Дима, в самолёте,
Шампанское пили за удачу,
Наслаждаясь мгновеньем, как у Гёте,
Наш мэр бежал на дачу.

Бег – новая религия.
Все бегут и не важно куда.
Быть пронырой и торопыгой,
Требует нынешняя среда.

На дачи из былых обитателей,
Был только прислужник Тахир,
Насыщавший досуг обывателей, 
Пловом и шашлыком из тандыра.

К сейфу кинулся сначала,
Потом в тайник и там пустоты,
Словно прошлая саранча, 
По именью, оставив банкротом.

Перстень и PatekPhilippe,
Как мусульманина жена после развода, 
Все, что к телу прилипло,
То и есть возможность дохода. 

«Может дёрнуть в ломбард?
Может занять у соратников?
Может, взяла миллиард
Любимая и ждёт в халатике, 

На секретной хате, родная?
Эх, да кого я обманываю и зачем.
Все расползлись, как змеи из Рая,
И на меня наплевать им всем».

Лёг в гамак, в губы Кубу.
Под голову руку левую,
Взгляд на баню из сруба,
Мысли внутрь и смелые.

«Недолгой, как слава на ютюбе,
Оказался жизнь», - впервые,
Как остатки пасты из тюбика
Мысли выдавили ещё живые, 

Мозги, которые вроде как, 
Умирают самыми последними, -
«Неужели вот этот гамак,
Баня и привычка вредная, -

Последнее, что я запомню.
Дальше амнезия допросов,
Облокачивание на стену бетонную,
От неудобных зеленолобных вопросов, 

Что породят доносы,
Кормившихся с моих рук щедрых,
И я впаду как сифилитика нос,
В проклятий и позора пещеру».

- Тахир, пойди сюды.
Скажи жена моя здесь побывала?
Одна или еще, какие иуды,
Участвовали в расхищении капитала?

- С ней был Дмитрий Дмитриевич.
Ваш друг, такой любезный, 
Что помогал газоны стричь,
В которого вы стреляли из обреза.

Ну, помните тогда, для шутки,
Быть может пару лет назад,
Вы ещё говорили, - «Раз нет утки,
То димыч подставляй свой зад».

- Вот гнида. Вот тихушник.
От него совсем  не ожидал,
Что бы мне с этой лягушкой.
Ему я должностьлишь для забавы на должность дал.

За что мне этиказни?
Да воровал, но это норма,
Если хочешь мистическая связь
С корнями, империи мотор.

Место требует прокорма!
Заведено так с давних пор,
И скажу, пускай не скромно,
Воровство благородней, чем террор.

- Ворюги безопасней кровопивцев,
Только поначалу, но потом, 
Что бы с разграбленным не проститься,   
Начинают ограждать свой дом,

Заборами, овчарками и палачами,
Что б бегали, кругом искали, -
Крамолу завистников, случайных
Прохожих, что б рты не разевали.

Но это ещё пол беды, поскольку, 
Отсутствие стыда и рефлексии,
Вдохновляет грешников настолько,
Что начинают метить в мессии,

Проповедовать, в народ нести,
Идеи, что сам Бог,
Отправила сей скот пасти,
Делить империи пирог,

А долг требует излишеств,
Как пришедшая  с победой рать,
Похвал, веселья, пиршеств,
Девиц уложенных на кровать.

Но после того как напившись,
Наевшись, властью досыта,
Ликованьем  топы подкрепившись,
Он скажут – «Мы вместо Христа.

И можно грешить в рамках,
Не посягая на грех ближнего,
Искать в телепрограммах
Их проповеди, как блудник интрижки.

- Я сошёл сума. Я в психушки?
Иль умер я и ад – Узбекистан,
Где узбеки не варят кушать,
А воспитывают, поучают безустанно. 

- Успокойтесь, Юрий Николаевич.
Я расскажу вам историю свою.
Надеюсь не разобьет, как паралич,
А напротив освежит, как водой ключевою. 

Я был, когда то сынам паши.
В другой, но похожей стране, 
Где любой вопрос можно решить,
Имея доступ к казне,

Не угодного на площади придушить, 
А труп отвезти родне. 
И все от чего здесь не хочется жить,
Там увеличено втройне. 

У меня было всё и с избытком.
Я людей давил, как клопов
Веря в особую самобытность,
Как индусы в священных коров. 

Всё оправдывает самобытность, -
Особый путь, предназначенье, 
Скрывая проповедников копытность,
Прежде всего, от самообличенья. 

Я так же, в загородном доме,
С подобными приговаривал неугодных,
К изгнанью, к творческой коме,
К смерти, как товарищ Ягода.

Мой дед был его подмастерьем,
Потом отец от деда перенял,
Искусство постаренья империи,
Не меняя методов, лекал.

Империя в девяносто первом   
Рухнула, но навыки остались
Востребованными, династия не прервана,
Как бы об этом не мечтала слизь. 

Наследственность дрянная штука.
Зов крови – зло.
Из тщедушного очкастого внука,
Такое чудовище выросло,

Что позавидовал бы Менгеле,
А может быть и даже ужаснулся,
Увидев все эти шеренги,
Подающие дружно без пульса. 

Тому, что руки по плечи,
Не предавал значенья, без капризов,
Выполнял, ведь мне ещё младенчиком,
Объяснили, что это просто бизнес. 

И вот однажды красный крест,
Слышали о такой организации,
Открыло в филиал в нашей местности,
Так сказать для помощи глодающей нации. 

Не помню, при каких обстоятельствах,
Меня свели с одним из представителей,
По делу, не терпящему отлагательства,
И подальше от ушей местных жителей.

Сразу видно европеец,
Улыбнулся, представился и говорит, -
«Хочу предложить вам выгодное дельце,
Которое нас всех обогатит.

В ваших краях много детишек,
Беспризорных и безнадзорных   
Со здоровьем, коего не сыщешь, 
Не смотря на жизнь подзаборную,

В наших сытых, но надломленных,
Вековой борьбой за сытость, 
Посему сразу без знаков условных,
Учитывая вашу репутацию и деловитость,

Хочу предложить вам помогать,
Стоящим в очередях за органами.
У нас их негде взять. 
У вас это лишь вопрос торга. 

Не бойтесь за детей, безболезненно,
Проходит процедура изъятья,
И родственникам в качестве соболезнования,
Компенсация для последующего зачатья.

Вам нужно только закрывать глаза,
Себе и любопытным журналистам,
По возможности спускать на тормозах
Любые поползновенья моралистов. 

И вам, так сказать, в качестве бонуса, 
Можем сделать диплом врача.
Придаст статуса, добавит тонуса,
И объяснит наше общенье частое.

Диплом ваш будет настоящим.
Украсит, как монарха порфира,
Сможете с важностью, изяществом,
Представляться доктором Тахиром».

Не скажу, что был  ошеломлён,
Тогдашним предложеньем, как сюрпризом.
Ведь учили меня с пелёнок,
Что это просто бизнес. 

«Сентиментальность не в нашей ментальности», -
Так говорили мне с детства,
И потому без упомянутой сентиментальности
Я дал согласие на зверства.

Дети исчезали, как воробьи,
В китайской народной республики.
Люди шептались, но мы истребили,
Вносящую смуту публику. 

Но как-то я спросил, «куда вы деваете трупы?».
«Мы трупы сжигаем в печах,
Что даже следователь с лупой,
Не докажет нашей с вами причастности. 

Пепел идет на удобренья,
В свободное от работы минуты,
Я выращиваю редкие растенья
Создаю небольшой уют. 

Приходите ко мне в оранжерею,
Я покажу вам столько сразу
Красоты, от которой балдею, 
Как Рей Чарльз от джаза. 

Посещенье оранжереи закончилось,
Тем, что я словно воочию,
Увидел, как цветы мироточили,
Просили, молили помочь.

Мне хотелось бежать гончей.
Бежать, бежать не оглядываться.
Упасть без сознанья на обочину
И никогда уже не подниматься. 

Я бежал сюда в Россию.
Здесь слонялся по монастырям,
Самопровозглашённым миссиям,
И по познавшим истину бухарям.

Но нигде мне не было покоя.
Не сказать, что и сейчас обрёл,
Пока за спиной эти двое
То подвигают, то убирают от меня котёл. 

Пока идёт дискуссия меж ними.
Пока забег, секундомер
Продлённый кругами штрафными,
Не остановит Главный Тренер, -

Я буду изнутри растерзанным,
Покорно принимать униженья,
Глотая смирения лезвия 
Идти от пораженья к пораженью.

Пока не сойдутся  в точке,
Стоящие за моей спиной,
В поледеней дискуссии и очной
Ставки меня со всем, что было мной.

Зачем пошёл к вам в рабство?
Нет, не подумайте не епитимья. 
Не только смиреньем богатства,
Духовные пытаюсь заработать я,   

Но и активным противленьем злу,
Каким являлись отчасти вы, 
Пока не посыпали пеплом главу,
Не осознали, что на шкуры идут и львы. 

Я собирал на вас компромат,
Подслушивал тайком разговоры.
Щёлкал, словно фотоаппарат 
Схемы народных поборов,

Докладывал местному полковнику
Федеральной службы безопасности
Оказавшийся тайным поборником 
Закона и гласности,

Что для его профессии опасно.
Вы наверно не поверите мне.   
Но дабы внести ясность, 
Скажу - встретились мы с ним в монастыре. 

А где ещё полковнику с узбеком
Встретиться, поговорить открыто.
Ведь бремя белого человека
Организация досуга, быта,

Исключает возможность встречи,
С представителем низшей касты,
Тем более разговора человеческого
О неменяющемся солнце экклезиаста.

Он меня, если вам так будет понятней,
Убедил, поразил, завербовал,
Что я и не мыслил идти на попятную,
Иначе задания его воспринимал,

Чем они сейчас кажутся вам. 
Думаете, что пригрели змею,
Пустили собаку в Храм,
Банду мышей в бакалею.

Просто  решил не бездействовать.
Поверьте сегодняшний  крах
Честно скажу без фарисейства, - 
Не паденье, а крыльев взмах.

Будет новый виток,
Учитывая возраст не длинный,
Суд, тюремный срок, 
Но лучше, чем сгинуть скотиной.

Жизнь изменится круто,
Но примите это, как милость
Не смотрите на меня, как на Брута,
Пустите из глаз сырость. 

Это то, что вам сейчас нужно.
Некого не вините, простите.
И не бойтесь быть осужденным, 
Это лучшее, чем Богом забытым. 

- Ты убийца детей и предатель, 
Будешь мне проповедовать и учить.
Я вор, блудник и вымогатель,
Но не тебе бревном мне тычить.

Воровство вообще не преступленье.
Часть культуры, ритуал, 
Имеющий сакральное значенье.
Да, что бы ты косоглазый понимал, 

В шурупах и болтах империи
На чём все держится и как.
Что участь, выпавшая черни
Лучше, чем свобода и бардак.

Дай слабину и как бактерии
Начнёт распространяться  хаос,
Который не унять артиллерией. 
Пойми же люди лишь навоз,

Удобренье для роста империи
И чем больше его сгниёт,
Тем лучше для бухгалтерии, 
Любящей порядок и счёт.

Зависть. Произвол. Воровство.
Три кита нашего общества,
И им поклоняется большинство, -
Чиновник, инженер и уборщица. 

Завидуя сумевшим своровать,
Оправдывают свою некомпетентность
Не способность бороться и преодолевать, -
Мораль, предрассудки, леность. 

Холопы сбиваются в кружки,
Где коллективно проклинают хапуг,
Дорвавшихся до общей кормушки,
Тем самым заполняют досуг.

Отними у них завить и дай
Равные права, возможности, - 
Тут такой подниматься лай,
Что не на кого будет возложить, 

Никчёмность и рабскую природу.
Мы, если хочешь громоотвод.
Произвол даёт нам свободу
Воровать и это сплочает народ. 

- Вы хотели сказать сплачивает.
Прошу прощенья за вставку,
Я последнее время много читаю
И пописываю в стол, как Кафка.

И так внимателен,  стал к языку,
Что малейшая в слове ошибка 
Мне, как обухом по виску,
Режет слух шибко.

Умничать, конечно, тоже моветон.
Может и большей, чем коверкать
Слова. Простите мне мой тон,
Но от речей мне ваших терпко. 

С такой маралью далеко,
Можно продвинуться в такие дебри, -
Удобно и на душе легко
Ангел с  чёртом не устраивает дерби,

На стадионе анестезированного сердца.
Все кончено можно упростить,
Свести весь мир к коммерции
И верить, что пролезет  нить,

Загребать, хитрить, делить
Между везучими единоверцами,
Как провинцию пришедшие усмирить,
Римские легионеры сестерции.

Но давайте правде в глаза,
Упрощенье признак упадка, -
Захватившая муравейник стрекоза,
Насаждающая стрекози порядки.

Не за труды, но за дерзость и лепет
Должны падать к её ногам.
Стрекоза сочиняет куплеты
Про Юпитера и что быкам харам.

Когда теряются взаимосвязи.
Никто не сторож брату. 
И совесть просит эвтаназии,
Отключенья  от искусственного аппарата,

А рабы просятся в гладиаторы,
Что б заколов соседа своего,
Получить милость императора,
Безымянный вместо среднего,

То происходит, то, что происходит,
Почва превращается в цемент,
В неё зерно упавшие не всходит,
Истерзанна абортами плацента.

Удобряют, поливают перманентно,
Но всё не тем и все не те ребята, -
Фермеры помешанные на экспериментах,
Которым урожай дело пятое.

- Ох, как это наивно и скучно.
Ты утомил меня, не развлёк.
Набор банальностей озвучил.
Теперь будь мил завари чаёк. 

Вся жизнь борьба за паёк.
И сколько тут не рассуждай
Есть те, кто хочет и кто смог,
И те, кто только рот разевай.

Тахир кивнул и удалился
Поставить чай. И вот пока,
Он на кухни с заваркой возился,
Послышалась сирена издалека. 

Мэр понял, что за ним,
По душу его несутся,
Что пал, пал его Рим,
И перепишут его конституцию.

Первой пострадает проституция,
Что по его веленью, 
Почти как законная институция,
Функционировала в местной Эйкумене.

Тахир подальше от греха,
К тому же какой с него свидетель,
В подвале для французского бухла,
Которым можно юбилей отметить,

Спрятался, как скромный благодетель, 
От благодарностей, что б не воспорхать,
Как увидавший своё имя в буклете,
Драматург готовящийся от голода подыхать.

Сирены стихли. Люди в камуфляже,
Смахнули с гамака наместника,
И придавили прикладом заряженного
Автомата причинное место. 

А ещё  вчера отдавали честь
Летящему по встречной картежу,
Мечтали с рук его есть
И подавлять любой мятеж. 

Но, как известно рабская месть,
Куда страшней обычной мести,
Например, за дамы честь,
С положительным на беременность тестом,

Изощрённей китайских пыток, 
Ибо власть порождает спесь,
До это прятавшуюся, как улитка,
В панцирь раболепия и лести.

Шмон, передел имущества,
Демонстрация на камеру излишек,
Подчеркивающих всемогущество,
Как термины прыщавого айтишника,

Пришедшего чинить компьютер,
Такому же прыщавому, но гуманитарию,
Не проходившему до конца шутера,
Но Витгенштейна узнающего по харе.   

Тахир укрылся, там была каморка,
Стол, тахата, свеча и стул
Умиротворённый, как дурак с махоркой.
Выдохнул, помолился и уснул.

Пока вверху велись разборки,
Масштабная инвентаризация,
Тахир дремал в свой каморке
И снилось ему будущие нации,

А может и всей  цивилизации.
В общем, сложно с идентификацией,
Ибо сон размытая субстанция,
Ровно, как и нация, но не будем углубляться. 

В будущем нефть станет бесплатной
И от того подешевеют перевозки.
Люди, как кочевники с палатками 
Будут слоняться по земной плоскости

И от того свои все в доску,
Станут другу другу и открытий,
Не будет таможенной полоски,
Разделяющей земных жителей. 

В будущем самым постыдным из дел,
Станет управление  государством, 
И потому никто не хотел,
Брать на себя сие обязательства,

Все чурались таких предложений
Ибо жизнь слишком хороша,
Что бы растрачивать на движенья,
От которых чахнет душа.

Политики остались кончено,
Но в виде, чудаков, отщепенцев,
Больных, несчастных, искалеченных,
Лишённых прежних преференций.

Собираются иногда на конференции,
Строят планы, о чём-то фантазируют,
Принимаю законы, конвенции,
Которые все, без исключенья, игнорируют.

Ради памятных дат
Не убивают больше люди,
Стригут монахов, а не солдат,
Не ломают орудия судеб.

На деревьях растёт шоколад.
Под деревьями – негры, китайцы,
На одном языке говорят, -
О том, что не снилось Горацию.

Мы можем здесь закончить,
Пускай поспит Тахир,
А мы с тобою проскочим
К полковнику в квартиру. 

Глава 11 Путешествие полковника в столицу

Полковника вызвали в Москву.
Он и так сидел на чемоданах,
Но собирался в сторону не ту,
Грезил о духовных  Кайманах.

Позвонили утром рано.
Потребовали лично доложить,
В деталях, красках, популярно,
Восстановить событий нить. 

Думал плюнуть, но привычка,
Дела доводить до конца,
Заказала билеты автоматически,
Убрала щетину с лица.

Побритый с серой папкой,
В самолёте пялиться в иллюминатор,
Что взлетает, поджимая лапки,
Как попавший в следственный изолятор.

Ели бы вернуть те годы,
Когда он был ещё мальчиком,
То не послушал бы отца родного
А стал бы лётчиком, не иначе.

Мечтал стать лётчиком,
Летать в небесном море,
А не защитников от мифических налётчиков
На необъятные дикие просторы.

Попутчик юноша в очках,
В таких, что были у Троцкого,
Листал исторический  альманах, 
Из наушников шипел Высоцкий, -

«Идёт охота на волков
Идет охота».
Полковнику хотелось снов,
А разговаривать совсем не охота.

Но пытаясь, разместиться удобней
И  с морфеем вступить в отношенье,
Задел рукой оглоблей,
Соседа и начались извиненья,

Перешедшие плавно в разговор.
«Куда летите»,  «Зачем», «По работе»,
«К друзьям», -  стандартный набор
Случайных попутчиков  в самолёте.

- Что читаете, если не секрет?
- Про Сталина и роль его в истории
Как спас страну от бед,
Направил по верной траектории. 

Конечно был не санаторий, 
Но только твёрдый кулак,
Такой огромной территорий,
Где половина населенья шлак,

Может эффективно управлять,
Как быком на арене тореадор,
Платком красным махать,
Что б бегал за ним, как за сенсаций репортёр.

А эта жуть про крематории,
Что любят нагонять либерасты, -
Для нежной тупой  аудитории,
Что родину за доллар продаст.

Либерализм хорош в теории.
Историю вершит прагматизм.
И человек инструмент, категория,
Местами даже атавизм, 

Мешавший  строить коммунизм.
Зачем жалеть какие-то щепки
Когда все как единый организм,
Тянут будущего репку. 

Когда дорогу в новую жизнь
Прорубают, то зачем сантименты.
Нужно зубами грызть
Бороться за каждые сантиметры

Дроги широкой для миллионов. 
И Сталин вёл туда народ,
Но сонм предателей, препонов,
Остановили истории ход.

Но верю, он ещё свое возьмет.
Мы встанем  с колен и точка.   
- Если конечно вперёд,
Не сядут все на корточки.

Давай, представь, пофантазируй.
Живёшь ты, скажем, в тридцать пятом.
Закончил ВУЗ, скитался зиму,
По съемным коммунальным хатам,

С женой учительницей, двойней,
Питался по пайку, с зарплаты
Не мог позволить подостойней,
Чем пиджак, поношенный в заплатах.

Повезло,  от КБ, где трудился,
Дали комнату  9 квадратов, 
На месте собственном застолбился,
Окна позатыкивал ватой,

С тридцатою соседями смерился,
И делишь с ними: ванну, кухню туалет,
И если утра не помочился,
То следующая очередь в обед. 

Ты любишь, балуешь жену,
Советскую женщину, педагога,
В школе она на хорошем счету,
Ей даже завидуют многие,

И счастья как портретов вождя
Много, что захлебнуться,
Можно, как от проливного дождя,
Если споткнуться и в лужу окунуться.

Но как-то раз на уроке вступилась
За лицо мужского рода,
На которым всем классом дразнились, -
«Сын врага народа». 

«Он тоже человек, ребята». 
Вот гуманистка, вот еж мать.
«Не сочувствуешь ли ты врагам заклятым», - 
На педсовете будут разбирать.

Теперь ты часто замечешь
За окнами чёрно авто,
А вниманье на данный факт обращаешь,
Ибо здесь их встретишь не часто, как на инженере новое пальто.

Но особо не придаёшь значенье, 
Живешь всё в той же коммуналке,
Размачиваешь в чаи печенье,
С детьми разучиваешь считалки.

Раз, два, три, четыре, пять,
Вышел тигр погулять.
Запереть его забыли.
Раз, два, три, четыре.

Раз, два
Это не только слова.
Три, четыре
Меня нету в этом мире.
Пять, шесть
У меня для вас есть весть.
Семь, восемь
Как наступит осень.
Девять, десять
Вас всех повесят.

Но однажды она не приходит домой.
Больницы, милиция, морги.
Оборвав телефоны,  на седьмой,
Измотанный бюрократической оргией,

День узнаёшь – на лубянке.
Бежишь туда – «недоразумение!».
Мечешься, как муха в банке - 
В сомненьях, убежденьях. Но мгновенье,

Тебе протягивают чистосердечный.
Он пахнет ей, знакомый почерк.   
Следователь пускает колечки,
А ты замер, как трамвай обесточенный.

Читаешь, не можешь поверить,   
«Советскую власть порочила».
«Развращала школьников намерено
И закат империи пророчила». 

«Может, что-то добавить хотите».
«Может что-то между делом».
«Вспоминайте, следствию помогите,
Не прикрывайте собственным телом».

Ты начинаешь, размышлять, а может, -
«Были разговоры, попытки
В мой мозг сомнения вложить
Как в почтовый ящик открытки,

Что доходят не сразу, но метко».
«Страшно». «Не выдержу пытки».
«Надо жить, у меня детки.
«Подписать, и домой по тротуарной  плитке».

И вот идёшь ты домой на душе, -
Мерзко, прохладно и больно,
Словно повесили  камень на шею
И бросили в яму помойную.

Свет цвета скидок,
Распродаж, дешевизны, фонарей,
Преображает, как грешника инок,
Пятаки пустых от чумы площадей.

Уже поздно, но в гости
К другу, который всегда принимал,
За поддержкой, пшеничной по ГОСТу,
Сворачиваешь в знакомый квартал.

Но друг, не открывая двери,
Говорит – «Меня здесь нет.
Уехал на вахту, на север.
Просил передать привет».

На следующей день на работе
Стыдливо отводят глаза,
Делившие раньше с тобой квоты
И право начальству вылизывать зад. 

 За тобой приходят через неделю.
Детей забирают в детдом.
Ты тоже фигурируешь в деле
И доказательств собран том,

От сослуживцев, друзей, соседей
Ты вопрошаешь – «Как могли они все эти,
Оставить сиротами детей».
Но ведь у них есть собственные дети,

Что тоже осиротеют вскоре
Кода отцов их гениальный  маршал, 
Ради даты и грузинского жонглёра,
Бросит на пулемёты в рукопашный.

Следователь ладошками по ушам
Хлопнет и ты ощутишь, 
Каково бывает алкашам,
Которых с утра не опохмелишь.   

Потом два раза в день
Тебя будут приводить на допросы.
Тебя бить им будет уже лень,
Будут тушить о тебя папиросы. 

Сам будешь просить подписать,
Оболгать, отправить в Гулаг,
Нужно только подсказать,
Кто ещё отчеству враг.

Почки, печень, член
Отбиты, но тебе повезло,
Повезло, скажем, окровенено
Тебе дали всего ничего.

Десять, что не современно,
И вот ты уже в штрафном батальоне 
Вытерпев урок униженья,
Диету на капустном бульоне,

Воровство и утайку пайка,
И за то и за это удары,
Тех, кто в форме и тех, кто фуфайках,
Твёрдые, как гроб нары,

Рвёшь в атаку орёшь за Сталина, -   
Ибо нечего больше кричать, - 
Внутри пустота, прогалина
И смерть последняя благодать.

Ты бился отважно, как все,
Кому жизнь пустой звук,
Нескончаемых мучений карусель,
Что бы не внушал политрук.

Раненье. Плен немецкий, 
Но тебя уже не чем не удивишь. 
Ровно, как и других советских,   
С тобой плененных Вань и Миш.

Потом победа. Лагеря, -
Ведь не задается русский воин.
В пятьдесят четвёртом в начале декабря,
Ты станешь гражданином вольным. 

Спать плохо, просыпаться
От шороха, жужжанья мух,
Сухарями впрок запасаться,
Терять зренье, слух,

Носить в себе, не меньше половины
Медицинского справочника и ещё,
Шарахаться от каждой машины,
Как бесы от младенца крещённого.

Захочется  с детьми повидаться,
Женой, но нет, увы,
Сколько не будешь стараться.
Не найдёшь их следы.

Но я расскажу, что с любимой,
Выпускницей педагогического,
По законам советским судимой,
Стало за действия не патриотические, 

О допросах есть представленье,
Поскольку сам через эту мясорубку
Прошёл, а женщинам исключенье
Не делают, если что на минутку. 

Её изнасилует пять, шесть,
Девять потом восемнадцать,
Что б сбить, якобы спесь,
Настроить лучше коммуникацию,

Зло ищет легитимизации
И, как правило, вычурней зло,
Чем выше цель стоит у нации,
И мотивация рай на земле, а не бабло,

За бабло прирежут в подворотне,
Да и то, если начнёшь сопротивляться,
А вот идейные злодеи охотнее,
Изощренней будут издеваться.   

Конечно комплексов компенсация,
Но рвенье перестроить мир,
Не зависть ли Божьей Администрации,
Обделившей рефлексией вампиров.

Из камеры прямиком в реанимацию.
Врачи спасут, там на этап.
Барак, фуфайка, нумерация,
Объятья сибирских  лап.

Опасно родиться красивой.
Начальник колонии приметит её,
К себе на аудиенцию пригласит,
Нарядит в нижние бельё,

Чулки и новенькое платье,
Что смог на рынке прикупить
У голодающей актрисы Кати,
Пытавшийся детишек прокормить,

Ведь муж давно расстрелян,
Не Мейерхольд и театральный центр,
В четь его не назовут. Утерян
В полях, покрытых люцерной,

По которых вели его и других,
Режиссеров, попов, генералов,
Вырванных из домов своих,
Как сердце из груди каннибалом,   

Накормит, водки даст,
Не садист, просто одинокий,
Наделенный безграничной властью, 
Хошь не хошь, а воспользуешься ненароком.

Свиданья их участятся.
Он скажет вертухаям – «Моё»,
И те не будут даже пытаться,
Но вот уголовное бабьё, 

Начнёт завидовать, язвить.
Она ответит самой тёртой,
Ведь так и не сумела уяснить,
Что в стране, где завидуют мертвым, 

Молчание синоним жизни,
Раболепие благополучья.
Ее, выражаясь тем языком – от****или.
Неделю пролежала в отключки. 

Придя в сознанье попить
Попросила, имена дочерей
Произнесла и перестала жить,
Умирать будет верней.

А ты ещё поживёшь, вернешься в К.Б
Быть может, придумаешь что то,
Что поможет в великой борьбе,
Уже обрушившей на тебя все щедроты.

- Вы демагог. Не буду спорить.
Я лучше полистаю альманах,
Ибо ваша пошлая история,
Вызвала усмешку, а не страх.

- Листай, листай, но поздно,
Как правило, всегда. К тому же,
Уже сейчас наполнен воздух,
Тем от чего мы задохнёмся дружно.

Больше они не обмолвились словом,
Самолёт прилетел,  в аэропорту,
Полковника встречали словно,
Угасшую на родине иностранную звезду,

Но здесь ещё живущую в сердцах,
Тех, кто всего добился сам,
И не прочь на вечеринке «Кому за цать»
Пооджигать, наперекор докторам. 

Двое в черных костюмах,
Подстриженных коротко,
Стройных, важных, угрюмых,
Изысканных, как стиль Рококо,

Проводили в машину, кончено
Черного цвета, как всё,
В нашем аскетичном отечестве,
Лаконичном, как МацуоБасё.

Потом вели его по коридорам
Длинным, запутанным, как лабиринт,
Останавливаясь, как перед светофором,
Как  девушка у роскошных витрин,

У портретов вождей и икон,
Чередовавшихся на стенах,
Отбивая земные поклоны
И тем и другим равноценно. 

Все  блестит и в золотых узорах,
Словно раскулачили Флинта,
И воплотили в этих коридорах
Устроенных сложнее лабиринта. 

Те, кто вели его не говорили, -
Куда? Зачем? Молчали,
Словно языки им отрубили,
Словно куда не знали.

Казалось, что это движенье,
Не имеет конца и итога
И задумано ради истощенья,
Как на плацу строевым рядового.   

Ввели его в хоромы,
Где кроме стола и телефона,
Початой бутылки рома, 
Дававшего тусклый свет плафона,

Был человек почти что лысый,
С сигарой в чёрном френче,
Вытянутым лицом крысьим,
Тонкими губами, как ленточки,

И несло от  него анисом,
Словно бутыль одеколона,
На себя одного выпрыскал,
Как патриот все слёзы на знамёна. 

- Как же мир стабильно изменчив.
Постоянны только перемены, -
Несущие, как правило увечья
И проходимцев выдвижение на сцены.

Подходите ближе, не сутультесь
Я не представился, простите.
Берите стул, садитесь.
И все по форме доложите. 

- Но мне сначала бы узнать,
Кто вы такой и что за ведомство,
В котором ранее не довелось бывать,
Тем более свидетельствовать. 

- Ну, скажем так во всей иерархии.
Нас нет формально, хотя мы, 
Уберегаем страну от анархии, 
Безумия масс и чумы.

Храним традиции, баланс
Господ и черни, чтобы не дай Боже,
Не случился социальный коллапс,
Не  были ослаблены вожжи.

Мы даём истории идти,
Своим собственным медленным шагом,
Но как только её начинает нести,
Как лихого коня по оврагам,

Дуреть, перекрашивать флаги,
Мы берём бразды в свои руки,
Оживляем мумий из саркофагов,
Забиваем маршем лишние звуки.

Возвращаем баланс угнетенье
Меньшинством  большинства иначе,
Хаос, потеря направленья,
Балет вместо привычной телепередачи.

И пока мы есть, а мы будем
Низменно, как воздух и пыль,
В нашей русской запруде,
Всегда будет штиль.

Нам нужны такие, как вы, - предлагаю,
Завтра пройти обряд,
Посвященья и войти в валгаллу,
Из которой нет пути назад.    

- Нет спасибо, увольте.
Я и так безучастно смотрел,
Как подросток на декольте,
Молчал, мечтал, робел, 

Столько лет, что остаток
Отведённый Господом мне,
Хочу, буду краток, -
Провести в молитве и труде. 

Я не верю в светлое будущие,
Но верю в счастливый конец,
Который искупит упущенное,
Примерив, терновый венец. 

Для империи нужно оперенье,
А не остервененье и предложенье
По участию в возведении сооруженья,
Где фундамент стоящие на коленях,

Не вызывает у меня вдохновенья.
Прощу прощенья за тон,
Но мне кажется ваше торможенье
Приносит не стабильность, а урон. 

- Мы храним великую тайну,
Без обряда её не вместить, 
Но когда разберешься детально,   
То поймёшь, что только так и можно жить.

Полковника немножко помутило
Он явно вряд ли понимал,
Что с ним тогда происходило
Но мыслей был несвязных  шквал. 

И он их излагал, поскольку понимал,
Что может быть уж никогда,
Ему их не озвучить, ибо бал,
Может закончиться здесь навсегда. 

 - Сначала зло не пугает.
Потом пересеет раздражать,
А чуть позже уже привлекает
И начинает тебя пожирать.   

Что не слово, то миф
Или громкое его разоблаченье
И все рациональны, как Каифа,
Прагматики, математики без исключенья.

Говорим всё больше цифрами,
Всё меньше становимся мы сами,
Мыслим числами немыслимыми,
Накрывающими нас как цунами.

Ещё не звучат приговоры
Повсюду, как шлягеры блатные
Но уже возводят заборы,
И делают людей глухими, 

Сторонники  безмолвнойгласности,
Как говорят они во благо,
Ибо мы все в опасности
И надежда только на их ватагу.

Если не верить пропаганде,
То придётся верить себе,
А это может привести к баланде,
Где ни будь на Калыме.   

Ведь человек, чем он идейнее,
Тем более прямолинейней, -
Речи его стройней и елейней,
Больше рвенья и от крови упоенье. 

Мне нет дела до России, -
Ибо она фатом иллюзия,
Вечный билет пригласительный
Для голодающих детей в ТЮЗ.

Я не хочу спасать её, тем паче,
Кого-то куда-то направлять.
Я хочу дать дьяволу сдачи,
Что б престал меня унижать.

На этом разговор прекратился
Хранитель сказал – «Пошёл вон,
Исчезни, как появился,
И все, о чем мы говорили - сон,

Не вздумай где-то появится,
Укройся в катакомбах, где угодно,
Изгоняю тебя, как девицу,
Сутенёр, не приносящую дохода».

Глава 12. Монастырь.

Двенадцатая глава на данный момент находиться в разработки, поскольку автор не нашёл времени и не обладает достаточным жизненным опытом, что бы описать первые дни полковника в качестве послушника. К тому же не исключен вариант развития сюжета, при котором полковник вместо монастыря пойдёт в революционеры.

Глава 13. Психбольница.

По замыслу автора планируется, что капитан, в результате выше описанного стресса, попадёт в психиатрическую лечебницу, где он встретит главного врача, который поведает историю про мальчика, описанного в восьмой главе, повлиявшего на полковника и не повлиявшего на главного врача.  А так же познакомиться с санитаром Альбертом;  человеком, выдающим себя за президента, утверждающего, что президентов за срок меняют по 5-7 раз,что  после смены внешности списанных президентов отправляют в лечебницы, поскольку не одно существо не сможет управлять страной оставаясь в здравом уме и часто бывает, когда вовремя не успевают заменить главу государства, то его безумье становиться достоянием масс, а ещё бывает, что президент не в какую не даётся сдать себя в психушку, но тогда начинается истинные страдания для народа.  И ещё несколько мелких пациентов – человека, считающего себя паразитом, ученого проповедовавшего дарвинизм обезьянам,  владельца похоронного бюро, возможно писатель, но это пока под вопросом. На данный момент работа с тринадцатой главой затянулась, по множеству причин, но в течении нескольких лет она должна быть закончена, если автор окончательно не потеряет интерес к литературе, не сойдёт с ума, не умрёт. 

Глава 14. Инцидент с Верой.

За год до описанных событий,
Приведших к полному фиаско,
Кислорода перекрытию,
Срыванию орденов и масок,

До которых казалось щупальца
Возмездия,  не дотянуться никогда,
Случился инцидент, если задуматься,
Поважней, чем всех событий череда.

У Венеры была подружка Вера,
Старше на два года.
Венера, напоминаю, - дочь мэра,
Младшая в фамильном роде.

Вера заходила в гости,
Приличной девочкой была.
Её отец, до снесения на погост
Имел с мэром общие дела.

В память об отце, по инерции,
Продолжались взаимоотношенья,
От которых нельзя отвертеться,
Хотя бы из-за уважения.

Венера хвалилась шмотками.
Вера хотела поступать в институт
В педагогический, если верить сводкам,
Что  местные жители дают.

О, сколько мы ради приличья,
Уваженья, этикета,
Тратим на темы вторичные, -
Обсужденье стоимости этикеток,

Куда и в чем пойти и кто
Нас в этом всём увидит,
Словно наделены мы ртом,
Для вожделенья основанья пирамиды. 

Вера знала много слов.
И про Маслоупирамиду тоже, 
Но смакование, обсуждение её основ,
Смущало, да что там корёжило.

Нет, Вера не отрицала,
Потребностей  общечеловеческих,
Но ставила  знак дифференциала
Между Богом и кишечником. 

Не разделяла религии буфетчиков
И потому предпочитала улыбаться, 
Не лезть на рожон, не перечит,
А молча от разговоров отстраняться.

На споры не запасешься аптечек,
Любое безобидное вече,
Заканчивается сечью, картечью
Из уловок газетчиков и противоречий.

Кончались времена, когда речью,
Если вообще были такие времена,
Удавалось вразумить, очеловечить,
Как пьющего мужа жена,

Вырывающего  из старого лифчика,
Последние двести рублей,
Спрятанные для покупки кефирчика,
Хлеба и гречки для детей,

Тыканьем вилки в живот,
Где спит ещё один младенец,
С криком – «Ты хотел аборта?
Пугал ещё один иждивенец?

Так на, получи, в три горла,
Лей, теперь без обязательств».
Опять автора попёрло,
Но на, то есть веские обстоятельства.

Кончается поэма. Напоследок,
Мне хочется со всею прямотою,
Вывернуть себя для наследников,
Описать все увиденное мною.

Всю эту ржавчину и быт
Глотающий людей, как аллигатор,
Ничем неугасимый аппетит
Сжирающих языки агитаторов,

Прошедших сквозь меня, как призрак,
Чужих судеб разломы,
Страны, не подающей признаков
Жизни, не выходящей из комы.

Если помнишь дорогой читатель,
Мэр наш имел мечту на склоне лет,
Что бы мир превратился в бордель
И царствовал промискуитет.

В общем до баба был охотен.
С этим  смирилась жена и давно,
А коллеги, прислужники, по  работе
Подбирали секретарш очень бережно.

Когда и так все доступно,
То хочется получить, что нельзя, -
Аморально, пошло, преступно
Чем не похвастаться друзьям.

Получить, упасть, устыдиться,
А потом насладиться паденьем,
Как выжившая в огне птица,
Возможностью летать без оперенья.

Положил он глаз на Веру.
Все мысли слились в одну,
Как настигнуть внезапно пантерой
Молодую антилопу гну.

Начинал издалека «В институт?»
«Могу помочь пробиться
У меня связи не только тут,
Но кое-какие есть в столице».

Потом цветы, подарки.
«Это из уваженья к твоему отцу».
«Зачем пешком – вот иномарка».
«Эти серьги тебе так к лицу».

Вера не была наивной.
И потому на всё говорила, -  «Спасибо»,
Отказываясь от помощи посильной
И делал это с улыбкой.

Но мэр с фанатизмом талиба
Предлагал всё больше и наглей, -
«Проведём отпуск на Карибах,
А не поедешь, то хлебнёшь ты щей,

Не то что в ВУЗ, даже в ПТУ,
Тебе будут закрыты двери.
Я с тобой по-хорошему, хотя могу,
В формате выданной империи,

Отдать приказ и под ручонки
Тебя мне тут же приведут,
Как на заклание ягнёнка
И никто, поверь, не пикнет тут».

Бежать. Бежать. Бежать.
Этот глагол стал так актуален,
Как зверь от лесного пожара,
Как от взора Божьего Каин.

В Сызраньубежалак тетке.
Больше некуда было податься.
Собрав джинсы и колготки,
Покинула прогнившее царство.

Мэр долго грустил.
Даже псов пустил по следам.
Но след видимо простыл
И все стало по своим местам.

И что с того, что нету Веры.
Конечно ею обладать,
Хотелось очень мэру,
Но есть ещё на кормлении рать,

Которой надо кидать
Кость и уши держать востро,
Успевать к рукам прибирать,
А то жизнь она, как бистро

Не успеешь моргнуть и на вынос, -
Следующий заказ.
Но мы бьёмся за рекорды Гиннесса,
Как будто это увековечит нас.

Тройка куда ты не мчишься?
Куда ты держала путь?
Кругом измена и затишье.
И если нет пути, то как с него свернуть?

Собаки лают ветер. 
Их лай превращает в вой
Дорожает колбаса и сигареты,
Но не кричат ещё царя долой.

Кругом измена и желудки,
Надрываются от еды и анекдотов,
Собаки не прячутся в будки,
Им лаять и лаять охота.

Народ Богоносец куда Тебя несёт?
Не на погост ли Господи? Не на погост ли?