Фридрих ЭШ
ТРИНАДЦАТЬ. ДВОЕ
Однажды, между небом и землёй
Из звездочки родился бес,
Великолепен, словно ночь, собою,
И в призрачном сиянье весь.
Ему в довесок, по размерности веленью,
Из облака и воздуха небес,
Создало в ту минуту проведенье
Архангела, обнявшего рукой эфес.
Там, где родился ангел светлый,
Там небо разрыдалось вдруг дождем.
А демон, обливаясь солнцем светлым,
Спускался вниз, держась за синь крылом.
Архангел, пробиваясь сквозь потоки,
Грозя упасть, на землю водрузил,
Свои, в лохмотьях рваных ноги
И взгляд спокойный в даль дорог вонзил.
Ступив на землю демон обратился,
В одежды плечи облачив,
Он, как положено, перекрестился,
Распятие на шею водрузив,
Взял из слоновой кости в руки четки,
С тисненьем темный, пухлый том,
Священником, со взглядом кротким,
Разбавленным блуждающим огнем.
Окончив все приготовленья,
Он развернул своей ноги стопу
И двинулся навстречу проведенью,
Отправившего ангела к нему.
*
Настало утро. Солнце. Снег растаял,
Она недавно родилась,
За окнами с веселым шумом стая,
Испуганная кем-то поднялась.
Прошло пять дней и ночь
И взяв ее с собою,
Мать вниз спустилась. «Дочь!»
Сказал отец и взял на руки, гордости не кроя.
Потом пошли неделя за неделей,
Вот первый шаг, потом второй…
Уж минул год, потом второй, несмело,
…И разразилась ночь тринадцатой весной.
Тринадцать. Ровно, и еще немного.
Нечетное – почти проклятое число,
Число, прогневавшее яви бога,
Что на осине смерть свою приобрело.
Да. В этом возрасте Оно и Суперэго
Схлестнутся не на жизнь – на смерть.
Здесь поражений и побед до бесконечности - их много,
Пока не кончится земная круговерть.
Но это внутренние муки и гоненья,
Что не имеют твердой почвы под собой,
Здесь все разрублено и нет узлов и звеньев,
Здесь стать последним могут первый и второй.
*
Она проснулась очень рано,
Немного было на часах,
Прошлась по комнате и у окошка стала,
Последнюю звезду увидев в небесах.
Звезда померкла, а потом упала,
И солнцем озарилась даль,
Она существовала очень мало,
Оставив только лишь сгоревшую печаль.
А к вечеру с востока черный ливень
На землю опаленную упал.
На западе, в мгновении бессильном,
Закат в кровавых окнах догорал.
Так день воскресный кончился несмело,
Закончилась неделя и ушла гроза,
Погасло все. Она в кровати села,
Открыв за день уставшие глаза.
«Случиться что-то!» - мысли проносились,
С отчаянья болела голова,
Казалось, будь-то, что-то ей приснилось,
Но вспомнить Ничего хотела, только не могла,
Потом легла, но не могла заснуть и долго,
Пыталась вспомнить, кто во сне сказал:
«Запомни…», что-то там еще про бога,
И то, что скоро кончится последний, чей-то, бал…
Рассвет загнал тугие ночи краски
В закрытые подвалы этажей,
Настало утро, и закончились все сказки
И добрые, и те, что всех страшней.
«Гертруда! Просыпайся!» - мать позвала,
«Давай проснись!» - сказал отец.
Она проснулась, потянулась, встала.
Спустилась быстро вниз, услышав «Молодец!»
Отец сидел, скрестив под стулом ноги,
И пил давно остывший чай.
В глазах стальных не лучика тревоги,
В висках седеющих полузабытый май.
Он подмигнул, смахнул с лица улыбку
Допил, поднялся, посмотрел в окно,
На небо, на дубок у изгороди хлипкой
И начал говорить, приблизившись к трюмо:
«Я ненадолго уезжаю скоро
Чинить, в другую даль, часы,
Вы не скучайте, не смотрите так – с укором,
Когда воздвигнется в зенит созвездье Псы,
Вернусь». Он подмигнул обеим,
Поправил галстук, туфли обмахнул,
Умыл ладони, приобнял их с вдохновеньем,
Поцеловал одну, другую и рукой махнул.
«Вы что?» – взглянул на мать с укором.
«Да так». –она смутилась взгляд свой потупив
Но все же улыбнулась скоро,
«Не по себе, мне что-то в этот час. Прости».
«А ты, что так стоишь и чуть не плачешь?
Не хочешь ничего сказать,
Не хочешь пожелать в дорогу мне удачи…
А может быть тебя с собою взять?»
Гертруда помолчала, отказалась
В душе приобретая твердь
Но твердь застывшей глыбой оказалась,
Застывшей в горле мутным словом – «смерть».
Отец уехал, попрощавшись неумело,
Забыв закрыть калитку и входную дверь
За ним отправилась Гертруда, словно в белом
Одолевать посильных знаний твердь.
А мать одна осталась у окошка
В глазах с печалью их обоих ждать
Сидела долго, как почти забывшая все кошка –
Про пятерых отнятых и утопленных котят.
Прошло полдня, домой пришла Гертруда,
Они попили чай и вместе сели уж вдвоем,
А сколько ждать? Узнать то им откуда? –
Вот так вот ничего не зная все живем.
Не зная радости и горечи прощаний,
Мы лишь потом, к утру, осознаем,
Что обошли кого-то мы вниманьем
И с ними не съедим уж боле, не попьем.
Но поздно, ведь давно уже закрыты
На кованные цепи двери тех миров,
Тех, что уж тысчи лет людьми забыты,
Откуда не вернуть потерянного вновь…
*
На площади кругом полно народа
Пришедший пастор людям говорил,
О том, что все забыли слово бога,
Потом осекся, вспомнив, что и сам забыл.
Но тут толпа раздвинулась и рядом,
С гласящим, словно свет восстал,
Да, это был посланник ада,
И проповедь свою читать он стал:
Он говорил о тайнах мирозданья,
В пучины мрака время облекал,
О том, что скоро кончатся земного дня страданья,
Но что наступят новые – молчал.
Он говорил от сердца, и тревогу
Глазами в сердце каждого разжег.
И говорил о праведности много,
Он говорил красиво – словно бог.
Священник новый правду расплескал всем
Цинично, словно в крышку гвоздь забив,
Он говорил душой смеясь, сам плакал
И истиной народ сей заразил.
Потом спустился, вниз, подняв свои ладони,
Овации и крики заглушив,
Протиснулся сквозь строй людей нестройный
И был таков, в рассвете образ растворив.
Напротив. Где-то средь развалин и отчайнья
Средь леса труб, обломков кирпича,
Сидел и ел на сумму подаянья,
Архангел, в синь безмолвную молча.
Молился ангел, уповая богу,
Просил о жизни бедных, полюбить,
Упрочить их непрочную дорогу,
И о прощенье прочих не забыть.
Поспав на голых, черствых плитах пола,
Проснулся ангел, хлеб он преломил
С соседом – старым, выжившим из разума Пиотом,
Простился с ним, да и его простил.
Дорога дальняя, разбитые дорогой ноги,
Шершавый посох, отмеряющий шаги;
Весенний холод и полночные тревоги,
И то, что пожелают лишь враги.
Он шел минуя веси и селенья,
Он плакал с разрыдавшимся дождем,
Грядущее, открытое ему веденьем,
Забыть хотел, но снова вспоминал о нем.
Зайдет в дома, кого-то он излечит,
Кого-то обнадежит, исцелит.
Благоговения кому-нибудь возложит,
И проклиная внутренне – простит.
*
Не начинайте дело в понедельник,
Семи начало с ним не совместить,
Отец об этом вспомнил, только поздно,
Ведь не в его привычке было все назад сместить.
Он подъезжал по ветреной дороге
К реке большой, что рассекала твердь,
У переправы стал и подождал немного
Паромщика, смирившего речную круговерть.
Речными бликами играло резво солнце,
На серой глади искры разметав,
Выглядывая сквозь небес стальных оконце,
И в отражении почти себя узнав.
Паром пришел и начал отправляться,
Забрав на борт двенадцать человек.
Спокойно. Небо тихо – нечего бояться,
И равномерен у речной волны разбег,
Но над волною птица ходит низко,
И небо, стало вмиг смурнеть.
Нагнало тучи, молния ударила так близко,
Что, кажется, поколебало мира твердь.
Порывы ветра волны раскачали
И оборвали трос с концов земли.
Их закрутило и они упали,
Вцепившись в доски пола, как могли.
Расхлябанная черная, стеная
Качала вечность плот. Потом, устав,
Перевернула. Жалости не зная.
И умерла, с собою всех на дно забрав.
Двенадцать, и тринадцатый – паромщик,
Поддавшись, буре все на дно легли,
Укрыл их от беды великий кормщик –
Теперь проблемы взять их не могли.
Укрыта синь глубокою водою,
На глубине не слышен плеск воды,
Теченье обнимает и с собою,
Осуществляет все свои мечты.
Прошло полмесяца, и тенью облачено
На берег тело бренное снесло,
Его нашли и документ нетленный
Поведал миру имя и число.
Веселье забывая и роняя,
Минуты тихо, время говорит,
Что нет конца началу мирозданья,
Но гроб стоит, а в сердце все горит.
Присевши подле, тихо мать молчала,
Все слезы вылив, говоря себе,
Что лучше б ее очередь настала,
Что не ходить им вместе по земле.
Затмили ей глаза тревога с горем,
Ведь радость с ними в раз не совместишь,
Одна отрада, что стоит спокойно,
И как отец в отчаянье молчит…
Под пологом раскидистого дуба,
Плитой гранитной в скорби погребен,
Под надписью поведавшей всем скудно
О имени и был когда в тот свет введен.
Туда приходит женщина рыдая
И девушка приносит два цветка,
А дуб шумит, листвой не умолкая,
От ветра или сильного дождя.
*
Гертруда рано утром встрепенулась,
Присела на кровати вся дрожа,
От сердца руки бледные отняла
И на руке браслета не нашла.
Прошла босыми ступнями по полу,
Открыла дверь и к матери вошла,
Прикрыла ноги голые подолом.
«Пришла я рассказать, как там дела.
Просил отец сказать тебе целуя,
Чтоб не грустила и простила вновь,
Ведь жизнь, сказал, всегда в игре вистует,
Забыв про правду, радость и любовь.
Не плачь, а-то отцу в могиле больно,
Но помни, он просил так передать,
Чтоб жили как всегда во всем спокойно».
Глаза открыв на дочь смотрела мать,
Смотрела молча, все не понимая,
Откуда это к дочери пришло?
Зачем ей в ее возрасте страданья,
Прозрачные, как грязное стекло.
Потом слегка опомнившись обняла,
Прижав Гертруду к пламенной груди,
Ах, чтоб ты дочка в жизни понимала -
С шипами все же детские цветы.
*
Подходит лето, разделяя дни и ночи,
К концу подходит неуемный май,
И ночи дней становятся короче,
Все облекая в листья невзначай.
Под дуб приходит вечером Гертруда,
Под ним печально с кем-то говорит,
А дуб как будто голосом От Туда
Листвой в кудрявой кроне шелестит
Сидят они так долго, замолкают,
Грустят вдвоем и правду говорят,
Они под звуки ветра много знают,
Но для других отчаянно молчат.
Весна. Когда вскипают в цвет гормоны,
Наружу лезет, все что расцвело,
Глуша души измученные стоны
И притупляя - что произошло.
Гертруда, в том не исключенье,
И хоть она задумчивая шла,
Увидела, как помахал с весельем
Парнишка из разбитого окна.
Едва знакомый, ветреный зевака,
Разбил в душе зеленое вино,
Разлилось чувство схожее со страхом,
Но только пьяное в желании оно.
Она прошла и голову склонила,
Прижав две книги к девичьей груди,
На лавочке сидел, смотря с ухмылом,
Епископ, знающий, что будет впереди.
Напротив, рядом с папертью часовни,
Сидел отдельно от других,
Старик, что демону был братом кровным,
И подаянья брал из рук любых,
Он посмотрел, как девушка проходит,
Ее знаменьем светлым озарил,
Почувствовал, что кто-то козни водит,
Глаза поднял и понял, кто им был.
Пред ним в улыбке ласки белощекой,
Протягивая пфенинги, стоял,
Другой архангел – черный и жестокий,
В молитве четки что перебирал.
«О! Здравствуй мой архангел-искуситель!
Что в этот раз назначено судьбой?
Прошло так много время, что спаситель,
Забыл, за что пожертвовал собой».
«Ну здравствуй… А ты выглядишь неплохо,
Какая борода! Да и усы!
Все изменилось, все под властью бога,
Весь мир с вселенной… И созвездье Псы».
Сказал, потер ладони, не простился,
С толпой смешался, да и был таков,
Архангел невзначай перекрестился,
И рассмеялся, сбросив груз сомнений и оков.
Прощение пред взором его стало,
И буря и молчавшие часы,
И девушка, что проходила головой качая–
Все брошено на судные весы.
*
Проходит время. Время в даль несется.
И дочка стала чаще пропадать,
А матери в то время неимётся,
Ведь где она? Кто может точно знать?
Где дочь? – Она опять гуляет где-то.
Там музыка, веселье и вино,
В напитке этом ищут все совета,
Но не найти ответ в нем все равно.
Друзья. И среди них один – особый,
Что чаще заставляет грудь дышать,
Что смотрит с прищуром веселым
И подливает тем несбывшихся, опять.
Проходят дни, мелькают хороводы.
Наскучила пивная благодать,
Так от напитков телу невесомых
Мы начинаем просто засыпать.
Но даже темной ночью бес не дремлет,
Ни то, что ранним утром или днем,
Он пожеланьям тайным молча внемлет,
Их преподносит тихо – босяком.
И вслед за красным соком лоз прекрасных
Черед приходит к травам и цветам,
Но после этого за поцелуем острым, страстным
Кошмар приходит в лютой пляске к вам.
Беда сия Гертруду приласкала,
Обвила мраком с ног до головы
Все больше искра света угасала
И отдалась она в течение судьбы.
Заметна в одеянии едва ли,
Как тень немая бродит средь толпы,
А мать в отчаянье ни как не понимает,
И смотрит вечерами на часы.
Проходят месяцы и тень ее бледнеет.
Что делать, думает она сама.
И краем разума, что головешкой тлеет,
Идет и запирается одна.
*
А что Архангел и безумный демон,
Что в рясу с черною сутаной облачен? –
Они стоят, питаясь жажды хлебом,
И смотрят сквозь закрытое окно.
Один сквозь стены ясно вопрошает
Остаться, ждать, в страдание терпеть.
Другой о травах жизни много знает
И уходить советует, забыв запрет.
Проходит месяц-два единоборство.
Склоняются туда-сюда весы,
А на весах, в одной из чаш, притворство,
В другой, отчаянье, пробившейся на свет лозы.
Архангел мрачен – он чернее тучи,
А демон веселей день ото дня.
Он любит, может быть, других помучить,
Уже другим в отчаянии мстя.
*
А дуб омыло снегом и дождями.
Он одиноко на ветру стоял,
Склонялся над печальными полями.
Он много чувствовал и очень мало знал.
Давно никто под ветви не приходит
И не несет печального венка,
Не говорит, о жизни слова не заводит,
И головой качает в такт листве слегка.
Печаль неведомым в его душе лежала,
В листве неудержно струясь;
Душа – она так понимает мало,
Рыдая, а потом смеясь.
Не зная доводов, не помня оправданий,
Она не знает, что такое да и нет,
На поводу у пламенных желаний,
Не днем, ни ночью – там, где льет рассвет.
Прошла еще весна… Уж лето вдаль уходит,
И осени сменяется пора,
Цветение весны опять приходит…
С утра опять Гертруда не пришла.
Она который месяц в заточенье
От суеты мирской защищена,
От млечного отравленного зелья.
Лишь с матерью, а в комнате одна.
В ее глазах отчайнье и моленье,
В ее словах не сказанный предлог,
В ее отчайнье догорает с тленьем
То, что другой сказать еще вчера никто не смог.
Прошло так много времени до срока,
Когда прорвало сумрачную сеть,
И стало снова все вокруг цветное
И солнце засияло словно медь.
«Прости меня, пожалуйста! А? Мама?!
Не знала я об этом никогда…
И слишком поздно это осознала». –
Из глаз текла соленая вода.
«Не плачь, поверь все это где-то в прошлом.
Забудь. Забыв, уже не вспоминай.
Все в нашей жизни очень-очень сложно,
Хоть знаешь – хоть вообще о ней не знай.
Давно на белый свет не выходили…
Не навещали мы давно отца,
Давай сегодня сходим на могилу;
Давно душа моя полна свинца».
*
Так радоваться могут, только дети,
Когда увидят мать или отца,
И дуб счастливей всех на свете,
При виде сердцу милого лица.
Все снова на круга свои опять приходит,
И память, забывая скорбный стон,
Забудет и от грустного уводит.
Приводит к новому, но это лишь потом.
Со временем и грусть, и боль забылись,
Печаль куда-то странствовать ушла.
Прохладой камни темные струились,
К вратам кладбищенским Гертруда тихо шла.
И у ограды, друг напротив друга,
Она увидела, стояли как столпы,
Один оформлен черною услугой,
Другой в своих руках держал цветы.
«Ну сколько можно за мой нрав бороться?
Зачем вам это? Можно ли понять?
Который год вам вместе не имеется,
А толку с этого – ни дать тебе не взять!
Идите. Уходите от порога.
Не надо на одну меня смотреть,
Таких, как я на свете, видно, много,
Как вы – так это надо поглядеть.
Не надо больше за меня бороться,
Идите, хоть куда – вот белый свет.
К моей душе никто не доберется,
Не к ней ваш белый или черный цвет.
Ведь с вас едва ли где-то было толку.
Что ваша жизнь? – Она уже прошла,
Забудьте все, но с толком. С расстановкой…
А я. Куда хочу. Сама пошла!»
*
Цветы на землю в миг тот опустились,
И меч пропал, и власть ушла.
Сутана в рвань собой преобразилась,
А заклинанья смазались в слова.
«Ну что? Чего добились мы приятель?»
И бывший бес с улыбкой посмотрел.
«Того – что заслужили сами».
Слезу другой отер и присмирел.
И оба в сторону спокойно развернулись
И двинулись ботинками пыля.
А впереди все больше разгоралась
Печальная и алая заря.
Прошло не мало времени, но бродят,
Стирая в пыль асфальт и грязь дорог,
Те двое, что покоя не находят.
И почему? То знают сатана и бог.
Тот сатана, что ничего не помнит,
И бог, давно забывший этот край,
Который под ботинками не стонет,
И льет на сторону и радость и печаль.