I
В воздухе запах влажных деревьев и выросших за ночь грибов.
В отдаленьи стрекочущий триммер. Взял меню – и эспрессо готов.
Я сижу в неподвижном саду на сколоченном грубо стуле.
Этим я открываю записки конца июля.
Я сижу в неподвижном саду у передвижной кофейни.
У каретника шум музеологов, старый сад им покамест до фени.
Только чучело бурого мишки иногда привлекает мой взгляд.
Я плачу за второй эспрессо и, поскольку отпуск, я рад.
Только чучело бурого мишки, на столе кедровые шишки
В глубокой глиняной миске. Он над ними разинул пасть.
Только спёртый древесный запах. Стрёкот триммера, крик мальчишки.
Тень тепла накрывает округу. Впору впрямь в безделие впасть.
Только спёртый древесный запах и белёсые облака.
Только первые знаки осени, неприметные взгляду пока.
Только грубый стул перед столиком, убранным белым тюлем.
Так медлительно продолжаются записки конца июля.
II
Чёрное двухдюймовое многоногое странное нечто.
Вроде гусеницы, но подобных нигде не увидеть, конечно.
Размеренно движется прямо, как живой шевелящийся поезд.
Чувствую, как чужой, свой прерывающийся голос:
«Что за тварь ты такая, кто ты и что ты такое?
Из какого кошмара? Чьё сознанье покинув больное,
Ты вползла в эту светлую комнату и втянула с собой тревогу?»
Продвигается знай многоножка, убираю поспешно ногу
С её курса. Ход неспешный её – однозначно следствие злобы.
Как убрать её из квартиры? Срочно надо придумать, но что бы?
Взгляд цепляется за предметы, как попавший в беду за былинку.
Тварь чернеет, ползёт упорно, отливает багровым спинка.
Взгляд уткнулся в угол. Спасенье – деревянная длинная рейка.
Подставляю её, многоножка, ну, по ней заползёшь? Теперь как
Подожду, пока треть пути одолеешь и после посмею
Из окна тебя выбросить с рейкой. Бесполезно. Рука немеет.
III
Лязгнула цепь. Маятник на берёзе
Мерный считает ритм. Вдалеке, в депо,
Пышут паром, как звери из мифов, разноцветные паровозы.
Начеку жираф в будке сторожа, с ним начеку Сапфо
В маске актёра-трагика сжимает древко алебарды.
Кусты высотою с вязов не дают разглядеть,
Какие игры затеяли у музея сантехники-барды.
Часам остаётся пространство и силы четыре часа отзвенеть.
В воскресенье на прошлой неделе поспешно зима отыграла.
Время мчится поспешно: не успел оглянуться – среда.
Время мчится, как поезд, как состав без конца и начала.
Овеществляя метафору, то и дело гудят поезда
В чёрно-белом депо, что стоит в середине леса.
А нагнуться – и между стволов заснуёт боевой народ.
Все в зелёном они. Вот под вязом малютка-принцесса,
Ловко спрыгнув с коня, к муравейникам споро бредёт.
IV
Воздух на этих болотах таков, что не по себе.
Кажется, прямо во мху прорастают слова,
И в отдалении ангел играет на ржавой трубе,
Или не ангел, а лабух. И призрачно вторит сова,
Точней, её призрак. Приостановлен бег
Томных минут. В сумерках топчется миг:
Тот же, что час тому. Так же застыла тень
В стылом закате. Словно под звон вериг,
Лязгает где-то трелёвочник, слышно лишь эхо, но где
Продолжается жизнь, где, в каких неизвестных лесах?
Замерла тень, не движется и отраженье в воде.
Стрелка застряла на десяти на компасе и на часах.
Время на этих болотах однако возможно вспугнуть,
Хлопнуть по-дон-хуаньи, толкнуть его, поднажать.
Крик журавлиной стаи вернул движенье минут,
Всё приведя в движенье. Да стоит ли продолжать?