Он был невыносимо одинок.
Неслись куда-то мёртвые планеты,
Века роились мухами у ног,
И щёлкали призывно кастаньеты.
Тревожный и азартный, этот звук
То замирал, то вдруг взрывался дробью:
Хотел сказать о чём-то звонкий стук...
И горизонт алел, светился кровью:
Горел закат. Не в этой чёрной тьме,
А там, где море солнцем осиянно:
В его неспящем, страждущем уме
Видения теснились постоянно...
Он был никем среди холодной тьмы -
Никем, ничем и всем одновременно,
Во мгле и стуже ядерной зимы
Он был один во всех мирах Вселенной.
Он был один - и слышал чей-то смех,
Смотрел во мглу - а видел ночь и вишни,
Лучи восхода, мягкий тёплый снег,
И кастаньеты били в ритме жизни.
То не был сон: сын вечности не спал.
Не пил, не ел, но - был.
И был бессмертным.
В его мозгу вскипал видений шквал
И делал чёрный холод незаметным.
Картины шли во мраке чередой:
Он видел танец рук, его зовущих,
И страшный гриб над алою водой,
И смерть свою, и гибель всех живущих.
И кастаньеты... Много тысяч лет
Они стучали, звали к пробужденью.
Он улыбнулся вечному мгновенью,
Вздохнул и произнёс: "Да будет свет!"