Не всё же время воевать!
И о культуре надо думать.
И чтоб за книжкой не скучать,
Чапаев с Петькой вздумали „культурить“.
Надели новые штаны,
Рубахи, те, что без заплаток,
И так как шашки стали не нужны,
Их побросали прямо у палаток.
«Пойдём, послушаем спектакль „Лампа Алладина“,
Идёт он на английском языке.
Мне комиссар сказал, что чудная картина,
Как хрен, натёртый в старом коньяке»,—
Сказал Чапаев, но, видать ошибся.
Спектакль оказался просто дрянь.
К тому же Петька долго не мочился:
С собой не принесёшь ведро или лохань.
«Да тут должны быть туалеты,
Что корчишься, иди, ищи.
Учуешь вонь — знакомые приметы,—
Так заходи в мужской сортир, дрищи».
Слова начальника — закон для подчинённых,
И Петька туалет пошел искать.
Где можно было бы без посторонних
Не только тело, но и душу облегчать.
Вернулся через час, какой-то удрученный.
— Василий, знаешь, тут сортир чудной,
Уж больно тёмный и большой.
Свет есть, но он какой-то затенённый.
Как я его нашёл и сам не понимаю.
Но я в него вошёл, гляжу — горшок.
Тут я в него нужду справляю,
А из горшка мужик какой-то скок!
Орёт чего-то по-английски, дуралей.
Ну, я его облаял троекратно.
Он весь в моче. Кричу ему: скорей,
Лезь, олух, в свой горшок обратно.
Тут начался такой трезвон!
И где гогочут — непонятно,
Орут, кричат со всех сторон.
Ну, плюнул я, и побежал обратно.
— Да это что, Петруха, чудеса
На сцене без тебя такие были,
Что я, наверно, выплакал глаза,
Из них от смеха градом слёзы лили.
Бездельник-джин в горшке сидел.
Тут Алладин его на дело вызывает,
А джин там зад себе пригрел
И из горшка не вылезает.
Пароль забыл бедняга Алладин,
Ну, это заклинание такое...
Кричит он джину: „Я твой господин!“,
А тот „Пошёл ты...“— и словцо дурное...
И вдруг какой-то идиот
На сцену вышел и штаны снимает,
Струю на джина направляет
И метится бедняге в рот.
Джин из горшка пружиной вылетает,
Орет, что тут сценарий был другой,
А идиот его рукой
Опять вниз головой в горшок толкает.
Так это ж не спектакль, а потеха:
Гогочет зал, хохочет Алладин,
А идиот ему кричит: „Заткнися, блин...
Как врежу между глаз, так будет не до смеха!“.
* * *
«Воюешь, Петька, ты отлично,
А это надо поощрять.
И чтобы не было обидно,
Хочу в Москву тебя послать.
В тебе большой талант гнездится,—
Сказал Чапаев.— Ты герой
С красивой девичьей душой,
Пока не вздумаешь напиться.
В Москве научишься писать
Картины всякие, плакаты.
Приедешь, будешь рисовать
Политбюро, вождей и хаты.
Даю тебе на это деньги
И на постой и на харчи.
Ну, что молчишь, давай кричи:
„На что куплю я кисть и краски?“.
На это отвечаю так:
Кто хочет, тот всего добьётся,
Поголодает, перебьётся,
Конечно, если не дурак.
Рисуй картины, продавай,
Меняй на хлеб и на картошку.
Учись, рисуй и в голодовку
Крутись волчком и не зевай».
В Москве Петруха не скучал
Пил самогон, опохмелялся,
Всё деньги пропил, издержался,
Но в долг ни у кого не брал.
Вернулся в часть, Чапаев говорит:
«Теперь нам покажи, чему ты научился.
Не зря ж пол года там крутился.
Нам нарисуй заморский колорит».
Петруха этому был рад.
Натёр фанеру белой краской,
Нарисовал на ней квадрат
И зачертил сапожной ваксой.
— И что ты тут нарисовал? —
Спросил Чапаев с удивленьем.
— Как негр в полночь уголь воровал,—
Ответил Петька с восхищеньем.