Баллада о поклоннике Элвиса
Мой дед был верный делу винодел –
Играл на флейте, в небеса глядел,
И от мелодий , лишь ему известных,
Вино бродило по холмам окрестным.
Вино бродило, мимо шли дожди,
Наигрывай мелодию и жди,
Соседский услаждай игрою слух,
Пока в вине живет бродяжий дух.
Потом вино из бочки зажурчит,
И флейта ненадолго замолчит,
И виночерпий, вслушавшись в струю,
Узнает в ней мелодию свою.
Вот выпил, и забыл, о чем писал.
Меж тем музыке внемлют небеса,
И наравне со множеством светил,
Метеорит, заслушавшись, летит.
Заслушался, забылся, с толку сбит,
Летит без траекторий и орбит,
В задумчивости, грезя наяву,
В надежде приземлиться к рождеству.
Но в космосе есть тысяча преград,
Он задержался, он не виноват,
Летел над утренней Испанией,
Никто желаний не задумал в ней.
И груз желаний на себе неся,
В навоз и грязь с размаху плюхнулся,
Упал в деревню Reliegos он ,
Недалеко от города Леон.
Залаял пес, заблеяла овца,
Зовется королевской улица,
Где, скажем не в обиду королям,
Без метеора было много ям.
И глиняная треснула стена,
Селянам сразу вспомнилась война,
Прошло от окончанья восемь лет,
И дед крамольный вытащил берет.
И тот берет ношу отныне я,
Рожденный в самый день падения.
Гость каменный так яростно гудел,
Что дедом стал в то утро винодел.
Был это непростой метеорит,
Его везли ученые в Мадрид
На разномастных и перекладных,
А он играл мелодию для них.
А он играл в небесную дуду
Мотив, что дед придумал на ходу.
Теперь в музее под стеклом живет,
И детям врет о нем экскурсовод,
Что не заслушайся бедняга флейты,
Вращался бы поныне в небе где-то.
Но я увлекся, я прошу прощенья,
В мой день рожденья, кстати, в воскресенье
Свалился метеор на перекрестке,
Не поломал ничьи при этом кости,
Ущерба на три ломаных песеты,
Но я теперь живу под звуки флейты
Под звуки струнных, духовых, ударных,
От них не убежишь, да и куда мне.
Я вдавлен метеором в Reliegos,
Я – ваш слуга, а впрочем, просто Элвис,
И со своим призванием не споря,
Я содержу, танцуя, бар «La Torre».
Танцую при заказе и расчете,
В любой момент , когда вы ни зайдете,
Подверженный мелодиям и ритмам,
Я чувствую себя метеоритом,
Вселенную перелетевшим камнем,
Подмогой в этом деле музыка мне,
И не случайно не проходят мимо
Харчевни музыкальной пилигримы.
Я зазываю их, машу беретом,
Продрогшему немедля быть согретым,
Уставшему конечности расправить,
А я уж не забуду диск поставить.
Я – дискобол, искрометатель дисков,
И подпою на собственном английском,
И подыграю на усталой флейте,
И станут чуть иными песни эти.
И разомлеет пилигрим-бродяга,
И что-то про “Camino de Santiago”
Напишет на стене моей харчевни,
Усталое, душевное, вечернее,
Понятное и путнику и камню,
Учить не надо даже языка мне,
Строка к строке, и в рифму, и без рифмы,
Талантливы как черти пилигримы.
И кажется, все выше свод “La Torre”,
Здесь языки соседствуют не споря,
Латышский, русский, финский и японский,
“La Torre” – башня, выше Вавилонской.
Есть Вавилон, но нет столпотворенья
В метеоритом меченой деревне:
Вино от деда, музыка от Бога,
И будет так, пока живет дорога.
В конце два слава-слова об авторе:
И я сидел, и ел, и пил в «La Torre»,
Под музыку шести- семи- десятых,
Читал фольклор настенный, и не спятил.
На плинтусе нашел себе местечко,
И написал о том, как я сердечно
Испанию люблю, и все такое,
И метеором пригвожден к «La Torre».
Простите, братцы, пилигрима-брата,
Что не привел из Элвиса цитаты.
У трезвого меня и у пьяного
На языке и на уме иное.
Простите меня ради желтой стрелки,
Я рядом с вами двигал палки-елки,
Дремал под храп двухъярусной кровати ,
Мозоли натирал, да вы все знаете.
Я – пили-ели- грим, хорош ли, плох ли,
Но не знаток мелодий той эпохи,
И не фанатик Элвиса нисколько,
Но стал навек поклонником поклонника.