Ты там, где чёткость переходит в погружение,
как будто взглядом закружился на виниле,
в виру которого наклёвываться жжению
легко на пятке у безногого в могиле.
Сегодня звёзды расположены на небе
твоей до Савла ослепившей правотою,
а перед зеркалом я думаю о джебе,
о том, на чьей я стороне с такой виною.
Ты помогаешь мне отделаться от ранца,
места в котором с малолетства крали крали,
и еле-еле успевает оставаться
хотя бы что-то от меня и от меня ли.
Во мне аукаться начнёшь сама с собою,
и кто-то будет откликаться семафорой,
и к моему несовершённому запою
ты станешь самополивающейся флорой
надо мной…
«…иркот наяривает около глаганы
где за сонорию положена инерва
а коли так то брюхокрылые саданы
не отличают кунинарию от херва
мезга, оставшаяся после предыдущей,
дождём из выжатых волос твоих разжижена;
я раньше только извергал, теперь я пьющий,
и будет каждая глотком моим обижена
шмиталь ыханковый опять штурмует ажу
а та и рада накуражиться с тетеной
они на пару перекрашивают кашу
в какой-то цвет по нагивахе схожий с энной
твой фотоснимок выну и проверю кубарем,
что мне достанется от взгляда на фотографа;
с моей души уже три мерки сняты ступором,
боюсь не выбраться из фокуса двухсотого
увачавідкі назіраем не за хатай
а за якімсьці пацалункам ля агіды
што растлумачыць хто з гісторыі багатай
зрабіў гаргуру і шашорыю рарыды
в такт отражению покачиваюсь мерно
и так хочу освободиться от синхрона;
до нюней стыдно мне становится, наверно,
бо отражается в люстэрке дочь патрона,
который может быть и с порохом ба ба ха
крулит хиторию вахлаковую или
на чудаке не разрывается рубаха
поскольку оную из колокола сшили…»