Джек, наконец, достроил свой дом, повесил подкову на дверь, чтобы каждый входящий стучал, как гром; только входящих нет.
Верь не верь - на счётчике исходящих тоже стоит ноль; разве что вот сосед, к которому Джек как-то раз забрёл, чтоб попросить соль. На деле, конечно, ни к чёрту была ему белая смерть - он просто скучал, потому что давно не видел людей.
Сосед ему вынес пакет, Джек выдавил из больного рта слова благодарности и опять замолчал на несколько лет. Стародавностью собственных дней Джек был по горло сыт, но, прежде чем умереть, ему хотелось с кем-то поговорить.
Рассказать, какое небо сизое в пять утра - не важно при этом и время года (самому Джеку нравилась больше зима - из-за холода); он хотел рассказать, как птицы красиво поют, даже пусть это карканье и вороны; и как люди теперь мельчают, гневят бога, а всесильный Яхве за них на Джека обрушил горе.
Плакать хотелось Джеку, слёзы горькие лить, рассказать, как он вдруг понял, что слова стали слишком пусты, чтобы пускать их в мир, и замолчал на годы; как стал угрюмым, злым; как казался всем остальным уродом.
У Джека болталось это на кончике языка; и он всё ждал, когда же сосед, как в фильмах, позовёт его подбухнуть пивка.
Но промолчал мужик. Джек сгорбился и пошёл домой.
Облажался. Привык. Так а чё - давно уж изгой.