***
Как несчастна, как нища ты -
можно ль вытерпеть ещё?
Поднебесная пощада,
заслони меня плащом.
Белым, нежным и прохладным,
словно саван или бинт,
что залечивает раны
тех, кто жизнью был убит.
О прости мою бездарность,
что не то я говорю -
чёрная неблагодарность,
белое благодарю.
***
Мне кажется, что я живу неправильно,
ни чёрту кочерга, ни богу свечка.
Боюсь, сие уже неоперабельно.
Чего-то там произошла утечка.
И вроде небольшая в жизни трещина,
но всё через неё ушло по сути.
На дне ещё недавно что-то брезжило,
и вот один огонь в пустом сосуде.
На что мне эта окись и окалина!
Всё выжжено от края и до края.
А я б его сменяла на бокал вина,
где истина нетрезвая играет.
***
Как собрать себя в кучку, размытой слезами,
разнесённой на части любовью и злом,
с отказавшими разом в тебе тормозами,
измочаленной болью-тоской о былом?
И поклясться берёзами, птицами, сквером -
как бы я ни качалась на самом краю,
как бы ни было пусто, беззвёздно и скверно -
я ни тело, ни душу свои не убью.
Как сказать себе: хватит! Довольно! Не надо!
Посмотри на ликующий праздник земной...
Но встают анфилады душевного ада,
и бессильны все заповеди передо мной.
***
я всего лишь пассажир
незапамятного рейса
жизнь отчаянно бежит
по кривым разбитым рельсам
колея ведёт в овраг
кто ты есть в кого не верю
мой вожатый, враг иль враль
господа вы звери звери
мой трамвай идёт в депо -
все сошли, кто ехал рядом
а ведёт его слепой
с мутным брейгелевским взглядом
жизнь короткая как май
засветилось и погасло
Заблудился мой трамвай
Аннушка спешит за маслом.
***
Выжить не чаяла вроде, но
всё ж дожила до весны я.
Вот моя малая родина -
скверы и тропки лесные.
Радость моя изначальная,
в сердце впечатано фото.
Чур меня речь величальная,
пафос квасных патриотов.
Выпита, предана, продана,
но аплодирует клака...
Вот моя тихая родина -
комната, ты и собака.
Столько пришло и отчалило,
но уцелело лишь это.
Не расплескать бы нечаянно
каплю бесценного света.
Звёзд разметало смородину,
взгляд поднебесный бездонен.
Вот моя милая родина -
губы твои и ладони.
***
Я лежу в кольце твоих рук.
Вот мой панцирь, броня, защита!
Обведён магический круг,
словно сеточка от москитов.
Здесь лишь двое, и все свои.
Тёплый домик мал и укромен.
Старый гномик моей семьи,
как ребёнка тебя укроем.
Семь напишем, а два в уме.
Лишь тебе одному чета я.
Ни по осени, ни по зиме
пусть никто нас не сосчитает.
***
Так многому сказала «не судьба»,
что та ушла, обиженно потупясь,
оставив только грабли мне для лба,
и вилы для письма, и воду в ступе.
Вначале Слово, а потом слова,
слова, слова, их мёртвые значенья...
А где же дело, чем душа жива,
и глаз твоих вечернее свеченье?
Мы словом обозначим лёгкий свет,
но это будет тяжестью корыта.
А чувство слепо, как движенье век,
когда они от нежности прикрыты.
Варюсь в словесном сладостном соку,
но как бы слово ни было медово -
мне не заменит складки твоих губ
и волоска единого седого.
Слова, а остальное трын-трава...
Но жизни суть простая как мычанье,
но подлиннее солнце и трава,
и до чего правдивее молчанье.
***
Пальцы дождя подбирают мелодию
к детству, к далёкой весне.
Где-то её уже слышала вроде я
в давнем растаявшем сне...
Капли как пальцы стучат осторожные:
«Можно ли в душу войти?»
Шепчут в слезах мне кусты придорожные:
«Мы умирать не хотим...».
Люди снуют между автомобилями,
светится в лужах вода
и озаряет всё то, что любили мы,
что унесём в навсегда.
Глупая девочка в стареньких ботиках,
руки навстречу вразлёт...
Дружество леса, дождинок и зонтиков,
музыка жизнь напролёт.
***
Уютный комнатный мирок
с родными старыми вещами,
без обольщений и морок,
из сердца вырванных клещами.
Отброшен гаршинский цветок,
не надо ран очарований!
Мой домик, угол, закуток,
что может быть обетованней?
Принять неспешный твой уклад,
тонуть в тепле облезлых кресел
и на домашний циферблат
глядеть без Батюшковой спеси.
На коврик, чашки, стеллажи
сменить бездомность и огромность.
Не Блоковские мятежи,
а Баратынского укромность.
О здравствуй, снившийся покой!
Ты наконец не будешь сниться!
Утешь меня и успокой
в ладонь уткнувшейся синицей!
Повисло облака крыло -
прощай, мой путеводный пастырь!
На всё, что мучило и жгло -
налепим стихотворный пластырь.
Уходит завтра во вчера
без жертв, без жестов и без тостов.
Дней опадает мишура
и остаётся жизни остов.
И пусть из зеркала не ты
глядишь, какой была когда-то.
Закроет бреши темноты
заката алая заплата...
Ну что, купились? Я смеюсь.
Сменю ли крылья на копыта?
Всё, что люблю, чему молюсь -
о, не забыто, не забыто!..
***
До рассвета порою не спим,
нашу жизнь доедаем на кухне,
вечерком на балконе стоим,
пока старый фонарь не потухнет.
Позабыты борьба и гульба,
бремя планов и страхов дурацких.
Столько лет не меняет судьба
ни сценария, ни декораций.
Но всё так же играем спектакль
для кого-то в себе дорогого.
Тихо ходики шепчут: тик-так...
Да, вот так, и не надо другого.
До конца свою роль доведя,
улыбаться, шутить, целоваться,
и уйти под шептанье дождя
как под гул благодарных оваций.
***
Я зонт беру с собой, чтоб о дожде не думать,
чтоб знать, что от грозы теперь защищена.
А что нам взять, чтоб смерть вдруг не могла бы сдунуть,
чтоб не застигла боль, болезнь или война?
Беру настой стихов, слов золотые слитки,
всё, что взошло в душе и брезжит сквозь туман,
и чей-то глаз прищур, и уголок улыбки,
и давних снов любви заветный талисман.
Не знаешь, где упасть, не подстелить соломку,
не оградят от бурь святые миражи,
но пусть нас бережёт наивная уловка,
храни меня, храни, соломинка души!