В тот памятный июльский вечер мать, уже совсем старенькая женщина (впрочем, старенькой она была только по летам. Годы были не властны над её тонкими красивыми чертами, над выразительными и яркими глазами и над голосом, звонким и сильным). Порода! - шутила о себе мать. И доля правды в её словах была. Люди, властные и деятельные, с живым изобретательным умом стареют медленно. А мать была именно этой породы. Она была властной и деятельной. И ещё мудрой. И люди льнули к её мудрости, к её доброму отзывчивому сердцу. Когда с кем-нибудь случалась беда, люди шли к ней за советом, за помощью и успокаивались, словно заряжались от неё волей и мужеством.
Так вот в тот самый июльский вечер мать пришла на стихийный городской базарчик, чтобы купить абрикосов. Таких пятачков было много в городе. Плоды щедрой южноукраинской природы не умещались на официальных рынках и продавались везде - на улицах и площадях, с импровизированных прилавков и с подъезжающих машин.
Абрикосы, выгружаемые из синих "Жигулей", привлекли её внимание. Они были яркие, словно полыхающие жаром, и крупные, с красными, словно поджаренными бочками. К ним сразу сбежалась очередь.
Розовощёкий старик, абсолютно белобрысый то ли от природы, то ли в силу почтенного возраста, возился с весами: стремился зацепить юркую стрелку за нулевое деление. Его половина, моложавая, крепко сбитая женщина выставляла на раскалённый тротуар ящики с абрикосами.
Мать оказалась в очереди первой.
Старик, наконец, зацепил стрелку и выпрямился.
Он увидел мать и округлил глаза.
- Вы? - спросил он с испугом. - Ваша фамилия ... Как ваша фамилия?
Мать в недоумении пожала плечами.
- Почём? - спросила она, будто не расслышала вопрос.
- Скажите вашу фамилию, тогда отвечу.
- Уважаемый, - осерчала мать, - я вам не девчонка, чтобы со мной заигрывать!
- Я не продам, покуда не ответите.
- Что это, допрос? - она вспыхнула от негодования. - Не продадите и не надо.
- Пожалуйста, - в глазах его стояла мольба, - скажите мне.
- Да скажите вы ему ... Не задерживайте всех... Что вам, жалко? ... Придумайте какую-нибудь ... - закричала очередь.
- С какой стати? - возмутилась мать. - Новости! Да вы в своём ли уме? - насторожилась она.
- В полном, - ответил старик. - Знаете, вы мне напомнили человека, которого я ищу уже пятьдесят лет. Мне кажется, это вы. Скажите мне ...
- Ну, - заколебалась мать, - Шуваева.
- Нет, извините, тогда я ошибся. Тогда вам, как и всем, по шестьдесят.
Старик взял у неё цветастую торбу и наполнил абрикосами. Но, получив деньги, снова застыл, словно вспомнил о чём-то.
- Послушайте, а вы не во второй раз замужем?
- Допустим. Вам-то что?
- О-о, - старик с облегчением выдохнул. - Ну, конечно! Ваш первый муж Фёдор Илларионович? Прохоров?
Мать отпрянула. Тело покрылось пОтом. В кончики пальцев вонзились иголочки.
- Дд-а, - сказала она чуть слышно. - Вы ... откуда знаете?
- Мать! - закричал он своей супруге. - Это она! Я нашёл её. А знаете, как я вас узнал? По глазам. Вы изменились, но глаза до сих пор красивые. И ещё по голосу. Я голос ваш узнал ... А знаете, кто я? Я тот человек, который видел вашего мужа в конце его жизни.
Очередь притихла. Задние стали подходить поближе, чтобы получше расслышать этот необычный разговор.
- Ваш муж был командиром эскадрильи. Но в тот день он уже сдал командование. Его повысили. Он должен был принять полк.
Он не должен был участвовать в том бою. Я его отговаривал. Но он получил письмо. От вас. Вы писали о вашей службе, о мытарствах, ваших и ребёнка. Когда я вошёл, письмо лежало перед ним. Он был темнее тучи. Он сказал мне:
- Не отговаривай. Я вылетаю. Хочу отомстить за семью.
Его эскадрилья выиграла бой. Они уже возвращались. И он замыкал строй.
И тут откуда ни возьмись - немец. Их исстребитель. Фёдор Илларионович развернул машину и погнался за врагом. Остальным приказал не менять курса. Он снял немца меткой очередью. Тот загорелся. И тут с земли поднялись ещё два их самолёта. Он сделал мёртвую петлю и пошёл на один из них, чтобы накрыть его сверху. И тут второй ранил его в хвост. Машина загорелась.
- Прыгай! - скомандовал он своему стрелку.
Но пулемётчик ответил:
- Я остаюсь с вами.
- Я приказываю тебе: прыгай! - закричал командир. - Я иду на таран.
Мы всё это слышали по радио. Я сидел возле рации.
Пулемётчик спрыгнул. А они погибли. Он и немец. В полку на линейке лётчики плакали. Это была первая потеря в нашем полку. И какая потеря! Его любили. Он был весёлый и добрый. А пел! Как он пел! Как играл на гитаре!
Но на службе это был не человек - кремень!
Перед последним вылетом он сказал мне: "Василий, если что случится, позаботься о моей семье". И я пообещал ему.
Мы с вами не были знакомы. Вернее, я вас знал, а вы меня нет. Вы работали в медпункте военфельдшером. Нас было много, молодых лётчиков только после училища, а вы были одна. Мы все были чуточку влюблены в вас. И я тоже. Чего греха таить. Я вас узнал по глазам. Они такие же яркие и живые. И по голосу. Он совсем не изменился. Ты не сердись, жена, но я себе слово дал разыскать её и ... даже жениться.
Я вас искал. И нашёл вот сейчас, через пятьдесят лет.
Очередь не шевелилась. Никто даже не кричал, что ему некогда.
- Что я вам ещё хочу сказать о вашем муже: таких, как он, мало.
- Они все погибли, - сказал мужчина в пикейном картузике.
- Спасибо вам, - сказала мать. Слёзы текли по её щекам. - Спасибо за вашу память. О муже, о нас, за добрые слова.
- А деньги заберите, - сказал старик.
- Нет, я не могу, - смутилась мать.
- Я прошу вас, Не обижайте меня. Ведь у меня нынче праздник. Я выполнил свой долг. Я рассказал семье о Федоре Илларионовиче. И теперь моя совесть чиста. В том, что я не смог позаботиться о вас, вы уж не вините меня. Война разбросала всех ... Ну, а вы как? Кто ваш новый попутчик жизни?
- Мой муж ветеран. Инвалид войны. Он Берлин брал.
- Значит, из наших. Тогда я спокоен. А дочь? Она жива?
- Жива. У неё муж и сын.
- Сын? У Фёдора Илларионовича внук? - воскликнул старик, - Ну да! Ведь дочь давно взрослая. - Жаль, что он не увидел внука.
- Ну, берите же деньги.
- Берите, берите, женщина, - очередь словно проснулась. - Берите, берите, не обижайте его, грех отказываться в таких случаях.
Мать шла домой, как во сне. Дома и деревья вытягивались перед глазами в длинющие мокрые линии. Она не чувствовала себя. Туловище словно занемело. И только абрикосы оттягивали руку, словно живое тело.
Она положила торбочку на стол, и абрикосы выкатились на клеёнку. Они смотрели весёлыми оранжевыми глазами. Она разломила один из них, и серединка повлажнела. Заплакала оранжевым соком. А, может, это её слезинки скатились в округлую выемку?
"Зачем ты сделал, Федя?" - подумала она. И увидела глаза. Его глаза. Они смотрели осуждающе. "Как ты могла задать такой вопрос? - спросили глаза. - Неужели ты меня так и не узнала за годы нашей совместной жизни?" Да, она знала его. Он был хороший муж и отец. А стал, оказывается, героем. Безызвестным героем. Это было обидно. Никто не написал о нём очерка. Никто не приколол к его груди золотую пятиконечную звёздочку. Потому что тогда было не до очерков. И даже не до наград. Война наступала. Шёл 1941 год. Война наступала, она заглатывала ежедневно десятки героев, поперхивалась, давилась их непокорными косточками, но шла вперёд, накрывая чёрным покрывалом безызвестности их подвиги.
Она перемалывала и свидетелей этих подвигов, тех, кто мог рассказать, написать, сообщить ...
Впрочем об известности Фёдор Илларионович и не думал. Он просто любил свою землю. Чуточку больше, чем собственную жизнь. "Нас много, а Родина у нас одна, - сказал он ей на прощание. - Береги дочь. А обо мне не беспокойся. Мы победим ..."