Домашний пес Ури Цви Гринберг 1-я версия

               
           Пролог
 
А вам непонятно: где моих восторгов накал?
И куда размах моего галопа пропал?
Ладно, дивитесь. Утих я, устал.
И как снизилась ртуть стремлений моей страны,
Так и мой термометр охладел.

И когда сынов моей родины стиснула скорбь,
Осадил я своих горячих коней.
До горных тропинок сузились тропы мои,
Частым дыханием пахаря стало дыханье мое...
Вот я расскажу вам -- и сказ мой будет о том,
Как человек становится псом...

Алеф

И было, на заседаниях, после речей мудреных,
Я устал. И красивые фразы устал изрекать,
И ткать одеяния для прокаженных,
Чтобы им по ступеням лестницы воспарять,
Сверху с народом своим толковать,
А гниль под одеждой скрывать.

И было, когда я и слышать и видеть все это устал,
Я сказал: - Да заржавеет мое перо, и уста замолчат.
Дабы я совсем незаметным стал,
Как в музейном отсеке какой-нибудь экспонат.
Не торговал мой дед  – он раввином был.
Благосклонным взором мошенников не дарил.
И не было даже тени лжи ни в одном его дне.
Пусть же, как и ему, лишь хлеб да соль станут пищей мне.

Бет

И был день – оказался я в городе Тель-Авив.
Опустились руки мои:  ягненком брожу среди площадей,
Не в траве луговой заплутавшись, а здесь,
В этом городе...в городе Тель-Авив.

И опостылел мне даже сердца  язык -- святой
Язык отца моего. И словно утес крутой,
Город меня обступил – и навис надо мной.
Каждым своим шоссе,
Каждой крышей своей,
Каждой стеной.

Куда убежать? Я задыхаюсь; бестолочь, мрак
Меж банком «Апоалим» и банком «Апак».
Родина ты моя, измученная моя –
От морского разлива  до лавок, которые здесь стоят:
А мне  спасения нет – запутался я.

Гимел

И было – жаркий вечер на город сошел.
Разлилось в небесах  сиянье Давидова царства .
А здесь, на улице городской, как сионский галут:
Ноги людей , как в девятое «ава»,  шагают-идут.

А я в столовку рабочих привел  свою плоть --
Агнец,  в человечью одежду одет:
Не травы поесть, а кашу да хлеба ломоть,
Где мигает газовой лампы оранжевый свет.

Я не видел  лиц сидящих вокруг  –
Лишь смотрел на движения рук.
И почуял я тайну их, труд их познал,
После того, как наелся. И вот что я услыхал:

Говорил Реувен, а внимал ему ШимОн:
«Будет здесь завод Роттенберга – чудо-завод:
И Ярден в другую сторону потечет  –
С Ярмухом вместе сольется он!

А в Наараим – просто лопнуть!  Слыхать,
Там еда буржуйская, денег до потолка!
Но распорядок плох:  в девять ложиться – а вставать
Как быку,  на рассвете,   в четыре-пять...
Ну да ладно!.. все изменится наверняка...»

Далет

И было, когда я, насытившись, вышел,
Увидал: корова хамсина над крышей
Рога свои протянула – а выше
Лихорадкой еврейской монета лунная дышит.

О, какая  бесхозность от Дана и до Беер-Шевы –
Все во мне – вся даль,  а моя голова  –  холм Гева.

Куда?  Домой?  Разве есть у собаки дом?
Даже череп мой я несу с трудом.
Рот иссушен горечью серой полыни –
И горек сказ Иехезкеля  всей общине.

 

Hej    
«Все во мне – вся даль,  а моя голова  –  холм Гевы.
И вот,  бродил я там взад и вперед,
В той теснине от Дана и до  Беер-Шевы.
Руном шерстяным  хотел обернуться
Для всех, кто в стране моей слезы льет
В печали своей – от Дана и до Беер-Шевы.

Но к дверям тех плачущих я не нашел пути ,
И шерстью не стал, чтобы высушить слезы их;
А стал я сосудом для Санбалатов,  для них,
Плетущих интриги  в домах своих;
И в слуховую трубу превратилось ухо мое,
Чтобы слушать гнусные речи их --

Vav
В ту теснину меж Даном и Беер-Шевой
Царство было должно придти – и придет,
Но пока здесь лишь лавка стоит –
А царства нет...

Ростовщикам и льстецам здесь теплый дом;
А тот,  кто  Машиаха ждет
Смиренно и страстно, он
Прятаться принужден
Вдалеке от домов и дворов, в тишине,
На кладбище, как чужой,  в своей стране!

Живой пророк им - что лающий пес за оградой.
А святой – тот уже в могиле лежит.
А этот – он им  ступенькой или порогом,
Он их фальшь приукрасит, оформит, как надо,
И лучшим защитником станет им.

А хлеб в стране, будто из фарша мясного,
И весь его Санбалаты съедят,
Не оставив и  четверти на столе...
О, не даром страна пропадает
В этой лжи от Дана и до Беер-Шевы!»