Случай, как правило, играет важную, решающую роль в жизни человека, кардинально меняя вектор её протекания. За долгие годы бытия любой припомнит два-три события или встречи, которые, если не определили его дальнейшую судьбу, то во многом повлияли на последующие поступки и решения. Казалось бы, всё в руках Фортуны. Но я глубоко убеждён, что всякий счастливый или несчастный случай - это семя, падающее на заранее подготовленную почву, и готовим её мы сами : не только образом существования, но и неким подсознательным устремлением к тому, что потом с нами происходит. Мне везло на счастливые встречи с замечательными людьми, и только теперь я понимаю, что далёкие времена моей молодости являлись временным отрезком, отведённым мне на формирование той жизненной основы, которая питает меня по нынешнюю пору. К таким важным встречам безусловно относится моё знакомство с Михаилом Лохвицким..
Это знакомство произошло осенью 1981-го года., в Тбилиси, в стенах Тбилисского педагогического института имени А.С. Пушкина, студентом которого я и являлся..Попал я туда тоже, можно сказать, почти случайно: запланированное поступление во Львовское высшее командное училище, где готовили военных дипломатов и журналистов, сорвалось из-за опоздания к началу вступительных экзаменов (были проблемы с авиабилетами), и я, чтобы не терять год, подал документы в ТГПИ, о чём и не жалею.
Наш замечательный декан Валентина Иосифовна Балуашвили, прекрасный литературовед, милый человек, аккуратно причёсанная элегантная старушка с небесными глазами и тихим струящимся голосом, сообщила некоторым студентам о предстоящей встрече с прозаиком Лохвицким и к определённому дню просила соответственно подготовиться. Отказать ей было невозможно, и вот, имея месяц в запасе, я взял из библиотеки все опубликованные произведения означенного автора и принялся за чтение.
И, знаете, увлёкся.. и повести, и рассказы были написаны превосходным литературным языком, которым отмечена вся классическая русская проза, - современные авторы из тех, которых я читал, по причинам, известным только им и, наверное, веским, так уже не пишут - нет трепета перед масштабом задач да и ,собственно, работа над языком зачастую поверхностна и неряшлива, как и всякая работа в теперешней России.
Я не буду останавливаться на творчестве писателя Лохвицкого, - каждый при желании может легко с ним ознакомиться. Скажу только, что в нём легко прослеживается прямая преемственность школы и традиций большой русской литературы.
Встреча состоялась в актовом зале института, присутствовали СТУДЕНТЫ-ФИЛОЛОГИ и преподаватели. Не могу не сказать нескольких благодарных слов (другого случая может не представиться) о своих наставниках: замечательном славянисте, знатоке старославянского и древнерусского языков Вере Николаевне Айдаровой и ученице самого академика Виноградова Варваре Захаровне Симонян, крупному специалисту в области языкознания. Вдвоём они написали замечательный учебник русского языка для ВУЗов, да и их пламенное до самозабвения преподавание любимых дисциплин наверняка осталось в памяти нескольких поколений учителей- русистов.
Студенты, в том числе и я, должны были подготовить по паре торжественных слов о прочитанном,- некая традиция подобных мероприятий. Я был во всеоружии.
На сцене за столом в окружении наших милых преподавательниц сидел худощавый лысоватый мужчина в серой водолазке, коричневом скромном костюме, с несколько угрюмым проницательным взглядом, характерным хищным носом и той определённой внешностью, которая встречалась мне в жизни у других людей, неожиданно цельных и ярких. Неожиданно, потому что внешность Лохвицкого никак не связывалась с писательством.
Когда подошла моя очередь, я, сделав несколько реверансов в сторону автора, с юношеской горячностью подверг его творчество и некоторые отдельные произведения конструктивной с моей точки зрения критике. Лица старушек вытягивались, а глаза округлялись. Автор был непроницаем.
В конце, после цветов и аплодисментов, когда народ стал расходиться, декан с покрасневшими сквозь румяна щёчками подошла ко мне и полушёпотом произнесла: - У нас сейчас небольшой фуршет, но тебя попросили остаться. Пойдём со мной, он тебя ждёт. Ну ты, Бобров, конечно….умеешь…вовремя… - но мысль не закончила.
Лохвицкий курил трубку. –Это и есть Ваш самородок? – спросил он декана. (Я написал вступительное сочинение в стихотворной форме, накропал небольшой спектакль к юбилею Блока по мотивам его «Балаганчика», выступал под гитару на всех студенческих концертах с песенками собственного сочинения.) –Критику считаю в целом правильной, хотя и несколько сумбурной. Прозу пишите? –Так, рассказы небольшие…
-Вот Вам моя визитка, - он протянул картонку, - там все мои телефоны, соберите, что посчитаете нужным, и позвоните мне. Хорошо? – Хорошо. – Обязательно позвоните! – сказал строго и улыбнулся.
Мельчает наша жизнь и люди в ней , господа. Возможно ли предположить сегодня, что вот какая-нибудь республиканская, областная или пусть даже районная величина предложит тебе после ПУБЛИЧНОЙ критики встречу, заинтересуется тобой без всякой протекции, всякой выгоды для себя? Может быть, может быть…Но я думаю, друзья, что люди такого калибра не появляются просто так, что их селекционирует, выводит некая неведомая сила, сущность, фатум какой-то, имеющий свои, чудесные резоны. Судите сами.
Дед – Закир Аджук-Гирей, адыг, черкес – шапсуг .В 1864 году в двенадцатилетнем возрасте потерял родителей, защищавших родной аул от русских войск. После взятия и сожжения аула русские нашли Закира и его четырнадцатилетнюю тётку спрятавшимися в кустах .А дальше – мистика, повторение лермонтовского «Мцыри», только с другим финалом: Закир был усыновлён поручиком Иосифом Леонтьевичем Пригарем и крещён в туапсинской церкви, получив при крещении имя Захарий и отчество и фамилию крёстного отца – штабс-капитана Петра Давыдовича Лохвицкого. Захарий Петрович Лохвицкий с успехом окончил гимназию, школу межёвщиков, а затем и Петербургский институт инженеров путей сообщения. Именно дед стал прототипом главного героя в исторической повести Михаила Лохвицкого «Громовый гул», рассказывающей о сопротивлении черкесов во время Кавказской войны.
Бабушка – Евгения Ивановна Шадинова, дочь купца и мецената Ивана Шадинова и итальянской певицы Луизы Вазолли, вышла замуж за деда в 1892 году.
Отец, Георгий Захарьевич Лохвицкий, также окончил Петербургский институт инженеров путей сообщения, женился на немке Аделаиде Бурбовиц, жил сначала в Петрограде,строил Волховскую ГЭС, потом в Узбекистане создавал сеть оросительных каналов, ну а в Грузии – сооружал линии электропередач Закавказской железной дороги.
Чувствуете, сколько разной крови было перемешано, какая огромная генетическая память была была заложена в мальчике, родившемся 21 февраля 1922 года в Детском Селе и перемещавшемуся по всей стране с родителями по местам работы своего отца, пока семья не осела в Тбилиси: мальчику нужно было идти в школу.
Лохвицкий писал о юности:» Спорт, история, география – всё поочерёдно захватывало меня. В те редкие минуты, когда я всерьёз задумывался о будущем, оно представлялось мне так: какая-то профессия, дающая возможность поездить, повидать мир, а потом литература. Сомневался лишь в выборе первой специальности: стать ли археологом или геологом, цирковым артистом или моряком, или художником. Интересовало почти всё…»
Восемнадцатилетним в 1940 году был призван в армию, а через три месяца после начала войны попал под страшную бомбёжку на танкере «Ялта»,, доставлявшем нефть в Севастополь. Кто-то и как-то вызнал о немецком происхождении его матери; списали с корабля и откомандировали в Саратов, но Миша Лохвицкий записался добровольцем в батальон морской пехоты и бил фашиста на Чёрном море. Демобилизовался в мае 47-ого, прослужив в армии семь лет.
Затем учёба в Тбилисском государственном университете; маленькая стипендия и желание жить самостоятельно приводят его в редакцию газеты «Молодой ленинец».
Насыщенная, пульсирующая жизнь: работа сначала корреспондентом, а потом и завотделом по связям с сельской молодёжью, знакомство с будущей женой Натальей Андрониковой, активная деятельность в литературном объединении «Соломенная лампа», созданного им в университете вместе с Булатом Окуджавой и Александром Цыбулевским, тесное общение с Сергеем Николаевичем Сергеевым-Ценским, литературным наставником, которому Михаил Лохвицкий посвятил свой первый роман «Неизвестный»,
изданный в 1965 году и высоко оцененный Александром Межировым. А до этого – первая книга рассказов «Встречи в пути», встретившая читателя в !955-ом, в 56-ом – книга «Картанетские рассказы» и приём в Союз писателей СССР, много интересной и благодатной работы, заслуженный писательский и карьерный рост.
В 1963 году Лохвицкий вместе с семьёй переезжает в Калугу на должность редактора филиала Приокского книжного издательства (мне в это время – год), где тесно общается с Константином Паустовским, который писал о нём: «…Вот Миша Лохвицкий, какой он светлый человек, он весь светится любовью и доброжелательностью. Когда он улыбается, жить легче и приятнее.».
Подумалось вот что: непрерывность исторического, литературного процессов не есть красивый оборот речи; мир не так велик, и история не так длинна, чтобы воспринимать это фигурально. Разве общаясь с Лохвицким, я опосредованно не соприкасался и с Сергеевым-Ценским, и с Окуджавой, и с Паустовским, и с поручиком Пригарем,усыновившим его деда, и со многими другими замечательными людьми, которые делились собой с ним, а теперь он делился собой со мной – что это, если не мистическая тяга подобного к подобному, духовная эстафетная палочка, имеющая необходимость обязательной передачи, прямой или опосредованной? .Мир действительно тесен, и каждый знаком с каждым, пусть через тридцатые или стотысячные руки.
Жизнь вроде бы складывалась, и в 1965 году Лохвицкие переезжают в Обнинск, поскольку САМ назначен главным редактором обнинской газеты «Вперёд».
Владимир Бойко вспоминает: «У газеты «Вперёд», нынешнего «Обнинска», на самом деле довольно яркая история. В 60-е годы газету делали настоящие профессиональные писатели: Лохвицкий, Кашафутдинов, Лысцов. Жаль, мало кто сейчас в Обнинске помнит эти имена. Им, конечно, приходилось гнать и всякую партийную хрень, тогда без этого было нельзя, но в целом литературный уровень газеты был необыкновенно высоким – нам, нынешним, до них далеко…»
1 апреля 67-ого года появляется номер газеты, на всех страницах – жирный курсив : «Если у вас нет чувства юмора, то должно быть чувство, что у вас нет чувства юмора.». Самая популярная рубрика – «Головотяп идёт по городу». И очень опасная. Это сегодня можно с фактами на руках писать о чём угодно – результат, как правило, нулевой. Раньше из-за статьи в газете лишались всего: и должности, и свободы; правда, это в равной мере касалось и того, о ком пишут, и того, кто пишет.
И вот – в 1968 году Михаил Лохвицкий исключён из КПСС и уволен с поста главного редактора. Формально – за участие в похоронах диссидента Валерия Павлинчука.
Казалось бы, что тебе за дело: до диссидентов, возникших одновременно с государством Российским, до головотяпов, не истреблённых с фонвизинских, салтыков-щедринских дней по нынешнюю пору? Ты наивен, глуп, донкихотствуешь? Едва ли. Просто «пепел Клааса стучит в сердце», просто талант сам по себе не может и не хочет примирений и соглашательств. Многие сейчас бахвалятся на тему, как они претерпели «от режима» борясь, на собственной кухне наверно, чёрт-те за какие ценности западной демократии. Лохвицкий ни с чем таким не боролся, ни диссиденствовал, а имел позицию и соответственно с ней совершал поступки .Ни перед кем не каялся, не унижался и ничего не просил.
Он возвращается в Тбилиси и работает над давно задуманной исторической повестью о своих предках черкесах-шапсугах во время Кавказской войны. Писательской работы много: это и книги для детей, повесть о Ладо Кецховели «Выстрел в Метехи», повесть об Алёше Джапаридзе «С солнцем в крови», книги «Человек и море», «Час сенокоса» и многое-многое другое. Но главное – «Громовый гул». Повесть высоко оценили и Юрий Трифонов, и Юрий Давыдов, и Александр Межиров, и Михаил Синельников; но по цензурным соображениям её долго и упрямо не печатают, хотя тактика «выжженной земли», применяемая русскими во время войны на Кавказе – секрет Полишинеля. После многочисленных переделок и личного вмешательства Константина Симонова, который сам, к слову сказать, к повести относился неоднозначно, «Громовый гул» был опубликован, а позже появилась и театральная постановка. Лохвицкий сделался любимцем Кавказа, особенно его уважали и ценили черкесы, подарившие ему чёрную бурку, которой и накрыли потом гроб умершего писателя. Продолжением «Громового гула» стал роман «Поиски богов», опубликованный уже после смерти Лохвицкого.
Я тогда ему так и не позвонил; литература в том нежном возрасте была для меня скорее лишь ещё одной возможностью обратить на себя женское внимание, чем творческой необходимостью, этаким приятным удовольствием без всяких перед собой обязательств. Он САМ позвонил мне домой. Узнал через деканат номер и позвонил. И велел приехать. И я собрал все свои скудные творения и поехал к нему, и вдыхал ароматный дым его трубки (их было много на рабочем столе), и любовался блеском черкесских кинжалов, развешанных по стенам, и бегал глазами по тысячам корешков удивительных и незнакомых книг, и читал ему всё подряд, и стихи, и прозу .А потом были и встречи, и долгие беседы по телефону; он читал и редактировал мои рассказы, критиковал и хвалил, а, проще говоря, не давал выпасть из круга особых отношений, возникающих между доверяющих друг другу творческих людей, занятых одним делом. Всю весомость этих отношений, учитывая занятость Лохвицкого (он курировал русскоязычный сектор Союза писателей Грузии) я осознал, когда его не стало .Он много ездил по республике, никогда не жаловался на здоровье, но и особо не заботился о нём.Однажды мне пришлось навещать его в больнице города Тетрицкаро – ему стало плохо с сердцем во время командировки .Но он не бросал ни трубки, ни сумасшедшей скорости жизни. Врачи, делавшие вскрытие, обнаружили на сердце два рубца – следы двух инфарктов, перенесённых практически на ногах.
Что я ему, зачем? Какой во мне был ему прок? А какой прок был поручику Пригарю усыновлять черкесского мальчишку? Видно, есть в этом прок, существует глубинная человеческая идея, которая, наверно, и является основой для возникновения и существования всего , что люди называют божественным проявлением.
Смотрю вокруг, и пусто вокруг. Кому передать эту палочку эстафеты? Да и есть ли она у меня? И кому интересно бремя моей памяти, приятное мне ,но, может быть, чужое и враждебное другим? Нет ответа.
Михаил Лохвицкий умер 7 августа 1989 года в Тбилиси в возрасте 67 лет.