Руки твои, Катарина,
держали моё спасение.
Но вместо того, чтобы жить,
я надеялся на воскресение
и на осенние
ливни, что бы меня умыли
и сделали вновь холодным
и непогрешимым.
Жар этого лета
слепил мои органы вместе
горячим, стекающим вниз
парафином.
Мне нечем дышать, Катарина.
Спасения нет ни в лете, ни в осени,
ни даже в той церкви, в которую ты ходила.
Ты ставила свечи,
чтобы я был здоров,
Катарина.
И я был здоров и жив,
но горячий воск
заполнил меня изнутри.
Я тебе открываю рёбра.
Лишь тебе, Катарина!
Смотри.
Охлади меня, сделай прежним,
или дай умереть от жара.
Катарина сняла одежды,
чтобы я и её обжёг.
Я расплавился, словно воск –
от вины,
от проклятья,
от дара
и от боли неверных решений.
Я надеялся на воскресение
и, наверное, на цикл Сансары,
который меня не отпустит.
Катарина не знает грусти
и уходит спасать другого –
кого-то, кто ходит под Богом,
и, в общем, готов спасаться.
Катарине известны танцы,
которые рушат панцирь –
этого я боялся.
А она не боялась обжечься.
Теперь её нет.
Мне лечь бы,
растечься горячим воском –
таким горячим,
чтоб задымило небо,
и задрожал бы воздух.
Катарина, ведь ты говорила,
что стать собой будет просто.
Наверное, во мне не осталось
ничего, кроме этого воска.