Капля упала с края крыши…
Одна… Вторая… Третья…
Ночь. На улице пошёл дождь…
Это был весенний прохладный дождь. Его капли стучали по остаткам волнистого шифера крыши, стекались в ручейки и сбегали по желобам.
В доме было темно. Лишь изредка вспышки молний освещали через разбитое окно части двух небольших комнат и полуразрушенную веранду, оставляя ночи лишь углы и тени. Только на мгновение этот свет вырывал у тьмы грязь на полу, поломанную мебель, ржавую железную печь в углу, разбитое зеркало напротив окна и золу на прогоревших досках пола у чёрной стены. Лишь на мгновение этот отблеск света проникал в брошенное жильё и тут же с омерзением отступал, как будто коснулся разложения, должного навечно скрываться тьмой. Да так оно в сущности и было…
Дом умер… Как и все кто жили в нём…
Да. Дом когда то жил. Ведь не стоит говорить о немоте вещей. У них своя особенная жизнь. Каждый раз, касаясь вещей, используя их, мы оставляем на них след. Мы оставляем частичку себя, некий отпечаток самих себя. И через какое то время даже не замечаем, что вещи начинают жить своей жизнью. Каждый раз они лёгким дуновением памяти напоминают нам о чём то. Их память неразрывно связана с нашей, их жизнь – отпечаток нашей жизни. Но эта странная жизнь – всё же жизнь. Вещи живут… Вещи говорят…
А жизнь вещей составляет жизнь дома.
Кто то ходил по этим комнатам, отражался в этом зеркале, топил эту печь, смотрел в это окно…
Здесь прожило не одно поколение людей. Жили, любили, ненавидели, смеялись, плакали, умирали…
И с каждыми новыми хозяевами жизнь дома становилась богаче и полнее. Люди это чувствовали. Ведь эти отпечатки жизней невозможно увидеть, этот неслышный говор вещей невозможно понять. Его можно только почувствовать…
И вот всё закончилось со смертью последнего хозяина…
Дом стал не нужен, как и вещи его наполняющие…
Дом не мог больше говорить…
Отпечатки десятков жизней остались в его стенах, на его вещах. Но их больше никто не слышал. Только тени…
Да. Остались только тени былой жизни, ведь жизнь никогда полностью не покидает этот мир. Она оставляет следы. И теперь эти тени прошлого бродили по пустынным грязным комнатам, прячась в углах от вспышек молний. Что они здесь искали? Может быть забытое здесь счастье? А может быть свою нестерпимую боль…
Дом перестал жить для окружающего мира. И мир перестал жить для него. Дом теперь жил в своих тенях, а тени жили в нём. Они были частью друг друга. Это всё что осталось от былой жизни и теней, и дома…
Часть вещей разобрали соседи – эти вещи будут продолжать жить. Но таких было немного. А дом продолжал постепенно разваливаться. Как, впрочем, и много лет до этого. Его последний хозяин ни разу за всю жизнь в доме не обновлял его, и дом дряхлел вместе с ним. Это было ничего. Это только болезнь. Дом бы жил. Но он стал бесполезен…
Под его крышей можно было укрыться – её потихоньку разбирали. Его печь можно было топить, но выпивающие порой здесь бомжы почему то предпочитали развести костёр прямо на полу. Его мебель ломали на дрова. Его старое зеркало разбили, как, впрочем, и окно. Это была бесполезность. Это была смерть.
Теперь дом беззвучно говорил только со своими тенями, безразличный всему миру, как и мир был безразличен ему. Сколько жизней продолжало существовать в памяти его стен и теперь исчезало окончательно вместе с ним? Но он будет хранить их столько, сколько выдержит его безжизненные теперь тело. Он будет хранить их даже потом, в обломках своих стен. Но его уже никто не услышит. Он умер. Он будет хранить их, как и последний секрет своего последнего хозяина…
Последний хозяин дома был уже немолодой одинокий человек. Он был угрюм и замкнут, молчалив и нервозен. Остаток своей жизни он прожил в этом доме, практически никого не принимая, если это только было возможно. Человек ни разу не обновил дом. Сказать, что дом его не любил было бы глупостью – вещи не имеют чувств. Дом был нужен – этого было достаточно. А человек жил, питаясь в основном овощами. Он вечно боялся, хотя было непонятно кого, и одним из двух приобретений дома за время его жизни была обшарпанная железная дверь с огромной щеколдой и двумя замками.
Вторым приобретением было углубление в стене под половицей, куда он прятал пенсию…
Человек умер. Денег не нашли…
Его похоронили в общей могиле… Какое он имел право на общую могилу?
Дому это было безразлично… Он хранил память о нём так же, как и о других…
Он хранил это сердце, которое стало бумажным…
Но разве может бумажное сердце дать жизнь? Только если картонной декорации…
Человек стал ею…
И вот: декорация умерла…
А дом всё хранил это чужое бумажное сердце, которое стало его сердцем…
Но если человеку оно не может дать жизни, камень оно убило…
Но дом хранил…
И, наверное, не один год потом под обломками будет стучать это сердце, выстукивая свой картонный ритм…
А дождь шёл…
Время шло…
Дом говорил с тенями…
А сердце стучало…