Баллада
Иван Шмелев - писатель из любимых.
Живописал народный русский быт,
Который ныне, кажется, забыт,
Как позабыты русские рябины…
Ах, как в России праздновали Пасху!
И Троицу, а пуще - Рождество!
В них русская душа являла естество
Без хитрости, жестокости, без маски....
России - нет… Шмелев живет в Париже.
Душа тоскует по утраченной Руси.
Ах, где же вы, лещи да караси?
Ау, осенний лес, рябиновый и рыжий!
А церковь… Слыл писатель маловером.
Не часто бил перед иконами поклон.
И маловером был не только он -
Любой интеллигент тому примером…
Так незаметно хворь в него вселилась…
И докатилось злое дело до того,
Что яростный и язвенный огонь
Спалил росток душевной силы…
Ни думать, ни писать, ни говорить…
Страдание, как ночь, укрыло разум.
Уже надежды истончилась нить,
Вот-вот порвется… Разобьется ваза,
В которой столько лет живая влага
Питала русский удивительный талант…
А ныне - боль, тоска, кромешный ад
Измяли душу, как дешевую бумагу.
Вот, за окном мерцают воды Сены
Так равнодушно - ночью или днём…
Шмелев не раз, снедаемый огнём,
Смотрел на снимки смутного рентгена,
На факсимиле доктора де Бреза -
Профессора, светила из светил,
Хирурга… Он, как воин Фермопил,
Был не из плоти - точно из железа!
Больной Шмелев во сне забылся…
Душа вкушала странный, вещий сон.
Он нес бедняге не уныние, не стон -
Во сне страдалец будто возродился!
Был свет - заоблачный, не тусклый…
Стопа рентгеновских пластин…
И подпись: «Доктор Серафим
Саровский». Внятно и по-русски.
И больше - ничего… Одним намеком
Господь больному дал понять,
Кому доверил боли исцелять:
Святому исповеднику, пророку…
Очнулся… Боль - шагреневая кожа.
Прошла неделя; от недуга - клок.
И с новой, чистой верой на восток
Шмелев глядит! Россия - тоже!
Святое слово, образ, крест и имя
Спасали православных - и не раз…
И, завершая сей простой рассказ,
Молю: да будем так же мы хранимы
В России, Лондоне, Стамбуле или Риме, -
Везде, где слышен Божий глас!
Сияй же, наша вера, как алмаз,
В руке святого старца Серафима!