Крылья нежные на ключицах - Келли вроде того птенца. Капли смеха в густых ресницах, дреды прутьями вдоль лица.
Удивляется и смеется
город, видя ее такой, корчит пару смешливых рожиц.
Келли машет ему рукой. Ей пятнадцать. Июнь и солнце. Ей пятнадцать уже давно. Лучик точки рисует бронзой. Ей до этого – все равно. Да и что там, веснушки – модно. Лучше джинсов одежды нет. Ей пятнадцать. Она свободна. Самый страшный ее запрет: не летать по ночам - и только.
Но, ведь хочется, черт возьми. Она знает: бывает больно иногда просто быть людьми.
Город прячет ее средь башен, подставляет свое крыло.
Только Келли ничуть не страшно – ближе к солнцу совсем тепло.
Скаты крыш черезмерно цепки: не хватало птенцу упасть, ведь крылатость - большая редкость.
Келли же ни в отца, ни в мать. Ее сестры – те просто дети, на нее будто кто шептал: любит западный Келли ветер. Он однажды ее застал на церковном колючем шпиле и сорвал, словно клёна лист. Каждый в нашем обычном мире падать очень боится вниз. Но, не Келли. Она готова
ветер западный с крыш ловить, вниз срываться и снова, снова видеть ветра косую нить и вплетать ее в голос, в крылья, поддаваться его рукам, быть обсыпанной звездной пылью, напиваться свободой в хлам.
…Мама в курсе. Она из этих, что кричат, валерьянку пьют. Келли больше летать не светит - мамы все всегда узнают. Это хуже, чем град и ливень, это просто кромешный ад. Маму с места мольбой не сдвинешь - хуже будет еще в сто крат. Зарешечены окна Келли, сверху скотчем [а он зачем?].
Все пройдет - мама в это верит, вызывает домой врачей: эти крылья возможно срезать? вроде даже еще растут…
… и спастись никакой надежды. Перья сыпались там и тут. Мама просто смела их в мусор. Ну же, детка, зачем кричать?
Тихо в городе, сонно, пусто, разлилась в темноте печаль.
Келли любит своих сестренок… Кто желал им всегда добра? Келли верила ей с пеленок. Знает - зря. Говорит: пора. Собирает мольберт и краски, пару книг. Достает рюкзак. И бежит к метро без опаски –
ветер западный, как никак.