Я цифрами по Цезарю набрал номер
и через шесть гудков, на седьмой
Мне ответил Бог.
Цифры гласили:
"Люцифер".
В одном захолустье у самой дороги
Я снял в мотеле несущий вонью номер.
Вонь слезила мои глаза, словно кто-то сдох,
Скрип кровати и пятна были тому в пример.
Я снял трубку после пятого гудка.
Меня не слушали мои же ноги,
Уподобались им бескостная рука,
И, признать, я был в шоке.
Мне звонил Лука.
Он сказал, что там внизу очень плохо,
Что он заебался и хочет отдохнуть.
Говорил, что не против побывать в Сохо,
А потом с душой бездушно пырнуть
Любого.
Ведь, мол, с бухгалтерией там наклад,
Демоны, по сравнению с людьми, чисты.
И что треснет наскоро льдом чертов ад,
Настолько грехи и смерти теперь быстры.
Новый век, где теперь
У Аббадона есть дно и свет,
Бенсозия, видити ли, толста,
Адрамалех старомоден,
Асмодей не то что бы импотент,
Но никуда не годен.
Часы летят, ночь теплится в дырявых шторах,
Простыня неглаженная изгибается под меня,
А в трубке продолжается спонтанный ворох
Сожалений, сетований на обидные изменения.
Я не то чтобы слушаю, но пялюсь в потолок,
Отсчитывая секунды Его замолкания,
И под голос красочный, пока тот не замолк,
Красуются в цветах гормонии стены
В фосфорных ласканиях.
Я перебиваю его после третьего вздоха
На бичеваниях какого-то Ваалбирета.
Я говорю:
" Чувак, наша вера сдохла.
Нам нужно только немного мета,
Спидов и галлюциногенов.
А тебе - хорошая сигарета."
Люцифер ухмыляется в трубку.
А перед тем, как отключить связь,
Забыть, проспать, пропить этот бред
И как освободить наконец свою руку,
Преисподняя говорит:
"Бога нет."
Но я не слышу.
В проводах гудки.
На следующий день сдаю ключи,
Ловлю по утру попутку.
И под шум проезжающих машин
Зарекаю себе на носу
Больше не пробовать
Мескалин.