Ветер восточный сегодня глубок,
я нить нашей встречи смотаю в клубок:
в ней поровну шерсти овечьей,
и мокрой слезы человечьей.
Ветер восточный: лаванда и тмин,
я остаюсь здесь, похоже, один.
Бросая слова в горловину,
теряю свою половину.
Мы не поедем уже никогда
в купе, где стоит ключевая вода
ни в Вену, ни в Прагу, ни в Ниццу.
И чистой оставим страницу.
Я тёплый клубок положу на диван,
и он отчего-то покатится сам,
навеки себя распуская.
И высохнет нитка простая.
И вот выпадают с клубка вечера,
где мы ещё вместе, как были вчера:
идём по осеннему парку,
и входим в гранитную арку.
Из пачки одной сигареты берём,
целуемся, курим и снова живём.
Садимся в сосновую лодку
и пьём до последнего водку.
Потом уезжаешь домой, я пишу
тебе, и опять нашей встречи прошу,
а ты смс не читаешь,
и стих на газетке чиркаешь.
...и падают дальше с клубка вечера.
И приближается к телу черта,
та за которой лишь время
дымит, как бездушное племя.
Губы твои в миллиметре от лба,
До смерти теперь, так решила судьба
По непреклонному праву.
И унесла переправу.
Ты будешь стареть, изменяясь в лице,
ты станешь святою, наверно -- в конце.
И с красной застроенной горки,
уедешь на Ладогу в норке.
Я буду скучать, поливая цветы,
и банты такие как делала ты,
завязывать дочке к прогулке.
И ветер захлопает гулко.
Я буду таким как хотела -- простым,
как колокол медный сознаньем пустым
хранить твой последний подарок
и помнить объятия арок.
Когда же придёт та война, что война,
лишь по названью, тогда из окна
я посмотрю на прощанье.
Такое моё обещанье.
А ты проживёшь после несколько лет.
и будешь картошку варить на обед,
где пахнет лавандой и тмином,
и всюду валяются мины.
И как-то под утро увидишь сквозь сон,
укрытый холмами пустой гарнизон,
где я словно столбик песочный
ссыпаюсь на ветер восточный.