3. НАСКАЛЬНАЯ ПОЭЗИЯ
Алексей Цветков. «скала» («Знамя», 2010, № 2)
генерал-губернатор пускает рысью войска
легендарный рейд на испанскую батарею
третий год как свернулась кровью густая тоска
ночью чистка стволов утром очередь к брадобрею
из досугов в пасти цинга в голове обман
солонину в зубы с утра сухари в карман
командирская лошадь в котле и к ужину пара
жеребцов лягушатник шлет им повестку с кормы
даже яйцам поклон в гарнизонном супе но мы
не сдадим Гибралтара
в пятьдесят восьмом батальоне один за бугром
приспустил паруса облегчить на природе тело
сверху свист над бруствером бо€шку к чертям ядром
остальной организм орлом продолжает дело
или дамочка тоже чулки надевала в шатре
разнесло в неизвестные брызги по здешней жаре
в гроб на похороны не утрамбуешь пара
из чулок лишь один говорят нашелся потом
на позициях мат но мерещится шепотом
не сдадим Гибралтара
эх бы к молли домой да в йоркширские края
тут с соседом как раз об этом текла беседа
вдруг шарахнуло кто-то убит это он или я
но кого спросить если нет ни меня ни соседа
к нам плавучие крепости мчатся член положив
на военную честь неважно кто мертв кто жив
от дурного ядра или солнечного угара
чуть не четверть к вечеру корчевать врачу
все конечности в кучу кал сдадим и мочу
не сдадим Гибралтара
генерал-губернатор элиот тот над кем
нынче нет в творенье ни авторитета ни власти
искривляет вселенную в нужных местах систем
в поврежденных атомах переставляет части
мы и мертвые тверже чем небо и эта скала
в штиль словно под стеклом ширина стола
и когда нависнет последний уран удара
испарится время и вечность покажет дно
мы сдадим где положено ветхие души но
не сдадим Гибралтара
Первое, что бросается в глаза при знакомстве со «скалой», — историзм. Глубокий интерес к истории всегда был свойствен Цветкову, причем автор нередко посвящает стихи отнюдь не самым популярным у отечественного читателя событиям, именам и фактам. Большая осада британского Гибралтара испанцами и французами 1779–1783 годов тоже относится к категории малоизвестных в России конфликтов. Между тем для западных европейцев эта осада значима не только сама по себе, но и по своим долгосрочным последствиям: после той войны Британия владеет Гибралтаром по сей день.
Доселе русский читатель имел возможность прикоснуться к важному моменту военной истории едва ли не только по «Приключениям Мюнхгаузена» Распэ в пересказе Чуковского: «…англичане выиграли эту войну главным образом благодаря моей находчивости».
При всей внешней курьезности такой параллели россказни барона все же имеют некоторое отношение к «скале». В обоих случаях повествование динамично, пестрит гиньольными образами и гротескными гиперболами: «…неприятельское ядро полетело назад. <…> Оно оторвало голову испанскому пушкарю и шестнадцати испанским солдатам. // Оно сбило мачты у трех кораблей, стоявших в испанской гавани, и понеслось прямо в Африку. // Пролетев еще двести четырнадцать миль, оно упало на крышу убогой крестьянской лачуги, где жила какая-то старуха» и т.д.
Но Цветков не увлечен одной лишь подобной фантасмагорией. Поначалу «скала», напротив, удивляет детализацией и точностью фактов. Трудности осадного положения, ужасающие пушечные дуэли, цинга, плавучие батареи, генерал-губернатор Джордж Август Элиот — читатель может быть уверен в достоверности упомянутых реалий.
Насколько отдалены по времени запечатленные в «скале» события, настолько же выдержаны в модернистском стиле узнаваемые авторские приемы: «монтажные», мгновенные переходы от одного яркого образа к другому, трагическая ирония, эллипсис, отказ от стандартной графики и пунктуации.
Отдельный интерес представляет вопрос о жанре сочинения. Он синтетичен и возникает на пересечении двух существенных для Цветкова ориентиров — оды и военной песни (скорее киплинговской, чем русской). С известными оговорками можно сказать, что перед нами один из редчайших примеров современной батальной оды. К тому же стихотворение исполнено не в пацифистском ключе, как преимущественно решается подобная тема в поэзии ХХ века, а в «брутально-милитаристском», позволяющим перебросить мост от «скалы» к русской батальной поэзии XVIII века. Тут вспоминаются «Чесменский бой» М. Хераскова и ряд военных од Вас. Петрова и
Г. Державина.
Однако военная тематика, казалось бы, определяющая в стихотворении, не должна отвлекать от главного: перед нами вовсе не батальное полотно, а метафизическая поэзия. Опус неслучайно назван именно «скала», а не, например, «Гибралтар» или, тем более, «Большая осада Гибралтара». Скала здесь центральная метафора — вырастающий по мере развития сочинения грандиозный символ неколебимости человеческого духа, побеждающего отчаянье и самою смерть.
Отнюдь неслучайно повествование ведется во множественном числе первого лица. И по мере его развития возникает вопрос: кто же эти «мы» — солдаты конкретной армии в определенных исторических обстоятельствах или вообще все, кто без аффектации преодолевает чудовищные трудности и ограниченность смертного существования, пусть и не отдавая себе в том отчета?
Тема борьбы позволяет перекинуть мост к ряду ранних стихов поэта, в том числе — к чеканным строкам: «Но я не духовные гимны — / Военные песни пою. / И строки мои анонимны, / Как воины в смертном бою». Видимо, после «скалы» формулу надо понимать не буквально: иной раз поэт поет именно «духовные гимны», но замаскированные под «военную песню». Но что же позволяет органически скрепить в пределах стихотворения батальную оду с метафизикой? Едва ли не самый эффектный ход — строение композиции.
У «скалы» она сработана по принципу раскачивания колокола: каждый новый удар ожидаем, но сильнее предыдущего. От внешне реалистических картин автор идет к отказу от конкретики. Особенно отчетливо это ощущается при повторе рефрена: с каждой строфой он все более и более освобождается от национальной, исторической и пространственно-временной привязки, становясь максимально обобщенной формулой мужества вообще, причем вовсе не только — и не столько! — мужества на войне.
Это очередное изобретательное поэтическое воплощение цветковского стоицизма, словно выбитое на скрижалях волевое отрицание страха, в первую очередь — страха смерти, и утверждение ценности внутренней духовной стойкости пред внешней изменчивостью смертной материи7.
Общее движение от детально прописанной исторической конкретики к метафизике — классический способ захватить внимание читателя остросюжетным событием, дабы плавно и властно увести его к высотам символизации.
Итак, — три отдельных современных стихотворения трех поэтов разных генераций. Что мы видим?
В русской словесности по-прежнему существуют поэтики, возросшие на разных традициях — в том числе золотого века, модерна, авангарда. Ни одна из них не оскудела, но в то же время ни одна не может претендовать на центральное положение.
Все три стихотворения индивидуальны: стиль и мотивы каждого поэта узнаваемы, и даже если убрать имена, читатель, знакомый с их творчеством, с большой долей вероятности угадает автора, ибо льва узнают по когтям.
Все три стихотворения истинно современны: по искусству исполнения, по тематике и семантике, по включенности в определенный историко-культурный контекст они не могли быть написаны даже двадцать лет назад.
Каждое из представленных стихотворений в своем роде замечательно. Они демонстрируют блестящие выразительные возможности русского языка, но они же заставляют вспомнить об одном важном филологическом постулате: «…русская поэзия есть европейская поэзия»8.