2. КОМП СОХРАНЯЕТ ВСЕ
Иван Волков. «Сонет 55» («Октябрь», 2013, № 2)
Строители, в отличие от нас,
Нашли решенье сложного вопроса:
Все, что вокруг возводится сейчас,
Проектом предназначено для сноса.
Рос небоскреб, на пустыре, с нуля,
Уродливый, двадцатидвухэтажный —
Под ним уже распродана земля,
Хотя над ним склонился кран монтажный.
Лет десять будет портить здешний вид —
А дальше на район имеют виды.
Никто не будет строить пирамид
В век инвестиционной пирамиды.
У нас когда-то тоже было так —
Все лишнее съедал столетий мрак.
Теперь попробуй напиши так плохо,
Чтобы тебя грядущая эпоха,
Найдя в журнальной вековой грязи,
Не возвела при случае в ферзи.
С гарантией твое письмо в бутылке
(А не случайно) выудят по ссылке,
Откомментируют, переведут —
Не пропадет ничей никчемный труд,
Когда-то жили, прошлого не помня —
Зато теперь PC conservat omnia.
Всему, что в windows выбросили вы,
Рисуется в природе перспектива
Использованного презерватива,
А не протухшей рыбьей головы.
Растет у поэтических заводов
Грядущему доценту на прокорм
Общедоступный банк идей и форм —
Гора неорганических отходов,
В степи мирской журчит кастальский слив,
И радужную пленку долго-долго
Уносит Лета, грязная, как Волга,
Жар сердца слаще всех не утолив.
О поэзии Волкова уже приходилось писать, — в частности, и о том, что его лирическому герою свойственно своеобразное раздвоение. Один из двойников ближе к есенинскому «простодушному» надрыву: он сосредоточен на индивидуальных проблемах и провокативно балансирует на грани шансона, оглядываясь на взыскательную публику. Другой — человек культуры, не только отечественной, но в значительной степени и европейской, склонен к эпичности и захвачен всеобщим заметно больше, чем своим6. «55» относится к стихам, созданным «второй ипостасью» лирического героя автора.
Культурный слой стихотворения разнообразен. Частные аллюзии отсылают то к Шекспиру («Все мерзостно, что вижу я вокруг», хотя у Волкова не сонетная форма), то к Пушкину («Не пропадет ваш скорбный труд»), то к Блоку («И стать достояньем доцента»), то к Ахматовой, а через нее к Бродскому («Deus conservat omnia»), то к Иртеньеву («Стихотворство — дело всенародное, / Каждому второму по плечу. / Не пора ли сеть водопроводную / Подвести к кастальскому ключу?»). Все отсылки сознательно «сдвинуты», достаточно посмотреть, во что превращается старинное поэтическое добро, образ кастальского ключа.
Целостно же «55» выглядит как гротескный палимпсест «Последней смерти» Боратынского. Это отнюдь не случайно: для Волкова золотой век русской поэзии не только не утратил животрепещущей актуальности, но является безусловным эстетическим мерилом. В то же время поэт начала двадцать первого столетия может обращаться к образцам той эпохи не напрямую, а лишь вглядываясь в них сквозь плотную пелену затемняющих изображение культурных и антикультурных слоев, потому цитирование — в широком смысле — любого классика неизбежно сопровождается иронией. Только ирония обращена не в прошлое, а в настоящее: она не отменяет значимость прежних достижений поэзии, но сохраняет непреодолимую дистанцию между ними и современностью. Отличие от постмодернистской позиции здесь не в приемах, а в авторской вере: в пику убежденным деконструкторам Волков не усомнился в ценностей незыблемой скале.
Отдельные формальные характеристики «55» — пятистопный ямб плюс двенадцатистишные строфы — также указывают на отдаленно-искаженный первоисточник. При этом система рифмовки у Волкова вариативна, аБаБ…, ааББ… , аББа, и отличается от рифменной организации «Последней смерти», что тоже неслучайно, поскольку цитирование здесь деформировано.
Конечно, шедевр великого элегика исполнен в трагически-возвышенных тонах, а у Волкова что ни строка, то скепсис и черный юмор, но общее композиционное развитие двух сочинений с нарастанием ощущения катастрофы и мощным апокалиптическим финалом совпадает. Только там, где у Боратынского заключительный образ вызывает катарсис («По-прежнему животворя природу, / На небосклон светило дня взошло; / Но на земле ничто его восходу / Произнести привета не могло: / Один туман над ней синея вился / И жертвою чистительной дымился»), у современного автора — мрачнейший сарказм («В степи мирской…»). В одном случае чистительная жертва во имя природы, в другом — загрязнение ноосферы продуктами восстания масс.
Замечательно в «55» переплетение реального и идеального, конкретного и отвлеченного, возможное лишь средствами словесного искусства. Впечатляет и визуальная убедительность финальной картины: масляное пятно культурных отходов на поверхности Леты.
Раневская некогда сказала: «Сняться в плохом фильме — все равно что плюнуть в вечность». Волков, размышляя о современной литературе и культуре вообще, нашел ей в пандан не менее запоминающийся образ.
По отношению к любому произведению с богатой родословной важен вопрос о его жанровой основе. В «55» проступают черты памфлета, инвективы, бурлеска и, конечно, продекларированного сонета, хотя именно с сонетной формой автор обошелся наиболее вольно, даже демонстративно укоротил четырнадцатистишие на две строки.
Более всего «55» ориентировано на тот тип социально-политической сатиры, который смыкается с философской, и в европейской поэзии ХХ века с успехом разрабатывался, например, У.Х. Оденом («1 сентября 1939», «Щит Ахилла»), а в отечественной поэзии развит значительно меньше (из удачных образцов можно назвать «И кафель и паркет — а где уют…» и «Околичности» О. Чухонцева или «Зверь огнедышащий с пышною гривой…» М. Амелина).
Главный художественный эффект «55» — умелое наращивание уровня обобщений от части к части и усиление метафорического веса слова. Автор движется от суховатой иронической риторики, почти дневниково-кухонной разговорности к впечатляющей символичности. Общие рассуждения обретают живую эмоцию через остроумно выстроенную динамику гротескно-сюрреалистических образов. Так злободневная карикатура становится вневременной монументальной живописью.
Фактически Волков постмодернистскими средствами осмеивает постмодерн. Не тем страшен масскульт, что в нем все позволено, а тем, что пластмасса уравнивается в правах с мрамором. Их строительные качества от такой мошеннической манипуляции не изменились, просто публика предпочитает о том политкорректно умалчивать. В результате над культурой нависла тень тепловой эстетической смерти.
Впрочем, окончательно она еще не затмила горизонт. И даже если художник изображает отчаянье, качество самого его творения словно нейтрализует изначальный горестный посыл. Помимо всего прочего, «55» — еще и демонстрация поэтического мастерства: на глазах читателя постепенно и последовательно, от строки к строке из «публицистики» творится искусство слова.