С утра был дождь, поход мы отменили,
на выставку известную сходили.
Портреты кошек и собак —
нам не понравились никак:
излишеством теней, бантов;
а обнаженная натура,
ее бесстрастная фактура
из разных попок-колобков, —
дешевкой виделась, халтурой.
Потом, чтоб дождик переждать,
себя куда-то подевать,
мы на дневной концерт попали.
Певицы и певцы там выступали,
куплеты раз по десять повторяли.
Не понимали мы чего-то,
молчали мы, как идиоты,
а зрители взвывали в зале,
восторженно рукоплескали.
зал трепетал, зал ликовал.
Известный комик выступал,
с бумажек шуточки читал
о бюрократах, их маразме,
мы не хихикнули ни разу;
коленкой мастерски вихлял,
в носу серьезно ковырял,
все зрители нам слышимо смеялись,
искусством явно наслаждались,
он длинную козявку доставал,
и вовсе все обхохотались, —
так хлопали, привстав, что он опять,
танцуя, стал коленочкой вихлять.
Ушли мы. Не туда попали.
Уж лучше бы — по тропочкам шагали.
Мы и на выборы успели.
Мы так решили, так хотели.
Кого-то выбрав кое-как,
зачеркивали коммуняк.
Дружок ей повстречался, школьный,
красивенький, самодовольный,
значком ЛДПР блеснул.
Повел в буфет, где "за страну",
в которой "сгинут бюрократы
и эти суки-депутаты",
нам предложил по банке пива.
Страну, сказал, "с колен поднимем!",
и президента "скоро скинем!"
шепнул, осклабясь нам, игриво,
"вся партия перед броском!".
Спесиво, но и горделиво,
сказал: что здесь же, за столом,
он может в партию принять
и "вместе станем поднимать".
— "А лучше б и совсем пропала,
свежей дышать бы в мире стало, —
сказала Верка. — Глупая страна.
Никто не любит. Не нужна".
— "Таких, как ты, таких занудин, —
сказал дружок, — стрелять мы будем!
Мы потом-кровью обливаемся,
мы просветить народ стараемся,
а вы, такие, только ноете.
Пробьет наш час — и все вы взвоете!".
В театре модном побывали.
Актеры и актрисы, полуголые,
"кололись", за страну переживали,
то бегали, то приседали,
и были как бы под уколами,
скороговорочно шумели,
ругались вдумчиво, потели.
Усевшись, шприцы разгрызали,
ответственность изображали.
Смолкали и совокуплялись,
в такт рэпу-бормотанью содрогались,
цветами сверху осыпались.
А зрители (приезжие, я понял, —
не из московских) хлопали им скромно,
из уважения. Не восхищались.
"Совсем Москва уж одурела, —
сказал мужик, при всех, на выходе.
— Упала в похоти и прихоти.
Взорвать бы так, чтоб вся сгорела!".
Домой брели. И — будто в коме —
заснул, отравленным в дурдоме.
199?