ВЕСКОЕ СЛОВО
Ветер дул со стороны домен.
Морозный воздух был от этого чуть-чуть горьковатым.
Мастер Савичев взошёл на переходной мост и приподнял воротник пальто. До начала смены оставалось больше часа. Можно не спеша поглядеть, как идут дела.
В утренней мгле проступали знакомые контуры домны. С каждым шагом Савичева её очертания становились яснее. Создавалось впечатление, будто домна выросла из горы и упёрлась головой в сероватое небо.
Из-под темного ската крыши вырвался поток горячего чугуна и осветил округлые бока кауперов. Из осевшей внизу мглы выплыли ковши с горячим шлаком. На его поверхности кое-где успела образоваться темная корка. Мгла скрадывала очертания ковшей, и видны были только янтарные диски шлака с пятнами на них. Казалось, будто под мостом проплыли три луны. Огнями плавок встречала Магнитка утренний рассвет.
Проводив взглядом удалявшиеся ковши, Николай Ильич неторопливо направился к первой домне. За ней виднелась и вторая. Обе высокие, обе одинаково величественные, они стояли рядом, как близнецы. И все же первая домна была душе мастера ближе и дороже. С ее жизнью двадцать лет назад связал он свою жизнь, когда с путевкой обкома комсомола пришел на завод и был зачислен газовщиком. Попасть на стройку гиганта первой пятилетки мечтал он тогда так же, как теперь мечтают о великих стройках коммунизма.
Магнитогорск возник на стыке Европы и Азии огромным стальным узлом. И первая домна была его первой завязью. Как теперь к великим стройкам, в те годы к Кузнецкстрою и Магнитке со всех концов Союза мчались эшелоны с людьми, сталью и железом, строительными материалами и оборудованием. Тогда молодой Савичев вместе с другими рабочими впервые подписал письмо товарищу Сталину. То было обещание выдавать тысячу тони чугуна в день.
Первая домна готовилась расплачиваться с народом за его самоотверженный труд, за горячую любовь и великую веру. На первичной загрузке — она производилась вручную — около месяца работал весь город. Старший газовщик домны очень боялся тогда, что нагрев примитивным способом не даст кауперам должной температуры. Его опасения были напрасны. Теплота человеческих рук, горячие сердца людей, работавших на загрузке, восполняли недостатки рождавшейся советской техники. В домне затеплился и разгорелся огонь.
Когда доменщики Магнитки добились того, что домна стала выдавать свыше тысячи тонн чугуна в день, товарищ Сталин прислал им поздравительную телеграмму. Магнитогорские металлурги чувствовали себя именинниками.
С тех пор на заводе произошли большие перемены.
Шагнула далеко вперед техника доменного производства. Она изменила прежние расчеты количества получаемого чугуна. Но выросла не только техника.
Есть сила, которая не поддается точному учету плановиков. Это сила творческого вдохновения. В прошлом году доменщики Магнитки обещали товарищу Сталину выполнить годовую программу к двадцать первому декабря, а выполнили за двенадцать дней раньше обещанного срока. Теперь творческое вдохновение стало источником новых сил, нового движения.
...Савичев подошёл к домне, остановился и, придерживая рукой фуражку, посмотрел вверх. «Мы ещё большего добьёмся с тобой, милая!» — думал мастер, глядя на неё.
И так-то не велик был ростом мастер, а тут совсем казался маленьким. Но высота домны не угнетала Савичева, а, наоборот, вселяла в него гордость. Так, снизу вверх, смотрит мать, вырастившая сына-богатыря, в котором всё-всё своё, родное.
Горновые ночной смены хлопотали у лётки, готовясь к выпуску чугуна. Савичев подошел сюда, на ходу распахнув пальто и отряхнув с фуражки капли растаявших снежинок. На раскрасневшемся от холода лице мастера стал заметней шрам — метка войны.
Первый горновой сделал вид, что не заметил Савичева. «Знает кошка, чье мясо съела!» — подумал о нем мастер. Критическим взглядом окинул он канаву, облицованную свежей глиной, взглянул из красный накал фурм — хорошо! — и весело поздоровался:
— Здравствуйте, мудрецы!..
— Здравствуй, Николай Ильич.
— Стараетесь?!.
— Стараемся, Николай Ильич.
Савичев насмешливо прищурился:
— А вчера что же? Не достарались?
— Промахнулись...
На первой домне установилось правило, что бригада, сдающая смену, готовит лётку к выпуску чугуна, а самый выпуск производит бригада, пришедшая на работу. Вчера лётка оказалась недостаточно подготовленной и горячий чугун с шумом вырывался из нее, грозя разорвать узкую горловину. Савичева этот случай встревожил. Он понял, что горновые после большого успеха успокоились. Об этом пришлось сказать на сменно-встречном рапорте, и теперь горновые смущённо переминались, боясь взглянуть открыто в глаза Савичеву.
Николай Ильич заглянул в глазок фурмы. Вся домна, снизу доверху, покрыта стальным кожухом, и только глазки размером меньше пятачка позволяют видеть, что творится в ее пламенном чреве.
Глазок мал, высота печи велика. Что делается выше глазка, мастеру не видно. Он узнает всю подноготную лечи лишь в своем кабинете, похожем на маленькую лабораторию. Раньше мастер все время находился у домны, а знал о ней очень мало, поэтому в глазах доменщика она и была самовластной царицей: сколько ни даст чугуна, все хорошо, а в наши дни, находясь в своем кабинете, мастер знает о ней во много раз больше.
В кабинете было светло и тихо. Мастер ночной бригады заполнял сменный рапорт. Он сидел спиной к двери, и Савичеву был виден лишь его темный затылок да узкий желобок на шее. «Итоги подбивает!» — подумал о нем Савичев и, не снимая пальто, прошел к прибору горячего дутья. Тонкая лапка индикатора тихо скользила вниз. Несколько часов назад она изобразила небольшую горку, а потом снова пошла плавно.
— Хорошо лечь работала?
Второй мастер ответил на это излюбленной фразой самого Савичева:
— Лучше не бывает! — и потом пожелал доброго утра.
— Доброе, доброе утро, — задумчиво ответил Савичев.
В углу стояла доска показателей. Вчера, когда Николай Ильич ушёл уже домой, плановики занесли на нее последние данные о работе всех домен.
Первая домна была в числе лучших. Она сэкономила за год полтора миллиона рублей. Но Николай Ильич ревниво посмотрел на показатели соседней печи. В графе месячной экономии там стоял тесный рядок цифр. Пригнувшись к доске, Савичев торопливо их пересчитал:
— Смотри, что делают! Полтора миллиона за месяц!
Второй мастер оторвался от рапорта:
— Чего ж тут удивляться? Печь-то подопытная. Им повезло. Они на марганце и на коксе экономят, а мы расходуемся.
— А почему и нам не экономить так же?
— Горячий ты, Николай! Нельзя же на всех печах производить опыты. Дело это новое.
С весны прошлого года на второй печи под наблюдением технического отдела завода была введена новая технология. Было чему позавидовать. К концу года вторая домна сэкономила пять миллионов рублей!
...Савичев занялся проверкой состава шихты. Время от времени он поднимал голову и глядел на приборы, которые занимали всю стену. Заметнее всех был маленький экран, игравший разноцветными огнями квадратных стёклышек. Синие стёкла первого ряда говорили, что все домны работают полным ходом, второй и третий ряд сообщали о выпуске шлака и чугуна. Рядом с экраном, перемигиваясь между собой, вспыхивали и угасали два желтых очка. Все остальные приборы работали без света и шума, деловито выписывая жизнь домны на кружках и лентах миллиметровой бумаги.
Домна у мастера одна, а сколько забот! Савичев привык смотреть на домну, как на огромный организм, у которого есть свой пульс, своё дыхание, своя температура, свои болезни.
Чтобы хорошо шла работа, состав шихты должен быть постоянным. В последнее время анализы на руду, посылаемые с горы Магнитной, запаздывали.
— Подводит нас Гора! — и Савичев поднял телефонную трубку.
Разговор с диспетчером был коротким. Тот начал было оправдываться, во всём обвиняя Гору, но Савичев сказал:
— Если Гора не идёт к Магомету, то Магомет обязан идти к Горе... Потрудись это сделать. Я не могу работать вслепую. Я должен знать, сколько получу чугуна сегодня и сколько завтра.
— Вот это —другое дело... — закончил мастер, услышав согласие диспетчера.
Газовщик Жарков, молодой черноглазый паренёк, тихо вошедший в кабинет и с улыбкой слушавший весь этот разговор, заметил:
— Ох, и настойчивый же ты, Николай Ильич...
Жарков хотел о чём-то поговорить с мастером, но в это время открылась дверь, и в кабинет вошёл сухощавый старик в новой брезентовой куртке. Шапку он держал в руках, поглядывая с порога то на Савичева, то на Жаркова. Какое-то мгновение все молчали. А старик глядел своими светлыми глазами чуть-чуть смущённо, словно спрашивал: не ждали?
Савичев даже растерялся. Он смотрел на розовую лысину старика, на одинокий седой хохолок, выступивший вперёд, и не верил своим глазам.
— Никанорыч?! Откуда ты взялся?
— Пришёл... посмотреть пришёл, — оживился старик, — заскучал по домне... Слыхал, радость у вас... Слово своё твёрдо держите...
— Стараемся... — ответил Савичев.
Несколько лет назад Василий Никанорович Потапкин работал в цехе старшим газовщиком. Никто не удивился, когда он решил уйти на пенсию. Ему перевалило за седьмой десяток.
Прошедшие несколько лет почти не изменили Потапкина. Лысина у него была и тогда. Только седой хохолок на ней в то время не выглядел таким одиноким. И глаза почему-то стали беспокойными.
— А я вот очутился вроде как на холостом ходу,— продолжал Потапкин. — Смотрю на старуху, старуха — на меня. Видит, скучаю, а кругом разговоры про ваши успехи... «Иди, — говорит, — посмотри, отведи душу...»
— Возвращался бы ты, Никанорыч, на старую должность, — предложил ему Савичев.
— Что ты?! — испугался Никанорыч.— Я теперь от старой должности отстал. Смотри, что у вас тут... — Старик показал на приборы, а потом подошёл к ним:
— Этого не было... И этого не было.
— Здесь расход воздуха, а это термопара, — подсказал старику Жарков. — У нас проще, а на других печах — у-у!.. Механика!
Бывший старший газовщик покачал головой, а потом, точно проверяя сам себя, спросил:
— Помощником газовщика приняли бы меня?
— Приняли бы! — ответили разом и мастер и газовщик.
Савичев знал Никанорыча двадцать лет. Вместе начинали работать газовщиками на первой домне. Встретившись, они не могли не вспомнить прошлое. Мастер часто прерывал разговор, отдавая распоряжения или проверяя приборы. Старик терпеливо дожидался, когда тот снова освободится, и начинал выспрашивать про новое.
Пока Савичев разговаривал по телефону с машинистами вагон-весов, Жарков склонился к морщинистому уху Потапкина и зашептал:
— Если решишь возвращаться в цех, просись на новую печь... Там только ходи и нажимай кнопки,- Жарков вытянул палец и трижды нажал на воображаемые кнопки.
Савичев закончил разговор и обрушился на Жаркова:
— Что ты сбиваешь Никанорыча?! Сам же говорил, что там работать сложней... Новые домны работают на высоком давлении, а Василий Никанорович, поди, и не знает, что это такое.
Тот отрицательно потряс седой прядкой.
Потапкин заметил Савичеву, что бригада стала какая-то маленькая. Сейчас в бригаде Савичева вместе с ним самим всего десять человек, в том числе пять горновых. Стали припоминать и подсчитывать состав бригады первых лет. Насчитали сорок семь человек. Одних горновых было шестнадцать. При каждом сравнении Никанорыч поджимал губы и качал головой.
Разговаривая с Потапкиным, Савичев не забывал вовремя посмотреть на приборы, отдать распоряжение газовщику. Подходило время выпускать плавку, и мастер поднялся, чтобы идти к домне. Теперь его место у печи.
Савичев направился уже к двери, когда позвонил парторг цеха. Его голос в телефонной трубке был слышен не только мастеру:
— Напоминаю о партийном собрании. И Захарову напомни ещё раз. Подумай про свои обязательства на будущее...
— Я об этом уже думал, — ответил Савичев, — да и что думать, надо перекрыть то, что сделали.
— Правильно! Слово коммуниста — веское слово! — прозвучало в телефонной «трубке.
После разговора с парторгом Савичев сказал Потапкину:
— А, правда, возвращайся-ка, Никанорыч, в цех. Если сейчас наши успехи заманили тебя сюда, то дальше их будет больше, и придётся тебе бегать к нам часто, часто...
Старые друзья распрощались уже на рабочей площадке. Потапкин пошёл осматривать цех, а Савичев — к домне.
Горновые готовились принимать чугун: подправляли канавы, углубляли чугунную ловушку на пути шлака. После каждого выпуска в ловушке обычно оказывается полтонны чугуна, который мог бы уйти со шлаком.
Савичев наблюдал за слаженной работой горновых. Сергей Захаров, надвинув на глаза широкополую войлочную шляпу, подкатил по монорельсу к лётке подвесную бурмашину. Обычно веселый, на этот раз Захаров держался как-то сосредоточенно. Напирая сильными руками на корпус бурмашины, он то и дело поглядывал на мастера.
А Савичев думал о том, что выдался такой хороший день.
В этот день он особенно остро почувствовал, как все: жизнь, дела, люди — движется вперёд. И не хочет отстать от жизни старый коммунист Потапкин! Вероятно, о том, чтобы решительней и ещё твёрже идти по жизни, мечтает и молодой горновой. Захаров думал о партийном собрании, поэтому и держался так необычно. Будет обсуждаться его заявление о приёме в партию.
Когда Захаров откатил от лётки бурмашину, Савичев его спросил:
— Волнуешься?
Сергей вытер рукавом выпуклый лоб, вздохнул:
— Откровенно сказать, волнуюсь.
Первый горновой ударил в разделанную лётку пикой. На четвёртом ударе из лётки вырвались редкие искры. Они упали и погасли, но следом метнулась и рассылалась новая волна искр. Горновой вытянул из лётки пику, и горячая струя чугуна с клекотом вырвалась наружу и потекла, накаляя воздух. Скоро от главного русла отделился новый ручей и осветил вторую половину рабочей площадки. Мастер Савичев смотрел, как из выпускного отверстия вырываются новые потоки чугуна, и думал о том, что сегодня он даст слово выплавлять чугуна ещё больше. Даст слово и выполнит, как всегда выполнял.
Мастер взглянул на Захарова, и тот ответил на его взгляд улыбкой.
ВАСИЛИЙ ФЁДОРОВ
*
Журнал "Огонёк". - 1952. - №12. - с.2-3.