Часть 4. НИКАКИХ ПОДВИГОВ
* * *
Если всё же во сне и увидишь себя в Эрмитаже,
вдруг проснёшься — а лунные тени лежат на снегу!
Это ж так одичаешь — забросишь кириллицу даже,
будешь в мыслях лелеять дремучую эту тайгу.
У неё над сосною Ковша рукоять серебрится —
над развилкой, где небо огромно и дышит в ладонь.
Я скажу тебе: — Милая, хочешь из неба напиться —
с родника синевы я принёс тебе целый бидон…
Я козлёнка-вруна и заимку с трубой нарисую,
где прошлёпает глупая нежность к тебе босиком.
Хлеб нарежем, послушаем чайника песню ночную,
и согреется сердце берёзовым, горьким дымком.
* * *
Под сапогами плачет нежная кислица,
слепни оголодавшие в лицо
кидаются, синеет озерцо.
Но сосны… перепахана землица —
лишь брёвна штабелями. Всё — хана!
Повсюду деньги, деньги — слабина
такая в нас. А мне-то что за дело?
В продажные такие времена
счастливый дом, весёлая жена
есть у меня. Не Андерсон Памела,
не Анжелина Джоли, а сама
Шушарочка! Вот вышка МТСа
виднеется над лесом, и уже
последний штрих — Звоню тебе из леса!
Ты слышишь? — Что, Серёжа?.. — ОБЖ —
наличие к Шушарам интереса!..
прим. ОБЖ — преподаваемый в школах
предмет «основы безопасности жизни».
* * *
И когда надо мною мерцающий Млечный пояс
протянулся высоко, а сосны притихли, зов
победительной крови услышав — суровый голос —
я улёгся в траву и, на лоне земли покоясь,
ощутил своё сердце — тревожное, как любовь.
* * *
Щегол беспечно в кустах щебечет,
но ты, о радость моя, мой свет,
сидишь в коляске — увы, не лечит
ни врач, ни время. А знаешь, нет
такого дерева здесь, былинки,
которых я не дарил тебе.
Скрипит полмира в моём ботинке,
и где-то — кажется, в бороде —
запутан запах степной полыни,
но мы останемся здесь, пока
душа промыта насквозь косыми
дождями нежности. Облака
плывут в Хибины, и сны простыми
приходят ночью
издалека.
* * *
В чащу свернули
с грунтовки раскисшей —
и захрустел под колёсами ягель.
Вот и следы, что оставлены мишей:
— Экая лапища! Страшно, мой ангел?..
Ну ничего — этот лес нас прокормит.
«Благодарю» повторять не устану.
Вот и сосна растопырила корни,
рухнув ничком на грибную поляну.
Куст можжевеловый ветер оближет —
справа скала и распадок налево.
Хочешь, поставлю коляску поближе
и разожгу костерок для сугрева?
Как полыхнут ароматные смолы!
Сбросим бесстрашно сырую одежду!
Ночью накроет нас купол тяжёлый,
звёздами полный и нежностью между.
Розовой снится цветок родиолы,
корень алтей, что дарует
надежду…
* * *
Окуни снулые. Нож.
Тлеет волшебный закат.
Палкой костёр ворохнёшь —
искры до неба летят.
Там ничего — тишина.
Здесь — на печальной земле —
ночь наступает, нежна,
лес утопает во мгле.
— О, моё счастье, проверь —
губы красны, горячи!..
— Сердце, мой ласковый зверь,
сладко тебе?.. — Помолчи!..
Музыка ярче, слышней
Млечный мерцающий Путь.
В озере возле камней
пышная дремлет
уруть.
* * *
Ах, мы неразделимы, как земля и корни
(глубоко уходят, извилисты, упорны)!
Жёнушка, Шушарочка, серебряная льдинка,
парная иголочка, ты — моя хвоинка.
Вытянется к небу дерево любви,
живому, голубому, прозрачнее слюды.
Говорите нежное, бледные уста:
— Не скрипи, колясочка! Не боли, сустав!
* * *
— Эх, как уродилась брусника! Да-а, редкий год!
— Мешок застегни, а не то потеряешь компас, —
смеётся Михалыч, прокуренный тихоход. —
А жизнь — это счастье. И весь тебе фокус-покус…
Прикинул мешок на руке — килограммов цать.
Хорошее дело — ну, можно теперь и к дому.
— Ты точно везунчик — тут нечего отрицать…
— Вернее, везунчики оба, прошу пардону…
Костёр погасили, доели грибной супец
и снова шагаем дорогой лесной к востоку.
О чём эти строчки? Я думаю, о судьбе.
О том, что кончается август,
и слава богу.
* * *
Где вековые качаются ели,
где надрывается ветер, стеная,
пали туманы, стволы почернели,
вышла из леса старуха слепая.
Руки в узлах, как древесные корни,
жизнью впотьмах изгорбатило спину.
Дал я старухе три белых, а кроме
красных десяток добавил в корзину.
— Веришь? — спросила, подставила ухо.
— Верю! — Спаси тебя Бог за заботу!
Долго смотрел, как уходит старуха,
через кусты продираясь к болоту.
* * *
Присяду на чёрный выворотень.
Выйдет из чащи оборотень —
глаза, как жёлтое пламя.
чёрная пасть, как яма:
— Ну что, ты пришёл за смертушкой?..
— Чур, чур меня! — хрустну веточкой
и дальше пойду к болотцу
за ягодой моему
золотцу.
* * *
На старой берёзе о чём-то стрекочет сорока,
и сытая осень в салопе стоит у порога,
и золото, золото, золото падает вниз.
Ты оземь ударься и волком седым обернись,
и ляжет ночное болото под крепкие лапы.
А ельник стоит охромевший, сырой, бородатый:
зловещие тени, туманы, и кто-то живой
рычит на болоте в разладе с больной головой.
Ты станешь одной из весёлых примет мирозданья,
и жизнь обретёт ощутимую плоть, очертанья
понятные: озеро щучье, сосновую стынь
с её ароматом смолистым, туманом густым,
грибными находками, с клюквой на зыбком болоте.
И тот, кто всё это даёт, в непрерывной заботе
тебя не забудет — ну что ему стоит — и смерть
бессильна тогда,
и прекрасна
небесная твердь.
* * *
Ласточки Кассиопеи
на чердаке небес.
Брёвен сырых темнее
хмурый житковский лес.
Выйдешь плеснуть из бочки
звёзды себе в лицо —
вспомнится: мог бы дочке
я подарить кольцо.
Но хромоножка только,
жёнушка, у меня.
Доля моя-недолька:
птицы — моя родня.
То-то ещё морока:
даже собаки нет.
Поезд гремит далёко
на семафорный свет,
словно в ушах с устатку
белое бьёт крыло.
Дров наберу охапку
и понесу в тепло.
* * *
За кроссовки новые благодарен «Рибоку»,
Кушнера в наушниках слушаю стихи.
Потихоньку топаю по дороге к Выборгу.
Ой, погосты финские до чего тихи!
Ледяную, страшную ночь на ощупь пробуя,
к небу руки хвойные поднимает лес.
Там, над ним, как некая звёздочка особая,
огонёк рубиновый вышки «МТС».
Из кармана выну я половинку бублика —
съем сухой российский хлеб да около берёз!
Всё смешалось: музыка, и война, и облака
странное свечение, Будда и Христос!
* * *
Есть банки прочные солений
от голодухи и картошка.
От белых вьюг — мурлыка-кошка,
и русский ямб — от огорчений.
От холодов спасут портянки,
чифирь (полпачки на полкружки).
От почек есть медвежьи ушки,
промыть глаза — настой очанки.
Есть от тоски Михалыч: — Здрасьте!
Давай, братан, по стопке врежем!..
От бед — внутри железный стержень,
и есть любовь — от всех напастей!
* * *
Представь, такой заброшенной дыры
нет ни в Австралии, ни даже на Аляске!
Почём, судьба, твои медвежьи ласки?
Не сердце ли дано в поводыри?
Но Малый ковш подсвечивает зимний
пейзаж ночной, где ельник занесён,
и сумерки таинственны, как сон,
и дым костра, и снега отблеск синий.
Я на поляне зябнущие руки
тяну блаженно к жаркому огню:
«О, знаешь, никого я не виню
за эту жизнь — за всю тоску и муки!»
Всё принимаю — мир земной правдив
и, точно пляска пламени, неистов,
а сердце надрывается в ребристой,
ветрами Севера исхлёстанной, груди.
Как звёздно!
Как блистательно!
Как чисто!