«…Я пришел во имя Отца Моего, и не принимаете Меня;
а если иной придет во имя свое, его примете».
(Евангелие от Иоанна, 5:43)
Как актуально до сей поры пророчество Иисусово.
Вновь и вновь приходят на землю новые «пророки»,
«во имя свое» и мы верим им.
Маяковский многолик, порой даже слишком.
То он язычник, то предтеча, то ангел, то и.о. бога.
Мечется душа его и не находит покоя.
«…Священнослужителя мира, отпустителя всех грехов,
- солнца ладонь на голове моей.
Благочестивейшей из монашествующих - ночи облачение
на плечах моих.
Дней любви моей тысячелистое Евангелие целую».
(Владимир Маяковский. «Человек» 1916-1917гг.)
Евангелие, - Благая весть, и о чём она у него, да о своей любви,
о чём же ещё можно петь, чем страдать, как не ей.
Ну что такое любовь обычного человека, так маленькая любовица,
а вот большого «Человека», это уже Любовище.
Будет любовь или нет?
Какая -
большая или крошечная?
Откуда большая у тела такого:
должно быть, маленький,
смирный любёночек…
(Владимир Маяковский. «Облако в штанах». 1914-1915гг.)
Внешнее переносится на внутреннее,
Маяковский бравирует своей внешностью,
и как Нарцисс не устаёт ей любоваться.
Он самый, самый, и только у него всё настоящее,
искреннее и неподдельное.
«Избранный», по его глубокому убеждению,
он даже не замечает, во что постепенно превращается.
«Щенок» истекающий любовным соком,
ревнивый и беззубый, всё терпящий,
не прощающий ничего другим,
и смиренно прощающий себя.
Где же здесь любовь, понимание, ну конечно,
если считать самой многолюбящей,
жестяную рыбу с холодной кровью,
но зато с губами вместо чешуи, то вполне возможно …
Нежные!
Вы любовь на скрипки ложите.
Любовь на литавры ложит грубый.
А себя, как я, вывернуть не можете,
чтобы были одни сплошные губы!
(В.Маяковский «Облако в штанах» 1914-1915гг.)
На чешуе жестяной рыбы
прочел я зовы новых губ.
(В.Маяковский «А вы могли бы?» 1913г.)
Идёт по земле человек, несёт не подъёмным грузом любовь,
и пророчествует, пророчествует о том, что давно весит в воздухе,
что прогрохотало в пятом годе и замерло в четырнадцатом.
Что не сползает даже с губ юных гимназистов и не коснулось своим крылом,
разве что юных барышень Смольного.
Идёт Человек, усталый от жизни как Святой Симеон Богоприемник,
чающий, но не встретивший,…
«…Звенящей болью любовь замоля,
душой
иное шествие чающий,
слышу
твое, земля:
"Ныне отпущаеши!"
(Владимир Маяковский. «Человек» 1916-1917гг.)
Однако Симеон, жаждал встречи с Сыном Божием,
а кого жаждал встретить Маяковский,
если ему не нужен, не Сын Человеческий, не тем более Божий.
Ему нужна масса, где «Каждый - носитель грядущего», где
«... Осознание в себе правовой личности - день рождения нового человека.
Это - основа, на которой рождается личный героизм.
Но кому нужны теперь громкие поступки! Дело не мирится с ними.
Да сейчас и не заметят героя оттого, что нет оттеняющей его серой массы.
Силу надо лить в другое. Раньше личный героизм стоял обособленно.
В лучшем случае он был "безумством храбрых", уничтожающим саму личность…»
(В.Маяковский. «Будетляне» 1914г.)
Но ведь любой человек, даже крепостной,
всегда считал, что Бог создал его неповторимым,
единственным в своём роде.
Да, приходилось порой склонять выю под ярмо,
но подчиняться внешним обстоятельствам,
не означает ощущать себя рабом по жизни.
И разве не вожди вели свой народ, не они объединяли его?
Слабый правитель, и весь народ унижен,
сильный, - и подымается Великая страна.
«Осознание в себе правовой личности»,
это не просто осознание личности, это заявка на правовую личность,
где зачастую «личные права», оказываются бесправием других,
анархией разлагающей общество.
И вот уже на передовой солдаты собираются и решают
«идти воевать, али нет, да нехай другие воюют»,
и стоят в сторонке офицеры, ждут решения.
«Сознание, что каждая душа открыта великому,
создает в нас силу, гордость, самолюбие,
чувство ответственности за каждый шаг,
сознание, что каждая жизнь вливается равноценною кровью в общие жилы толп,
- чувство солидарности, чувство бесконечного увеличения своей силы
силами одинаковых других…
Все это вместе создает нового человека:
бесконечно радостного оптимиста, непоборимо здорового!»...
(В.Маяковский. «Будетляне» 1914г.)
Здесь ключевое слово «САМОЛЮБИЕ», оно имеет два смысла.
Во первых, - чувство собственного достоинства,
основанное на внутреннем понимании своей правоты,
и достаточности его для определения своего поведения.
Во вторых, - обострённая самооценка себя и
ревнивое отношение к оценке своего места в обществе.
Первое ведёт к патриотизму, к тому, что определяется
«Безумству храбрых поём мы песню (Максим Горький. Песня о соколе)»,
Второе к завышенным требованиям личности от общества,
Где на первом месте не то «что я могу дать…»,
а то что «мне причитается по праву…».
И вот уже: «…из души нового человека выросло сознание,
что война не бессмысленное убийство,
а поэма об освобожденной и возвеличенной душе…»
А ведь Россия никогда не вела захватнических войн,
и все войны были основаны на защите своего Отечества,
Дома, родных, любимых.
Народ подымался как один по зову сердца,
по острой необходимости отстоять себя как нацию.
Душа народная всегда была сильна в своём величии,
разве слабый народ сумел бы освоить такую территорию.
Разве могла бы подняться Россия на слабых коленях.
Нет, страна, это не «толпа с общими жилами»,
и смерть каждого есть трагедия, в каждом,
даже самом неказистом, самом маленьком человеке,
живёт подобие бога, и она заставляет совершать невозможное.
Именно такие, неприметные мужички шли в атаку,
и гибли, гибли, давая возможность другим жить.
Но Маяковский не видит этого человека
и всё ждёт нового, Человека без прошлого,
не помнящего своих корней, не имеющего Родины.
И тоскует его сердце, среди утлых будней,
стонет унисон…
«…Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил?»
(Евангелие от Матфея, 27:46)
Солнце!
Что ж,
своего
глашатая
так и забудешь разве?
(Владимир Маяковский. «Человек» [1916-1917])
… я
на земле
один
глашатай грядущих правд.
(Владимир Маяковский. «Война и мир». [1915-1916])
Но не повезло солнцепоклоннику,
не задалось РОЖДЕСТВО МАЯКОВСКОГО
и всё также он будет пить свой утренний кофе,
не узнав как там на Голгофе,
и никто, и никогда не призовёт для спасения имя его, ведь;
- В небе моего Вифлеема
никаких не горело знаков,
никто не мешал
могилами
спать кудроголовым волхвам.
Был абсолютно как все
- до тошноты одинаков -
день
моего сошествия к вам.
И никто
не догадался намекнуть
недалекой
неделикатной звезде:
"Звезда - мол -
лень сиять напрасно вам!
Если не
человечьего рождения день,
то чёрта ль,
звезда,
тогда еще
праздновать?!"
(Владимир Маяковский. «Человек» [1916-1917])
А ведь всего пару лет назад, он считал, что ему это не нужно,
что это кто то другой…
И, надрываясь
в метелях полуденной пыли,
врывается к богу,
боится, что опоздал,
плачет,
целует ему жилистую руку,
просит -
чтоб обязательно была звезда! -
клянется -
не перенесет эту беззвездную муку!
А после
ходит тревожный,
но спокойный наружно.
(В.Маяковский «Послушайте» 1914г.)
Так что остаётся поэту, когда весь мир,
ну, никак не хочет прославить его,
только самому своей лирой украсить себя,
да воспеть во имя своё.
Как же
себя мне не петь,
если весь я -
сплошная невидаль,
если каждое движение мое -
огромное,
необъяснимое чудо…
Две стороны обойдите.
В каждой
дивитесь пятилучию.
Называется "Руки".
Пара прекрасных рук!
Заметьте:
справа налево двигать могу
и слева направо.
Заметьте:
лучшую
шею выбрать могу
и обовьюсь вокруг.
(Владимир Маяковский. «Человек» 1916-1917гг.)
Льются псалмами Давидовыми бесконечные рулады в свою честь,
сколько в них самолюбования, чистого, непосредственного,
столько радости детской, откровенной.
Черепа шкатулку вскройте -
сверкнет
драгоценнейший ум…
Кто целовал меня -
скажет,
есть ли
слаще слюны моей сока.
Покоится в нем у меня
прекрасный
красный язык.
"О-го-го" могу -
зальется высоко, высоко.
"О-ГО-ГО" могу -
и - охоты поэта сокол -
голос
мягко сойдет на низы.
Всего не сочтешь!
Наконец,
чтоб в лето
зимы,
воду в вино превращать чтоб мог -
у меня
под шерстью жилета
бьется
необычайнейший комок…
(Владимир Маяковский. «Человек» 1916-1917гг.)
От такого чуда, «…отхлынут паломники от гроба господня,
и навсегда опустеет от правоверных древняя Мекка»,
ибо нет в мире ничего чудеснее его сердца,
каждый удар, которого дарит всем людям
неизъяснимое счастье.
В этом и заключена ЖИЗНЬ МАЯКОВСКОГО.
В Новом Завете часто используется термин,
чтоб сбылось «как написано у пророков».
Маяковский так же часто использует эту формулу.
«…и мы видели Его,…
…Он был презрен и умален пред людьми,…
…и мы отвращали от Него лице свое;
Он был презираем, и мы ни во что ставили Его…
(Книга пророка Исаии, 53:2-3)
И в его восприятии клевещут враги на него, опутывая сплетнями,
и обществоне торопится за ним, а подчиняется закону,
и души людские ещё полны веры, которой он не имеет.
Хвалился:
"Руки?!"
На ружье ж!
Ласкался днями летними?
Так будешь -
весь! -
колюч, как еж.
Язык оплюйте сплетнями!"
Загнанный в земной загон,
влеку дневное иго я.
А на мозгах
верхом
"Закон",
на сердце цепь -
"Религия"…
Я в плену.
Нет мне выкупа!
Оковала земля окаянная.
Я бы всех в любви моей выкупал,
да в дома обнесен океан ее!
(Владимир Маяковский. «Человек» 1916-1917гг.)
Нет, он не пришёл, чтоб дополнить закон и возродить веру,
он пришёл переполненный своей любовию во имя своё.
Только вот беда, не видят его, не пророком, не сыном божием.
Да и искушать не торопятся, плывёт мимо, мимо него народ,
торопится жить, просто, без высоких идей,
без желания осчастливить всех и сразу,
но с желанием быть самим счастливыми,
сытыми, довольными в своём маленьком мирке.
Ну никак не хотят видеть общего блага,
когда все как один, и один как все.
Сколько веков люди поклоняются золотому тельцу
и не могут отказаться от него, от этих проклятых денег.
… мое
безупречное описание земли
передайте из рода в род.
Рвясь из меридианов,
атласа арок,
пенится,
звенит золотоворот
франков,
долларов,
рублей,
крон,
иен,
марок.
(Владимир Маяковский. «Человек» 1916-1917гг.)
А этот ненавистный, Правитель Всего,
вкусно ест, сладко спит, наслаждаясь всем,
и даже бог, всего лишь «его проворный повар»,
который создал мир в услужение для насущных
потребностей жажды наслаждений…
Это потом, умудрённый жизнью,
поэт будет объяснять молоденьким барышням,
что хорошо питаться, пользительно для здоровья,
что одеколон и духи, средство для гигиены,
а «автомобиль не роскошь, а средство передвижения»…
И будет возить своей милой всё то,
что обличает и проклинает его разбуженное сердце.
Но всё это будет, будет потом, когда заведутся
эти нехорошие денежки, и взгляд сам собой
обернётся вдруг в другую сторону,
и будут задавать на концертах неудобные вопросы,
почему у бессребреника Маяковского такие дорогие билеты,
да и сам он будет предпочитать дорогую добротную одёжку.
А пока, пока их катастрофично не хватает;
Замкнуло золото ключом
глаза.
Кому слепого весть?
Навек
теперь я
заключен
в бессмысленную повесть!
Повелитель Всего -
соперник мой,
мой неодолимый враг.
Нежнейшие горошинки на тонких чулках его.
Штанов франтовских восхитительны полосы.
Галстук,
выпестренный ахово,
с шеищи
по глобусу пуза расползся.
(Владимир Маяковский. «Человек» 1916-1917гг.)
Интересна маленькая деталь в этом описании.
Вот скажем одежда, и здесь всё с придыханием,
«нежнейшие», «восхитительные», «ахово»,
всё так и дышит любовью и, одновременно какой то завистью.
Но стоит переключиться на личность,
и тут, тут уже шеище, пузо, череп блестит…,
и пахнет личным оскорблением ему,
ему не имеющего всего этого…
Вот и спешит, спешит народ мимо, безликой толпой,
с чувством невызревшего собственного достоинства,
и бродят от обиды в груди СТРАСТИ МАЯКОВСКОГО…
Вот та, которая, единственная, удивительная, неповторимая,
та, которой он посвятил себя, для которой служанкой сделал музу,
и та, как Брут, предала, ушла, и стихи, подношения его, поднесла другому.
Череп блестит,
Хоть надень его на ноги,
безволосый,
весь рассиялся в лоске.
Только
у пальца безымянного
на последней фаланге
три
из-под бриллианта -
выщетинились волосики.
Вижу - подошла.
Склонилась руке.
Губы волосикам,
шепчут над ними они,
"Флейточкой" называют один,
"Облачком" - другой,
третий - сияньем неведомым
какого-то,
только что
мною творимого имени.
(Владимир Маяковский. «Человек» 1916-1917гг.)
Мир, увы, погряз в быте, так и не приняв его,
и шальная, малодушная мысль,
слепым, упрямым червём точит его разум
от бессилия хоть что – то изменить.
А сердце рвется к выстрелу,
а горло бредит бритвою.
В бессвязный бред о демоне
растет моя тоска…
А на дворе: «…Ночь, улица, фонарь, аптека…».
И стучит в голове: «…О боги, боги мои, яду мне, яду!..».
Аптекарь,
дай
душу
без боли
в просторы вывести.
Протягивает.
Череп.
"Яд".
Скрестилась кость на кость.
Кому даешь?
Бессмертен я,
твой небывалый гость.
Глаза слепые,
голос нем,
и разум запер дверь за ним,
так что ж
- еще! -
нашел во мне,
чтоб ядом быть растерзанным?
Но что - то нашлось, что – то не вечное,
простое, человечное и свершилось
ВОЗНЕСЕНИЕ МАЯКОВСКОГО…
Церковь в закате.
Крест огарком.
Мимо!
Леса верхи.
Вороньём окаркан.
Мимо!...
Всюду теперь!
Можно везде мне.
Взбурься, баллад поэтовых тина.
Пойте теперь
о новом - пойте - Демоне
в американском пиджаке
и блеске желтых ботинок.
Мир покинут.
Всё выше и выше стремится душа,
к ослепительно синему небу, к безжалостному солнцу,
туда, где на белоснежных облаках
сможет отдохнуть измученная на земле душа,
но что же узрит МАЯКОВСКИЙ В НЕБЕ?
Оглядываюсь.
Эта вот
зализанная гладь -
это и есть хваленое небо?
Посмотрим, посмотрим!
И видит у неба жизнь своя, мелочная, повседневная.
Каждый занят своим делом, серьёзно…
Кто тучи чинит,
кто жар надбавляет солнцу в печи.
Всё в страшном порядке,
в покое,
в чине.
Никто не толкается.
Впрочем, и нечем.
И лишь один поэт;
"Шатается без дела!"
Я ...
Предложил им:
"Хотите,
по облаку
телом
развалюсь
и буду всех созерцать".
"Нет, - говорят, - это нам не подходит!"
"Ну, не подходит - как знаете!
Мое дело предложить".
И ходит он, бродит по небесам, работать лень, день бесконечностью тянется.
Раздражало вначале:
нет тебе
ни угла ни одного,
ни чаю,
ни к чаю газет.
Постепенно вживался небесам в уклад.
Встретит знакомых, поболтает, экскурсию проведёт, утомительно.
И если
знакомые
являлись, умирав,
сопровождал их,
показывая в рампе созвездий
величественную бутафорию миров.
Центральная станция всех явлений,
путаница штепселей, рычагов и ручек.
Вот сюда
- и миры застынут в лени -
вот сюда
- завертятся шибче и круче.
"Крутните, - просят, -
да так, чтоб вымер мир.
Что им?
Кровью поля поливать?"
Смеюсь горячности.
"Шут с ними!
Пусть поливают,
плевать!"
Вот тоже интересная деталь «Пусть поливают …».
А ведь всё это пишется одновременно с «Войной и мир».
Только там он просит прощение за пролитую кровь,
а здесь для разнообразия наоборот.
Так может, и не было никакого «раскаяния»;
Раскаяньем вспоротый,
сердце вырвал -
рву аорты!...
Простите!...
Кровь!
Выцеди из твоей реки
хоть каплю,
в которой невинен я!...
Нет такой!...
Простите,
простите меня!...
Но в прошлом «трели» с «рифмованной руладой»,
сейчас его мучает смертельная скука.
Надоело небо веками одно и то же.
Сколько их,
веков,
успело уйти,
в дребезги дней разбилось о даль...
Звезды падают.
Стал глаза вести.
Ишь
туда,
на землю, быстрая!
Проснулись в сердце забытые зависти,
а мозг
досужий
фантазию выстроил.
- Теперь
на земле,
должно быть, ново.
Погостил и будет, пришла пора новых зрелищ,
настало время нового явления;
- ВОЗВРАЩЕНИЕ МАЯКОВСКОГО.
Тоска возникла.
Резче и резче.
Царственно туча встает,
дальнее вспыхнет облако,
все мне мерещится
близость
какого-то земного облика.
Напрягся,
ищу
меж другими точками
землю.
Вот она!...
А на земле, как прежде, встарь,
с утра до вечера всё трудятся, спешат,
торопятся успеть погрязнуть в суете.
Их тот же лысый
невидимый водит,
главный танцмейстер земного канкана.
То в виде идеи,
то чёрта вроде,
то богом сияет, за облако канув.
Тише, философы!
Я знаю -
не спорьте -
зачем источник жизни дарен им.
Затем, чтоб рвать,
затем, чтоб портить
дни листкам календарным.
Их жалеть!
А меня им жаль?
Сожрали бульвары,
сады,
предместья!
Антиквар?
Покажите!
Покупаю кинжал.
И сладко чувствовать,
что вот
пред местью я.
Вознестись на небе, сгорая от обид,
и вернуться, упиваясь местью,
это ли не достойная цель для поэта.
Ведь что вещает МАЯКОВСКИЙ ВЕКАМ.
Что переполнен любовью, сжигаем её,
и не было до него не Отелло с его ревностью,
не Ромео с его верностью,
никто и никогда не любил как он.
Куда я,
зачем я?
Улицей сотой
мечусь
человечьим
разжужженным ульем…
Слоняюсь.
Мост феерический.
Влез.
И в страшном волненьи взираю с него я.
Стоял, вспоминаю.
Был этот блеск.
И это
тогда
называлось Невою.
Здесь город был. -
Бессмысленный город,
выпутанный в дымы трубного леса…
Я знаю,
такому, как я,
накалиться
недолго,
конечно,
но все-таки дико,
когда не фонарные тыщи,
а лица…
Ожившее сердце шарахнулось грузно.
Я снова земными мученьями узнан.
Да здравствует
- снова! -
мое сумасшествие!...
- Прохожий!
Это улица Жуковского?...
"Она - Маяковского тысячи лет:
он здесь застрелился у двери любимой".
Кто,
я застрелился?
Такое загнут!
Блестящую радость, сердце, вычекань!
Ведь тысячу лет уж имя его прохожие с трепетом слушают,
Посмертная слава прошла по пятам, проторив улицы вечность.
А что там люди при том говорят не надо мучиться лестью
Он возвеличен любовью своей и жив вопреки ожиданиям.
Но если он жив, жива и она, и ревностью снова мучимый
взлетает к окну, а в спальне она
Сквозь тысячи лет прошла и юна.
Лежишь,
волоса луною высиня.
Минута...
и то,
что было - луна,
Его оказалась голая лысина.
Нашел!
Теперь пускай поспят.
Рука,
кинжала жало стиснь!
Крадусь,
приглядываюсь -
и опять!
люблю
и вспять
иду в любви и в жалости.
Доброе утро!
Знать снова втроём, выстраивать день за днём.
Но нет, всё обман, в прошлом забыто – стреноженном
осталась она, и остался он, кто камнем был преткновения.
Здесь только чужие живут имена, и нет возвращения к прошлому.
"Легенда есть:
к нему
из окна.
Вот так и валялись
тело на теле".
Ну что ж, коль всё уж так проверчено,
назад бесполезно, не возвернуть,
но славою увенчанный, вечный,
уйдёт он в бессрочный путь.
Куда теперь!
Куда глаза
глядят.
Поля?
Пускай поля!
Траля-ля, дзин-дза,
тра-ля-ля, дзин-дза,
тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля!
Петлей на шею луч накинь!
Сплетусь в палящем лете я!
Гремят на мне
наручники,
любви тысячелетия...
Погибнет все.
Сойдет на нет.
И тот,
кто жизнью движет,
последний луч
над тьмой планет
из солнц последних выжжет.
И только
боль моя
острей -
стою,
огнем обвит,
на несгорающем костре
немыслимой любви.
и ПОСЛЕДНЕЕ, свершилось наконец радостное,
ибо причислен к лику святых;
Ширь,
бездомного
снова
лоном твоим прими!
Небо какое теперь?
Звезде какой?
Тысячью церквей
подо мной
затянул
и тянет мир:
"Со святыми упокой!"
(Владимир Маяковский. «Человек» 1916-1917гг.)
P.S. ОТКРОВЕНИЕ В.В. МАЯКОВСКОГО
Теплое слово кое-каким порокам (почти гимн)
Ты, который трудишься, сапоги ли чистишь,
бухгалтер или бухгалтерова помощница,
ты, чье лицо от дел и тощищи
помятое и зеленое, как трешница.
Портной, например. Чего ты ради
эти брюки принес к примерке?
У тебя совершенно нету дядей,
а если есть, то небогатый, не мрет и не в Америке.
Говорю тебе я, начитанный и умный:
ни Пушкин, ни Щепкин, ни Врубель
ни строчке, ни позе, ни краске надуманной
не верили - а верили в рубль.
Живешь утюжить и ножницами раниться.
Уже сединою бороду перевил,
а видел ты когда-нибудь, как померанец
растет себе и растет на дереве?
Потеете и трудитесь, трудитесь и потеете,
вытелятся и вытянутся какие-то дети,
мальчики - бухгалтеры, девочки - помощницы,
те и те будут потеть, как потели эти.
А я вчера, не насилуемый никем,
просто,
снял в "железку" по шестой руке
три тысячи двести – со ста.
Ничего, если, приложивши палец ко рту,
зубоскалят, будто помог тем,
что у меня такой-то и такой-то туз
мягко помечен ногтем.
Игроческие очи из ночи
блестели, как два рубля,
я разгружал кого-то, как настойчивый рабочий
разгружает трюм корабля.
Слава тому, кто первый нашел,
как без труда и хитрости,
чистоплотно и хорошо
карманы ближнему вывернуть и вытрясти!
И когда говорят мне, что труд, и еще, и еще
будто хрен натирают на заржавленной терке
я ласково спрашиваю, взяв за плечо:
"А вы прикупаете к пятерке?"
[1915]
p.s.
Фото из кинофильма "Закованная фильмой" 1918год.
В главных ролях Вл.Маяковский и Лиля Брик.
Архив д-ра Интернет.