* * *
Я цеплял не цепляя тебя
уже тем, что собою был явлен
как последняя бдудная явь,
то ль с Москвы, то ли с острова Явы.
Так, наверно, прошли бы века,
прежде чем мою душу разбудят.
Только здесь я с крыла навыкал
разбиваться по кистью у Врубеля.
Под присмотром двойного лица
стало тяжко впадать мне в привычку:
всё желая и всё отрицать —
кто бы ни был в созданье первичен.
Воедино все мифы собрав
и отлив их — как в тазик — мадерой,
я закончил за гранью добра
приводить своё сердце в Арденны. —
В звуковую стихию руля —
что порой неотличен от смысла —
километры свои обнулять,
пока вовсе из зоны не смылся.
Зоны страха и зоны гостить,
на крыло брать случайных попутчиков,
где — как зёрна в рабочей горсти —
надо всех здесь переобучивать.
Так грустна цитадель на крови.
Но грустнее, чем впасть в беспредметное, —
неотобранным в рожь накормить
и не сбиться с крыла за приметами.
За протиркою стёкол в окне
вдруг увидеть, как время нас бросило:
яйцевидным лицом каменеть
под небритыми за ночь вопросами.
Знал бы что — не сливал в Укрогас,
чтоб красивую зону не выхолостить.
Что до штопок на плоть продралась
пред тевтонским давленьем на выросте.
Пред весенней подачей «на сход»
саранчой налетевших подрядчиков,
чтоб, как критик, меж вздохов не сдох,
на любовь себя в долг не растрачивал.
Нужен взвешенный взгляд на слова,
на оснастку космических промыслов.
Пока стрелы амур насылал —
от любви своей жить не опомнился.
На границе меж светом и тьмой,
на гремучем отходе от совести —
хоть шампунем мне мысли отмой —
просто так мой язык не высовывается.