Раны Париса Энона омыть не успела,
Ныне стоит и кручинится в горькой тоске,
Грудь ее каменным панцирем словно накрыли,
Сердце печалью и горем глубоким полно.
Прежде чем вскинуть веревку ей, верной супруге,
Дабы позора и муки не длить для себя,
К ногам Париса со стоном она опустилась,
Плача и тяжко вздыхая о нем, заговорила:
Где же царица Микен, мой поверженный рыцарь?
Скрылась однажды от мужа и здесь не видать
Было с тобою и войско со всем Илионом,
Братом достойным и стенами – словно в броне
Ты пребывал, а теперь со звериною шкурой,
Прах разделил свой, и хладный лежишь на земле.
Много ли дало тебе непомерное бремя,
Быть Афродиты судьею, не тяжек ли дар?
Милый, Аркадия здесь и со мною делил ты,
Ложе под древом и фавны бежали тебя.
В сени из этих листов разделила я девство,
Плод драгоценный вручая тебе на поруку,
Не потому ли, я плачу над горькой судьбою,
Не потому ли, вздыхаю над трупом твоим,
Что я любила и кудри и длани родные,
Жестокие мойры разлучили тебя и меня.
Сердце мое иное сейчас сокрушает,
Когда и изранен и слаб ты явился пред мною,
Я, как надменная львица бежала и скрылась,
А как вернулась… Горе! О, горе! О, горе!!!»
И с криком бросилась к скале Энона,
Погибла с ненаглядным в сердце. Ее неяды,
Всю из цветов в убранстве, к Парису отнесли