Сорок пятый. Концлагерь. Вечер.
Дети плачут,обняв колени.
И дурманит холодный ветер
Пять берёз и две-три сирени.
На земле в каменистой почве,
С диким стоном плачет дитя.
Над ними громко фашист хохочет,
В живот пиная шутя.
Он склонился над бедным чадом,
Насвистев пару нот из песни.
Вновь удар. И удар за ударом
У дитя башмачок вдруг треснул.
Передышка. Лежит со вздохом.
Фашист имя спросил. Засвистел.
Видно,что ребёнку до жути плохо,
И отправил его на обстрел.
Передумал. За шкирку в лужу,
И ушел,каблуками стуча.
Он подумал,что можно хуже,
И пошел,дитя волоча.
Снова кинул. Взглянул угрюмо.
И по-русски спросил:"Ты как?"
Посмотрел в этот взгляд хмурый,
И промолвил:"Вот я дурак!"
А ребенок привстал и тихо,
Бросил взгляд на свои башмачки.
А затем,зубы сжав и лихо,
Пальцем стукнул об каблучки.
-Дядя! Дядя! Ты бей,не страшно!
Потерплю. Настрадался и так.
И кричи! Это вовсе не важно,
Только выполни просьбу. Хоть как!
Хорошо стучат каблучки,
На твоих,Дядя,взрослых ножках.
Подари мне,прошу,башмачки,
На красивых красных застёжках.
Я ведь большего не желаю,
Башмачки! Ты подаришь их мне?
Буду ль жить-я и сам не знаю,
Но "спасибо" скажу тебе.
...Но фашист пришел лишь под утро,
Тот лежал. Жизни знак не давал.
Просто знал. И причувствовал будто,
Что умрёт. И совсем не рыдал.
Башмачки положили у тела,
На красивых красных застёжках.
И какое фашисту то дело?
Поменял он ребенку одёжку.
Сорок пятый. Концлагерь. Утро.
Дети плачут,обняв колени.
И дурманит прохладный ветер,
Одно тело и две сирени....